Затем встал на задние лапы, обнюхал подвешенные фонарики ягод — не опасно, смешно выставляя лепёшками губы, осторожно, чтобы не наткнуться на колючки, стал обгладывать прутик за прутиком.
НЕОБЫЧНЫЙ ОБЕД
Так, в боевой готовности номер один, лётчики просидели до обеда.
— Вот тебе и работка, — вспомнил Петька обещание командующего и вздохнул.
Ларингофоны донесли его негромкий голос во все точки связи: и в шлемофоны лётчиков, и на КП полка, и далеко, до самого фронта — на станцию земного наведения.
— Погоди, Волжанов, будет тебе ещё работка, — ответил ему кто-то из лётчиков.
И снова молчание. Потому что загружать линию посторонними разговорами запрещается.
Шипит, чуть потрескивая, радиосвязь. И в промежутках, если установится тишина, слышно дыхание товарищей. Будто все плечом к плечу встали.
Принесли обед в больших термосах, начали разливать в миски и подавать прямо в кабины через отодвинутые фонари. На знакомый звон алюминиевых мисок прибежал Мишка. Морда его была в красных пятнах малины.
Мишка путался под ногами у Надюши, и она, подавая миску, пролила суп. Лётчики рассмеялись. Зашумело, заполнилось добрым гулом радио. И вдруг строгий голос Сигимицы:
— Разговоры!
Снова тишина в эфире. Слышно, как течёт по проводам ток. Петька хотел сказать что-то Надюше, да работало радио. Выключил на время передатчик, а она отошла за хлебом. И когда подошла снова, не смог ничего сказать, а только смущённо опустил белые ресницы. Густо покраснел. Так, что на лице веснушки начали сливаться друг с дружкой. Попросил только, указывая на медвежонка:
— Пожалуйста, накорми его.
А она смотрит на лётчика, мигает широко открытыми глазами. Перед нею Петька и не Петька. Своими белыми, точно вылинявшими ресницами, своими дробными — одна в одну — веснушками он похож на мальчишку. Такого, казалось, и в армию не должны были взять по недостатку лет. Но его взяли. И он сидит в боевом самолёте, в лётной форме офицера. Следит за приборами, и на груди у него горит яркая звёздочка, которую можно увидеть далеко не у каждого фронтовика.
Надя поставила на землю кашу, и Мишка завертелся вокруг миски. Управился живо, поднял удивлённо морду. На чёрном пупырышке носа белела крупинка риса. Смахнул её языком мимоходом, подбежал к Надюше. Девушка налила в миску молока — Мишка сочно зачмокал ртом. А потом отдала всю бутылку, и он, завалясь на спину, задрал кверху лапы и, ловко удерживая бутылку, вылакал всё до капли.
Завороженно смотрит сквозь бронестекло кабины Петька Волжанов. И трудно разобрать, на кого больше: на косолапого Мишку с бутылкой в лапах или на стройную девушку с большими, грустными почему-то, глазами…
ФОТОГРАФИЯ НА ПАМЯТЬ
— Отбо-о-ой! — кричит Петька Волжанов и первым вылезает из кабины.
И не летали, а устали больше, чем в бою. Нет ничего худшего, чем сидеть в самолётах при полном обмундировании, в полной боевой готовности и ждать приказа на вылет.
Вышел из тёмной землянки Сигимица. Щурится от света. Вынес маленькую скамейку, поставил на неё, распутывая провода, телефон. Сел на траву, греется на солнышке. Ждёт…
Лётчикам также приказали не отходить от самолётов…
Петька присел под крылом, Мишка положил ему голову на колени.
Тихо вокруг. Листья на верхушках деревьев не шелохнутся. Полосатый конус метеобашенки обвис чулком.
— Эх, в такую пору с удочками бы посидеть…
Снял фуражку, осмотрел заколотые в неё крючки и лески. Лески у него из кетгута, крючки вороненой сталью синеют. С каким трудом он добывал их по одному до войны у ветошника, меняя на тряпьё…
Осмотрелся вокруг, отрезвел от неуместного желания. Штурмовики, нацеленные вверх трехлопастными винтами, притаились в капонирах, вклиненных в лес, под ветки деревьев; дежурная эскадрилья выдвинута к стартовому полю. Спрятана под маскировочные сетки, натянутые над самолётами. Мотористы и оружейники сидят под самолётами в безделье: траву мелкую выщипывают, раструшивая её на крыльях. Виктор Дорошенко — комсорг полка — идёт с фотографическими снимками.
Присел возле ребят, и фотоснимки — результаты недавней работы у той хитрой станции — ещё влажные, похожие на отпечатки неведомых планет, пошли по рукам: поле, изрезанное противотанковыми рвами, одиночные шарики деревьев, белые крапинки стен дальней деревушки, а на переднем плане столб чёрного дыма упёрся в небо. От полотна железной дороги. Присмотрелся Петька — под столбом дыма продолговатое тело паровоза на боку. И сзади — нагромождение платформ и вагонов. В несколько этажей. Не верилось, что там, на земле, скручивается и рвётся в куски толстое железо, сыплются с платформ, точно игрушки, многотонные танки, крошатся, как сухари, красные товарные — для солдат — и зелёные пассажирские посередине — для офицеров — вагоны…
Мишка подлез под руку, лизнул снимок языком.
— Ты что? — спросил Виктор.
Медвежонок лизнул фотографию второй раз, теперь с гладкой, эмульсионной стороны.
— Вить, сними, а? На память. Матери пошлю… — попросил Волжанов.
Дорошенко отстегнул пуговку футляра, широко расставил ноги. Приник глазом к фотоаппарату. Согнулся немного, навёл резкость.
Петька поднял медвежонка на руки.
Другие лётчики тоже начали подходить по очереди фотографироваться с медвежонком. На память. Чтоб домой послать. Мало ли как сложится у каждого жизнь…
НАЧАЛОСЬ
Мишка ещё ни разу не пропустил подъёма. Не прозевал он и этот. Лётчиков подняли ещё затемно. Дали лёгкий, из молочной каши и какао, завтрак, отправили к самолётам. Прогрев моторы, товарищи по эскадрилье собрались возле «девятки» Волжанова.
— Начинается!..
Неожиданно посветлело. Красным заревом, как при восходе солнца, зарозовело небо. Оно зарозовело не на востоке, как бывает обычно, а на западе, и теперь можно было взлетать не на белеющую кромку рассвета, а по-тёмному, на вспышки артподготовки.
Через минуту глубоко под ногами заработала, сотрясая землю, фантастическая машина. Багровые отсветы разрастающегося зарева легли на плоскости штурмовиков, тёмную зелень кустов, суровые лица лётчиков.
— Началось!
Еле ощутимая дрожь прошла по телу. Петька Волжанов, Гриша Алиев взошли на пригорок; чётко, будто вырезанные, вычеканились их чёрные силуэты на фоне полыхающего неба. И рядом с ними, встав на задние лапы, точно в знакомой картине, замер медвежонок.
Вынесли из штабной землянки полковое знамя. Сняли чехол, установили перед стартом. Выехала на финиш, начала маскироваться санитарная машина.
— Пора, — сказал Волжанов, застегивая шлемофон.
Подошёл к Мишке, обнял его. Боязно почему-то за медвежонка. С тех пор, как он появился в полку, Петька стал чаще задумываться о жизни и смерти…
Перекрывая затихающий гул артподготовки, послышался усиленный рупором голос дежурного по полётам:
— Внимание! К вылету приготовиться!
Лётчики помогли друг другу пристегнуть лямки парашютов, разошлись по машинам. Косолапый поковылял за Петькой. Медвежонок сразу почувствовал невнимание к себе. Его будто забыли. Тронул лапой Петькин сапог, да тот будто не услышал, сел в кабину, стал запускать мотор. Мишка вроде понял, что сейчас Волжанову мешать нельзя, отошёл в сторону.
Аэродром зарокотал. Из лесу начали одна за другой выкатывать боевые машины. Они выезжали на стартовую дорожку, строились по тройке в ряду.
Хлопнул на командном пункте выстрел, взвилась в небо зелёная ракета. Мишка, испугавшись, присел на лапах. Яркий огонёк, оставляя на своем пути волнистый след белого дымка, рассыпался на мелкие искры, и в тот же миг штурмовики стронулись с места.
Отпуская очередную тройку самолётов, капитан Сигимица приседал на корточки, смотрел на светлеющее небо. Так лучше следить за ошибками лётчиков при взлёте. Взлёт был сложным, в воздух поднимался весь полк.
Петька вырулил на стартовую дорожку, почти до пояса высунулся из кабины. У штурмовика, пока он на земле, плохой обзор спереди — мотор мешает. Заметил серый комочек с багровым отливом красного зарева на шерсти, помахал рукой. В темноте показалось, будто медвежонок ответил ему лапой.
Всё оставалось на земле. Поднимаясь вверх и наблюдая, как ревущая машина врезается в светлеющий сине-молочный воздух, как начинается рассвет и расступаются дали, как багровая кромка в стороне фронта приседает, никнет, затягиваясь клубами дыма, перемешанного искорками разрывов, Волжанов думал уже не о земле.
«ВОТ, ТАК БЫВАЕТ…»
Измаялся Мишка без Петьки. Восемь боевых вылетов сделали за один день лётчики.
Прилетел Петька в первый раз — Мишка встретил его, как всегда, на старте, побежал за «девяткой», подождал, пока «сгаснет» мотор. И только Петька на крыло, затем на землю — прыг, косолапый к нему на руки. Думал, что теперь, как было, Петька останется с ним, а он подождал, пока бензозаправщик наполнил баки, пока оружейники зарядили пушки и пулемёты, пока моторист тем временем осмотрел двигатель, и снова в кабину. Завёл мотор — скрылась за горизонтом, растаяла в небе крылатая машина. И так восемь раз подряд!
Мишка встал на задние лапы, проводил друга в небо, побрёл на финиш к Миронычу. Лёг на траву, лениво осмотрелся вокруг. Во время полётов медвежонка одолевала невыносимая тоска, и он время от времени жалобно поскуливал, качал из стороны в сторону, как бывает звери в клетке, головой, тяжело вздыхал. А когда наступало время Петьке вернуться, задирал голову, прислушивался к отдалённому гулу. Каким-то особым чутьём зверь, как хороший механик, различал «девятку» по звуку мотора. Поведёт мордой, быстро-быстро заработает кончиком носа. Вытянет губу. Вскочит на ноги — встречает.
Солнце клонилось к горизонту. На аэродром один за другим после тяжёлого дня возвращались самолёты. А Мишка ждал. Он лежал возле расстеленных буквой «Т» полотнищ и время от времени поднимал морду, внюхивался в прозрачный воздух. Печально смотрели его глаза в небо.