Владислав Мефодьевич ШаповаловМишка
ГРОЗА В ЛЕСУ
У него было самое обыкновенное медвежье имя — Мишка. В лётный полк он попал случайно. Так началась эта необычная история.
В звериной памяти Мишки остались тёплые воспоминания о прошлом, когда он, ещё сосунком, прижимался к громадному телу матери — старой медведицы, зарывался в её мохнатую шубу, отыскивал вкусное молоко, а она мыла его: лизала тёмно-коричневую шёрстку, похожую на лёгкий пушок, расчёсывала её шершавым языком. Жили они тогда в тёмном, но уютном логове, устроенном под вывернутой сосной, и кроме матери был у Мишки ещё брат — такой же маленький медвежонок с чёрным влажным носом и круглыми пуговками глаз.
Старая медведица иногда уходила в лес. Малыши оставались одни. Они тоскливо ползали по углам берлоги, больно натыкались носами на острые корневища дерева. Жалобно поскулив, как слепые кутята, когда их бросит мать, медвежата отыскивали в потёмках друг друга, укладывались на сухие ветки, забитые мхом, и постепенно согревались, прикрывая плюшевые мордочки лапами. Так, дремля, и лежали неподвижно, чтобы сберечь тепло.
Сквозь небольшой лаз в берлогу доносился далёкий шум леса. Порывисто шелестели листья, натужно скрипели деревья. Слышались голоса не то птиц, не то зверей, хрустел сушняк. Медвежатам казалось, что это приближается к берлоге мать. Но шорохи удалялись, и снова бесконечно шумел лес, пугая зверят неведомыми звуками.
Да вот валежник затрещал совсем рядом. Что-то огромное заслонило вход. В берлоге стало темно, как ночью. Малыши пробудились. Каким-то особым, звериным чутьём поняли, кто это. Бросились навстречу, и медведица обнюхала каждого по очереди, будто пересчитала, все ли на месте. Затем повалилась на бок, вывернула поудобнее живот. Настойчиво толкались медвежата в шерсть носами, отыскивая сосцы. И, посвистывая, жадно глотали тёплое молоко.
Прошло время, и малыши вылезли на прилобок логова. Свет ударил в глаза, и они чудно щурились на солнце, отряхивая со своих шубёнок сырость подземелья. Всё для них было ново и незнаемо — каждый куст манил и пугал неизвестностью, каждый пень таил множество загадок. Выпрыгнул из-под носа обыкновенный кузнечик — пострелята стремглав кинулись в панике назад, в берлогу.
Старая медведица лежала неподалёку под сосною, искоса следила, как малыши, отдышавшись, высовывали круглые мордочки из норы, вылезали наружу и, осмелев окончательно, затевали свою извечную медвежью возню, тузя друг друга лапами.
Случалось, тучи заволакивали небо. Лес наливался фиолетовой темнотой. Всё замирало. Потом неожиданно порывистый ветер разрывал плотный полог листвы. В клочке неба зловеще вспыхивал ветвистый огонь. На мгновение синий свет ослеплял глаза. Раздавался оглушительный треск. Крупными градинами срывались сверху увесистые капли дождя. И вот уже весь лес шумел дружным хлёстом ливня. Медвежата кидались к берлоге. Их лапы скользили по грязи. Зверьки падали на живот и тут же вскакивали, бежали дальше. Опрометью влетали они друг за другом в спасительную нору, забивались в дальний угол.
За ними неуклюже вваливалась мать. С её шерсти стекали капли воды. Медведица внюхивалась в свежий воздух, фыркала, отряхивалась. Холодные брызги обдавали дрожащих зверьков, и они ещё глубже забивались под корневище. А она лизала, точно полотенцем вытирала, их мокрые спины, согревала тёплым дыханием и, глядя на малышей, должно быть, думала: «Какие вы трусишки! Ведь это обыкновенная гроза».
Но однажды…
Однажды испугалась грозы и старая медведица.
Внезапно под берлогой вздрогнула земля. Сверху, между корнями, просыпалась долголетняя труха. Медведица замерла, настороженно прислушалась. Загремело ещё раз — она живо подхватилась, выскочила наружу.
Всё в лесу было как прежде: тихо, спокойно, чисто. Вверху, за листвой, светило солнце, рассыпая по траве золотые монеты зайчиков; нерушимо стояли огромные стволы сосен. Одуряюще пахло цветущей черёмухой. Но медведица встала на задние лапы, вытянула шею, повела носом, внюхиваясь в лёгкий ветерок. Её дрожащие ноздри округлились, глаза хищно заблестели. Шерсть на загривке встала дыбом.
Совсем близко раздался оглушительный взрыв — медведица отскочила назад. И тут же, опомнясь, кинулась в берлогу. Схватила детёныша зубами за холку, выволокла наружу, затем — другого.
САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ ЖИЗНЬ
Они бежали знакомой тропкой между толстыми стволами сосен. Дорога вела к озеру, куда часто ходили все вместе на водопой. Медвежата хорошо помнили блестящую, как небо, гладь озера. Сосны в нём почему-то чудно опрокинуты вниз вершинами и колышутся, если начинаешь пить воду. Обычно малыши радовались, когда мать вела их на озеро. Но в этот раз обеспокоились: всегда, что ни случись, медвежата прятались в спасительной берлоге, теперь же бежали прочь от неё. Еле поспевали за быстрыми ногами матери.
Позади нарастал непонятный гул. Мишка всё чаще перебирал лапами и начал отставать, как вдруг впереди неожиданно взорвалась чёрная, перемешанная с огнём, земля, и большое дерево, ломая ветви, с треском повалилось на дорогу, преградив путь.
Медведица остановилась. Малыши подкатились под неё. Там, под животом матери, было не так страшно. Выглядывая, Мишка видел, как сверху, у самой сосны, ещё раз вспыхнул, брызнув во все стороны иссечённой щепой, огонь, и как в сплошной зелени крон показался клочок светлого неба, а сломленная лесина стала медленно, нескончаемо долго падать на землю.
Мать сильно придавила Мишку лапой. Он с трудом выбрался на волю, осмотрелся. Медведица недвижимо лежала на земле. Придавила она своим грузным телом и братишку, торчала из-под неё лишь его лапка…
Едкий дымок гари пощипывал в носу. Серое облачко ядовитого туманца сходило в чащобу. Мишка чихнул, сморщившись. Потянулся и тут же попытался забраться под медведицу снова. Да ничего не вышло…
Всё же он зарылся в длинную шерсть материнской шубы носом и долго лежал так, посапывая, пока тело старой медведицы не стало холодным, деревянным, как та сломанная снарядом сосна…
Наступил вечер. Дохнуло прохладой. Мишка продрог. Он поднялся на лапы, обошёл необычно длинное, вытянутое тело матери. Понюхал тёмное пятно застывшей крови на земле. Ещё раз попробовал забраться под медведицу. Но она лежала мёртво, и её никто уже не мог поднять…
Мишка потоптался на месте, тронул языком холодный нос матери и медленно, то и дело оглядываясь, несмело пошёл, не зная куда…
Пошёл в самостоятельную жизнь.
ОДИНОЧЕСТВО
Несколько дней медвежонок проскитался в лесу без особых приключений. Трудно ему пришлось одному. И хотя он был приучен к добыванию всякой мелкой снеди, всё же отощал. Мордочка его, похожая на крутобокую грушу, заострилась, живот подвело. Нестерпимо хотелось есть.
Он брёл по лесу неопределённо; и если б кто мог проследить за ним со стороны, то удивился бы: свернул налево к небольшой бочажине, засыпанной по краям прошлогодними листьями, вернулся назад. И снова поплёлся к бочажине. Да так могло только показаться, ибо он собирал всё, что попадалось на пути: и прошлогодние, уже подсушенные ягоды калины, и перепрелые под зимним снегом жёлуди, и свежие шляпки грибов. Попались ему и кислые муравьи, и толстая гусеница, и сочный жучок. Прошмыгнула перед самым носом мышь — медвежонок ринулся за ней, но не догнал. Стукнулся с разгону в старый пень, иссечённый норами. Замотал головой, жалобно взвизгнув.
Обнюхал нору, в которой скрылась мышь, попробовал залезть лапой. Да ничего не вышло. Отщепил кусок старой коры. И неожиданно увидел личинки. Полакомился личинками, вытягивая хоботком тонкие губы.
А когда устал, прилёг на траву. Положил на лапы голову. Он любил дремать на вытянутых передних лапах. Снилось ему, должно быть, что-то приятное. Вернее всего, материнское молоко. Длинные волосины его бровей время от времени подрагивали, тонкие уголки губ подтягивались к ушам. Казалось, медвежонок улыбался, посапывая и сладко причмокивая во сне ртом.
Через некоторое время ему захотелось пить. Он встал, потянулся, выпрямил задние лапы, прогнул спину, зевнул. Почесал коготками за ухом. Подошёл к небольшой бочажине, понюхал на илистом берегу солнечный зайчик. Тронул губами воду — но тут же вздрогнул, весь подобрался, боязливо оглянулся по сторонам и осторожно, чтобы не хрустнул под лапой сучок, двинулся дальше лесом. Хотелось есть, и это постоянное ощущение голода гнало его неведомо куда…
Временами медвежонок останавливался, чтобы осмотреться. Непонятный шум настораживал, и зверь задирал, как это делала мать, кверху морду, оттопыривал и вытягивал желобком нижнюю губу, внюхивался в лёгкий ветерок. Убедившись в безопасности, брёл дальше.
Лес пошёл реже, идти стало легче. Попалось на пути буреломное дерево — полез под толстую колоду. Затем пробил густую пелену кустарника и неожиданно, упираясь лапами, ссунулся вниз по песку на дорогу. Замер в растерянности.
ВСТРЕЧА
Лесная дорога шла в глубокой ложбине с крутыми обрывистыми краями. Первое, что увидел медвежонок, были лошади. Они двигались на него парой, остро выделялись поочерёдно их колени. Лошади фыркали, мотая при ходьбе головой. Позванивали удилами. Лошади шли с наветренной стороны, неведомый запах конского пота забил дух.
Всё это показалось так страшно, что Мишка не мог двинуть лапой. Стоял, закаменев на месте, соображая, как быть. Шерсть на загривке встала дыбом, глаза остро сверкнули звериным блеском. Лошадей он, ясное дело, никогда не видел, потому принял их за каких-то страшных чудовищ. Кинулся назад, еле выбрался на пригорок и нырнул в чащу. Глубоко забился в зарослях лещины. Притаился, закрыв лапой глаза. Прижал уши.
Его заметили. С передней брички соскочил совсем молодой парнишка в форме военного лётчика.
Он взобрался по крутому склону обочины, разыскал в кустах живой комочек шерсти. Вытащил на свет.
Медвежонок дрожал. У него звонко билось сердце. Он часто дышал. И всё пытался вырваться. Но ничего не вышло: офицер крепко держал его в руках.