Директор весь урок просидел, не вмешиваясь и даже ничего не записывая. Правда, мы шумели меньше обычного.
После звонка Геннадий Николаевич сказал нам:
— Ребята, вот что я хотел предложить…
— Опять? — невинно спросил Серёга.
Классный сделал вид, что ничего не слышит.
— Сегодня мне очень поздно принесли газеты, — продолжал он. — Я разговорился с почтальоном… Оказывается, сейчас почта очень перегружена. Скоро Новый год. Я и подумал: а что, если мы поможем почте?
— Письма разносить? — ядовито спросила Ира.
— Вот именно, — осторожно подтвердил Геннадий Николаевич. — Письма, телеграммы, газеты. Можно организовать прием новогодних телеграмм на дому. По-моему, так и должны поступать настоящие хозяева района.
— Геннадий Николаевич, есть даже такая песенка, — в восторге сказал Серёга. — «Все доставит Харитоша, аккуратный почтальон».
— Деньги платить будут? — подмигнув нам, спросил Соломатин.
Вячеслав Андреевич по-прежнему не вмешивался, и мы немного осмелели.
— Мы согласны! — весело крикнули с задней парты. — Только пусть Вячеслав Андреевич нам разрешит уроки не делать. Вячеслав Андреевич, можно?
— Заткнитесь! — вскочив, крикнул Мишка. Вызывающе оглядев класс, он заявил: — Геннадий Николаевич, меня запишите.
— Запишите, этот на все согласен, — безмятежно сказала задняя парта.
— Деньги-то платить будут? — повторил Соломатин.
— Будут, — терпеливо ответил Геннадий Николаевич. — Я узнавал. Я даже думаю, что на эти деньги мы сможем съездить в Ленинград.
— Представляю, как я буду выглядеть с почтовой сумкой! — сказал Синицын и захохотал. — Мои приятели лопнули бы со смеху, если бы я пришел к ним в таком виде. «Вам заказное! Распишитесь в получении». Цирк!
Студя вскочила и театрально воскликнула:
— Какой ты все-таки хам, Синицын! А если у кого-нибудь из нас мама работает почтальоном? Что же, над ней смеяться надо?
Леня Ершов, тихий парень (его за большую голову прозвали головастиком, он сидел со Студей), вдруг покраснел и склонился над партой.
Никто из нас, за исключением Студи, не знал, что мать Ершова работает на почте.
— Ты, — крикнул Синицыну Серёга, — «принцесса цирка»! Заработаешь!
— А что я такого сказал? — нахально возразил Синицын. — Я согласен, что любой труд полезен. Может, Ершова у себя на Доске почета висит? Может, она быстрее всех ходит или по лестницам бегает?
Ершов неожиданно вскочил и, ни на кого не глядя, выбежал из класса.
Мы разом набросились на Синицына. Соломатин даже кричал:
— Геннадий Николаевич, разрешите, я ему по морде дам! Вы только отвернитесь на минутку. Пожалуйста!
— Геннадий Николаевич, — сердито сказал Борисов. — Меня запишите. А Синицын пусть катится ко всем чертям.
— Не, — заявил Серёга. — Вы нас с Синицыным тоже запишите. Он у меня, как миленький, сумку таскать будет.
— С удовольствием запишу и тебя, Борисов, и тебя, Иванов, — сказал Геннадий Николаевич. Он заметно оживился. — Что же касается Синицына, то, по-моему, он просто недостоин работать с нами.
Мы обрадованно закричали и захлопали партами.
Геннадий Николаевич сиял. Он с такой благодарностью взглянул на директора, который только тут начал рисовать и заштриховывать свои кружочки (это по сведениям, полученным от Вальки Соломатина), что нам стало ясно, кому в действительности принадлежала идея сделать нас почтальонами.
Так мы стали внештатными служащими почтового отделения К-6.
Я был уверен, что нам надоест работать уже на следующий день. Мне казалось, что мы согласились только назло Синицыну. Но прошел день, другой, третий, прошла неделя, а ребята продолжали работать. Мы даже затеяли соревнование: кто больше продаст марок, конвертов, праздничных открыток.
Я так и не мог понять, что, собственно, увлекло ребят. Может быть, то, что экскурсии у нас бывали и раньше, а работать на почте нам никогда не приходилось. Может быть, то, что мы впервые стали зарабатывать деньги. А может быть, и то, что на почте нас приняли очень радушно (Геннадий Николаевич даже смутился, столько ему наговорили приятных слов).
Мне и самому очень понравилось быть почтальоном.
Первой квартирой, которую мы с Мишкой обслужили, была квартира № 117 дома № 12/7.
Несколько минут мы стояли перед дверью и спорили, кому звонить. Потом Мишка сказал мне:
— Трус! — и нажал кнопку звонка.
Нам открыла какая-то старушка.
— Заказное. Товарищу Пу-гов-киной, — сказал Мишка.
Фамилия адресата была написана неразборчиво, и он прочел ее по складам.
— Поповкиной, — поправила старушка и крикнула: — Поповкины, вам письмо!
— Может быть, вы хотите купить конверт или послать телеграмму? — набравшись смелости, спросил я.
Старушка посмотрела на меня с недоверием.
Я достал удостоверение, которое нам выдали на почте, и сказал:
— Пожалуйста. Мы имеем право.
Удостоверение гласило, что Игорю Верезину, ученику такой-то школы, поручается принимать телеграммы у населения, а также продавать конверты и марки. Действительно при предъявлении ученического билета. Печать. Подпись заведующего.
Я очень гордился этим документом. Это было первое служебное удостоверение в моей жизни.
Старушка читать его не стала. Но в коридор выглянул какой-то дядя в пижаме и очках. Он очень внимательно прочитал документ. Даже посмотрел на свет.
— У тебя тоже есть? — спросил он у Мишки.
— Есть, — ответил Мишка, который в это время показывал Поповкиной, где расписаться в получении заказного письма. — Сейчас достану. Вы не верите? Мы комсомольцы.
— Молодой человек, — назидательно сказал дядя. — Не забывайте, что вы имеете дело с деньгами.
Мишкино удостоверение он тоже читал долго и внимательно.
— Будете принимать телеграммы на дому? — наконец спросил он. — В следующий раз захватите с собой жалобную книгу. Выражу вам благодарность.
Взяв у нас двенадцать бланков и приказав нам подождать, он ушел в свою комнату.
Потом появилась молодая женщина в халате, который она все время запахивала. Ее интересовало, не можем ли мы принять подписку на журнал мод. Я любезно объяснил, что подписка на журналы кончилась пятого декабря.
— Скажи, сынок, — спросила старушка, — а пенсию вы будете приносить?
— Возможно, — солидно сказал я.
— Вряд ли, — сейчас же буркнул Мишка и сердито посмотрел на меня.
— Уж вы там похлопочите, чтобы пораньше принесли! — сказала старушка.
Постепенно образовалась очередь. Старушка пустила нас в свою комнату, а сама пошла по коридору, стуча во все двери. Это была очень большая квартира. Жильцы все подходили. У меня даже устала рука: я выписывал квитанции, а Мишка получал деньги.
Все это мне очень нравилось. Честно говоря, я боялся, как бы не пришлось выпрашивать, чтобы кто-нибудь послал поздравительную телеграмму или купил новогоднюю открытку. Но все вышло наоборот: люди вели себя так, словно мы им очень помогли.
Мне не сиделось на месте. Я готов был обещать, что приму подписку на журнал мод, принесу пенсию, организую прием посылок на дому. Когда женщина в халате купила у нас сразу двадцать новогодних открыток, я от радости даже лягнул Мишку.
Он нахмурился и строго позвал:
— Верезин, на минутку.
— Простите, товарищи, — сказал я очереди и, наклонившись к Мишке, спросил шепотом: — Что тебе?
— Веди себя солиднее. Ты на работе.
— А что я сделал? — огрызнулся я.
В душе я завидовал Мишке, который вел себя так, будто всю жизнь был почтовым работником.
Мы пробыли в этой квартире, наверное, не меньше чем полчаса. Когда мы вышли на лестницу, Мишка толкнул меня в грудь и, засмеявшись, стал радостно потирать руки. Я тоже толкнул его и тоже засмеялся.
— Чего ты на меня кричал, чтобы я солидным был? — спросил я дружелюбно. — На себя взгляни.
— Чучело! Там же люди были, — весело ответил Мишка и опять толкнул меня в грудь.
В эту минуту мне показалось, что с Мишкой все-таки приятно дружить. Он прищелкнул языком и на одной ножке поскакал на следующий этаж.
— Солидный, — сказал я, тоже на одной ножке догоняя его. — Деньги не потеряй.
— Не беспокойся. Знаешь, сколько мы собрали?
— А ты знаешь?
— Не знаю. Посчитаем?
Мы остановились и стали считать деньги.
…Когда, обойдя все квартиры, мы подходили к почте, нас окликнули. В подворотне стояло несколько наших ребят. Вид у них был хмурый и растерянный.
— Что случилось? — спросил Мишка.
— Вы ничего не знаете! — воскликнула Студя. — Мы возвращались с Ирой, а навстречу нам Петр Ильич с инструктором рано, который у нас завучем был. Говорят, что для учеников это не дело — на почте работать. Что нас еще нельзя к деньгам подпускать. Вообще роно запрещает. Патрули — пожалуйста. А открытками пусть торгуют взрослые.
Настроение у меня сразу испортилось.
— Черта с два! — вызывающе сказал Соломатин. — Может, мне деньги нужны? Может, я коньки хочу купить? — Он снова выглянул на улицу.
— Где Геннадий Николаевич? — спросил Мишка. — Вы ему рассказали?
— Пошел звонить в роно, — ответил Соломатин. — Минут пятнадцать назад.
— В райком комсомола надо, — решительно сказал Мишка. — Там разберутся. Нас с Верезиным жильцы знаете как благодарили?
— Подумаешь, — пожала плечами Ира. — Нас тоже благодарили.
— Всех благодарили, — сказал Соломатин и вдруг закричал: — Идет!
Он побежал навстречу Геннадию Николаевичу. Мы поспешили за ним. С Геннадием Николаевичем шли Аня Мальцева, Леня Ершов и Костя Борисов.
— Ну что?! — закричал Соломатин.
— Не дозвонились, — ответил Борисов. — Никто не отвечает.
Мы окружили Геннадия Николаевича. Он был в пальто, но без шапки, и в волосах его застряли снежинки.
— Что же делать? — спросил Мишка. — Может, в райком комсомола сходить?
— Может, в райсовет? — предложил я, вспомнив, как хорошо приняли там ребят в свое время.
— Пожалуйста, без паники, — поморщился Геннадий Николаевич. — Люди ждут писем. Забирайте их и расходитесь. Завтра я сам все выясню.