— Под знамя — смирно! — пробудился Мишка через время от команды, которая прозвучала за дверью.
Наклонил голову, подставил ушко. Послушал немного, поднялся. После отдыха ему обязательно надо было размяться. И он всегда находил себе дело: то ящики ворочает, то гнёт попавшуюся на пути трубу, то ломает палку. Рычит и злится, если она не поддаётся.
Теперь погрёб лапой шинель, обнюхал железный гвоздь, забитый в бревно. Попробовал его зубами, бросил. Начал протискиваться между лопатами и ломом, раздвигая их. Забрался в угол, обнаружил лаз под стеною, проделанный каким-то зверьком. Подрыл глубже, расширил и — вышел на волю.
Петька Волжанов стоял в это время у штабной землянки и ничего не видел, кроме десятков пар глаз, устремлённых на него. Такого напора взглядов он не выдерживал и краснел. Веснушки на его лице сливались воедино с густым румянцем. Всю боевую жизнь Петьке приходилось быть в строю со всеми рядом. Теперь же его выставили, как именинника, перед строем, у знамени, лицом к лицу с личным составом всего полка, и он, как никогда, смущался.
Монотонно читает по бумажке приказ капитан Сигимица — начальник штаба. Настоящая фамилия у него — Нетудыхата, но капитан не любил своей фамилии и охотно принял кличку. Лицо у него круглое, как солнце, на месте глаз — узкие прорези век. После ранения летать ему запретили, и он с трудом добился места в действующем полку.
Есть у капитана слабость: он любил выступать. С трибуны не стащишь. Подвернулся случай — хлебом не корми. Слушает его Петька и не слушает. Скосил глаза — блуждает по аэродрому: метеобашенка с надутым конусом-мешком; штурмовики, замаскированные в капонирах между соснами. Пузатый бензозаправщик шелестит помпой, наполняя баки самолётов. Землянки поодаль в лесу. И небольшая каморка у дерева. Там Мишка. И так хорошо оттого, что там зверёк, что Петька даже улыбнулся. Некстати улыбнулся.
В это время посмотрел на него командир полка майор Лысенко, и Петька притушил улыбку. Вообще Петьке почему-то казалось, будто улыбка ещё больше придаёт его лицу мальчишеское выражение.
А капитан Сигимица после приказа начал выступать. Слушать нудно… Смежил Петька веки — сквозь снег ресниц увидел что-то знакомое. Чуть не сорвался с места.
Там, на взлётной полосе, у крайнего самолёта, копался в моторе, приставив лестницу-стремянку, техник. А внизу, под штурмовиком, возился Мишка. Он встал на задние лапы, потянулся передними к фюзеляжу, не достал, свалился и снова потянулся. Обнюхал небольшую лесенку-стремянку, приставленную к мотору, лизнул инструменты, разложенные на клочке брезента. Сунулся в бидон с маслом — долго отплёвывался, вытирая нос о траву. Прислонился к шасси — спину почесал, приседая и вставая на задних лапах. Подошёл к маленькому колесу-дутику, на которое опирался хвост самолёта, грызнул его зубами. Резина не поддалась — зарычал на неё.
Неожиданно взревел мотор. Сильная струя воздуха ударила косолапого в грудь. Вихрем полетели сухие листья и травины. Мишку повалило наземь, перевернуло через голову. Кубарем влетел он в кусты — и Петька рассмеялся.
Это произошло в тот момент, когда Сигимица заканчивал своё длинное выступление и, выкинув руку вперёд, хотел произнести что-то особенно громко — да так и остановился с разинутым ртом. Заморгал маленькими глазками.
И только после того, как лётчики повернули головы в ту сторону, куда смотрел Волжанов, после того, как все узнали, что произошло, а глаза майора Лысенко несколько смягчились, капитан Сигимица, сбившись окончательно, опустил руку с бумажками доклада и тоже улыбнулся.
ЭКВИЛИБРИСТ
Петька взял медвежонка на руки, выбрал из шерсти колючки. Мишка виновато смотрел исподлобья. У него часто билось сердце. Он вытянул нижнюю губу ковшиком, помотал головой.
— Будешь без разрешения лазить под штурмовиком?
Мишка прижал уши. Отвернул голову. Петька уже заметил, когда зверёныша ругаешь, он отворачивает морду, закрывает один глаз. Конечно, зверёныш не понимал человеческих слов, но случай под самолётом запомнил и впоследствии был осторожен с техникой.
Подошёл командир полка с начальником штаба, потрепал косолапого по загривку:
— Эх ты, механик!
— Эквилибрист, — поправил командира полка Гриша Алиев.
Майор улыбнулся, ласково посмотрел ещё раз на медвежонка. Зверёныш отвлек его от той жизни, какой он жил на фронте, напомнил о другой, мирной. Тяжело, устало вздохнул.
— Товарищ майор, — воспользовался случаем Петька Волжанов, — как там насчет заявок?
Прошло более двух недель, как Петька возвратился в часть, а полётов не было, и ему хотелось подняться в воздух.
— Пока нет, — двинул бровями майор Лысенко. — Готовимся. Но заявок пока нет.
— Разрешите тогда выйти на охоту? — не терял надежды Петька. — Помните ту станцию, товарищ майор?
Кто её не помнил, ту станцию!
Сколько раз летали туда — заметить ничего не удалось. Станция была мертва. А вражеский фронт пополнялся войсками каждый день.
— Хитрит немец. Разгружается ночью. Эшелоны отправляет навстречу темноте, — сказал Волжанов.
И майор задумался.
Отъехал от штурмовика, подвывая на рытвинах, бензозаправщик. Солдаты с БАО поливают из бочек взлётную полосу. Примачивают её, где трава выбита, чтобы аэродром не демаскировался от пыли во время подъема самолёта. Мишка заворочался на руках. Лизнул языком звёздочку.
— Их надо встречать в глубоком тылу. До захода солнца.
Майор глянул на Мишку, неожиданно спросил:
— Долго думал?
— Всё время, товарищ майор.
Потрепал по загривку косолапого, и тот, сощурив веки, скорчил рожицу. Майор невольно улыбнулся. И тут же кивнул Сигимице — что означало: проложи маршрут полёта на карте. Разрешил вылет. Из-за Мишки разрешил, конечно.
БАО
С аэродрома они свернули на дорожку, ведущую в лес. Мишка забегал вперёд, обнюхивал кусты, норовил юркнуть в сторону.
— Это тебе, брат, не с мамкой в медвежьей глухомани, — учил медвежонка Петька Волжанов. — Здесь расположена воинская часть. И шнырять по кустам не разрешается.
Да Мишка всё равно не слушал его, косолапил по тропке впереди, стараясь на ходу обнюхать каждый куст.
— Туда нельзя: там склад боеприпасов!
Но и этого Мишка не понял. Всё так же бежал бодрой рысцой, высоко подбрасывая задние ноги. Попалась на пути тряпка — схватил её зубами. Помотал головой — разорвал в клочья.
Петька был в хорошем настроении, держал губами веточку цветущей черёмухи. Временами прижимал веточку к лицу, вдыхая аромат.
Вскоре между стволами деревьев показались палатки. За палатками, на вырубках, стояли штурмовики с отнятыми крыльями, висели на треногах моторы.
— Это БАО, — объяснил Петька, — батальон аэродромного обслуживания. Здесь ремонтируют самолёты.
Ясное дело, Мишка и этого не знал. Да и не слушал Петьку. Обнюхивал веревочные растяжки на палатках, пробовал выкорчевать деревянный колышек.
— Гляди — медвежонок!
Невысокий парнишка в грязном комбинезоне стоял на лесенке-стремянке, приставленной к штурмовику с цифрой «9». Мазок тёмного масла на его лбу казался прядью волос.
— Привет Герою! — помахал он рукой, не выпуская ключ, и спустился с лесенки.
Мишка подкрался к нему, лизнул ключ. Ключ был в масле. Мишка фыркнул, махнул лапой по носу, точно сбивая комара.
Моторист рассмеялся.
— Где вы такого раздобыли?
— Да вот… осиротел… — ответил Петька, думая о другом. Он смотрел на свою боевую машину. Вот она, иссечённая в боях осколками, заплатанная и теперь заново окрашенная, немного грузноватая на земле, но удобная в воздухе «девятка»!
От штока у кабины до самого киля струной натянута антенна; прозрачной горбинкой из бронестекла светлеет кабина, крылья щетинятся иголками пулеметов и пушек. И на стабилизаторе выведена цифра «9» зелёной краской, что означает номер машины в эскадрилье.
— Ну, как она?..
Моторист отвлёкся медвежонком. Переспросил:
— «Девятка»-то?
— Понимаешь, Вася, надо. Сегодня к вечеру.
Моторист покосился ещё раз на Мишку, тронул его крутой лоб рукой, погладил мягкий загривок.
— Ради такого случая можно. Постараемся, — ответил загадкой моторист Вася Хохлов, отчего никак нельзя было понять — ради какого случая: ради немецкой станции, что до сих пор оставалась загадкой, или присвоения Волжанову звания Героя. Или ради встречи с таким забавным зверьком.
РАССТАВАНИЕ
Всегда так бывает, если долго не летаешь и затем снова садишься в машину, тебя охватывает чувство, будто поднимаешься в воздух первый раз.
Петька опустил медвежонка на землю, снял фуражку, взял шлем. Шлем туго облегает голову, отчего вначале приятно, а потом, в конце полёта, чертовски устаёшь. Подошёл к «девятке».
Штурмовик, целясь в небо острым носом, стоял на растопырках шасси; в лучах заходящего солнца поблёскивали стёкла гранёной кабины. Выделялись на пробоинах свежей краской заплаты. Машина была вся в поранках, удивительно, как она ещё летала. Правда, Волжанову предлагали сменить самолёт, но Петька отказался. Уж больно сросся он со своей «девяткой», а к новой машине надо приноравливаться, сживаться с нею.
Пристегнул парашют. Натянул шлемофон, затем перчатки с раструбами чуть ли не до локтей. Вспрыгнул на крыло, перекинул ногу через борт. Сел в кабину, пристегнулся ремнями. Задвинул за собой «фонарь» из бронестекла, включил передатчик.
— «Двадцать первый», «Двадцать первый», я — «Сокол», я — «Сокол», даю настройку: раз, два, три, четыре, три, два, один…
Мишка остался за бортом. Он видел, как Петька вдруг стал совсем чужим. Уткнулся в приборы — головы не повернёт. Подбежал к фюзеляжу, лапой хотел достать кабину, да тут заработал мотор. Отскочил прочь, пропуская тугую струю воздуха. Встал на задние лапы, вытянулся весь. Зашевелил нижней губой, вытягивая её трубочкой.
«Девятка» вздрогнула, тронулась с места. Пошатывая на рытвинах крыльями, вырулила к взлётной полосе. Петька увидел своего дружка, бегущего сбоку, склонился к бронестеклу. Помахал перчаткой. Мишка подумал, что сейчас Петька вылезет из к