— Ты не грусти, дружок. Прилетит наш Волжанов. Он, брат, герой. Храбрый он человек. Обязательно вернётся.
Мишка поднялся, отряхнул шубу. С благодарностью сунулся в руку Мироныча носом. Понюхал полотняную букву «Т» и лёг на неё.
С рёвом проносились над головой штурмовики. Вернулась, тарахтя подбитым мотором, «восьмёрка» Гриши Алиева. Еле дотянула на аэродром. Села, и тут же пропеллер остановился. Подъехал тягач, спрятанный в кустах, подцепил тросом штурмовик, потянул к лесу, освобождая посадочное поле. А Волжанова нет. С тревогой смотрел Мишка в темнеющее небо, не затерялась ли где в нём Петькина «девятка»?
Подошёл Мироныч. Руку мозолистую положил на лоб зверю.
— Не печалься. Вернётся наш Волжанов. Обязательно вернётся!
Тихо вокруг. Длинный мешочек метеобашенки еле заметно колышется на ветру. Наполнится воздухом и сникнет. Ласточки на бреющем полёте беззвучно идут над посадочным полем. Там, где должен сесть Петька. Долетят до края, отворачивают вбок, показывая брюшко. Надя подошла. Прямо из столовой — в белом передничке, в чепце. Стала одиноко под сосной, ожидает молча.
Наконец на горизонте появилась точка. Точка быстро растянулась в чёрточку. И вот уже в чёрточке угадываются контуры самолёта.
«Девятка» пронеслась над полем, в её крыльях светились сквозные пробоины. Штурмовик сел на землю, и у него тотчас обвисли крылья. Как у подбитой птицы. Один осколок, ударивший в бронестекло, оставил продолговатую вмятину с трещинами, расходящимися паутинками.
Машина остановилась и так постояла, будто в ней не было никого из живых. Ощутимо несло от кабины гарью жжёной изоляции. Но вот чуть слышно щёлкнул, медленно отодвинулся фонарь. Пошатываясь на ногах, Петька вылез на крыло раньше, чем подоспели люди. Лицо его было в пятнах масла и капельках крови.
Спрыгнул с крыла, сел на землю. Мелким бисером выступили на лбу крупинки пота. Кромка от шлема вдавилась сильнее обычного. Глаза глубже ушли под брови. Снял сапог, выкручивает горячее масло из портянки. Тяжело подчиняются руки. Спать хочется. Разморило всего. Осколок вражеского снаряда повредил медную трубочку маслопровода, идущего к прибору, который определяет давление масла в моторе — вязкая жидкость забрызгала изнутри фонарь из бронестекла, панель управления, лицо. Еле дотянул на перегретом двигателе до аэродрома. Стащил с головы шлемофон — мокрый чуб взъерошился.
Что-то косматое сунулось под локоть.
— Мишка!..
Запустил пальцы в шерсть, точно в чуб добрый, скупо улыбнулся.
— Вот, бывает… — как человеку, сказал зверю.
ПОБЕГ
За ночь самолёты Волжанова и Гриши Алиева отремонтировали. Заменили на «девятке» лобовое стекло, положили на крылья заплаты, поставили новую трубочку к прибору, показывающему давление масла. Отбуксировали на аэродром, закатили в капонир — обвалованное земляным бруствером укрытие, вырытое между деревьями. И когда Петька пришёл, оружейник Волжанова Лёша Путинцев уже почистил пулеметы и пушки, подвесил под крыльями эресы — реактивные снаряды, загрузил оба люка ПТАБами — противотанковыми термитными авиабомбочками. Принёс краску, дорисовал на фюзеляже красную звёздочку. Ещё одну к тем, что были уже, для чего пришлось начать новый ряд.
Мишка следил за рисовальщиком, как тот старательно выводит пятиконечную звёздочку. Не знал, конечно, медвежонок, что каждая из этих звёздочек обозначает сбитый вражеский самолёт. Ему только очень хотелось попробовать языком баночку, что Лёша держит в руке. Ну, на худой случай, хоть понюхать кисточку с красным пёрышком волосков на конце.
Штурмовики поднялись в небо, ушли поджигать «тигры», а Мишка, проводив Петьку, поплёлся к Миронычу. Обнюхал белую букву «Т», лёг на неё. Чмокнул губами, зевнул, вытягивая длинный, ленточкой, красный, в пупырышках, язык. Положил голову на лапы.
Так он дождался своего друга и побежал следом. Петька поставил машину, взял Мишку на руки. А к штурмовику сразу подъехал бензозаправщик. Леша Путинцев подкатил тележку с ПТАБами, загружает их по сто пятьдесят штук в оба люка.
Неожиданно завыла сирена. Совсем близко, так, что сквозь листву пробились копья огней из тонких стволов, захлопали зенитные пушки. Сколько раз Мишка лазил по лесу, а зениток не обнаружил. Точно эхо, ответило им небо столькими же хлопками разрывов. Из тучи, надвигающейся со стороны леса, высыпали бомбардировщики. Восемь штук. Хорошо видны жёлтые кресты под крыльями и зубчатые шпоры свастик на рулях поворота.
— По самолётам! — крикнул Петька и приказал: — Мишка, в землянку!
Медвежонок не понял Петькиных слов. Помчался в лес, высоко подбрасывая задние ноги. Забился в кусты. Выглянул оттуда, увидел, как летчики спешат к самолётам, захлопывают за собой фонари кабин.
Немецкие бомбардировщики вытянулись в небе цепочкой, изготовились, притормаживая, к пикированию. Их невтяжные колёса с круглыми, точно в касках, обтекателями торчали в стороны и казались лапами хищных птиц. Ринулся первый вниз, где метались на поле рассеянными точками люди, отделил несколько чёрных капель из-под крыльев. Завыл неистово, поднимая нос кверху, начал выбираться из пике. А чёрные капли, тронув траву, бешено взмыли фонтанами земли, перемешанной огнём. Заухала земля чёрными взрывами у штабной землянки.
Воздушная волна ударила в крылья «девятки». Машина упруго вздрогнула, что-то треснуло в ней. Но она вырулила на взлётную полосу и, лавируя между дымящимися воронками, набрала скорость.
Нырнул в пике следующий бомбардировщик — взлетел в воздух, брызнув во все стороны горящими крапинами, бензозаправщик, в щепки разнесло помост «клуба», свалился шток метеобашенки. Повис разорванный осколками полосатый конус.
А Петька упрямо рулил по испорченной воронками дорожке. Попался небольшой клочок нетронутой земли — ускорил ход, оторвал машину от хвоста пыли под колёсами. Задрал нос, развернулся и упёрся трассирующими спицами снарядов в бело-зелёное, как брюхо камбалы, днище бомбардировщика, выходящего из пике. Рябая сверху, вся в маскировочных пятнах, туша осела на хвост, подорвалась на собственных бомбах.
Следом за Петькой вырулил Гриша Алиев. Его штурмовик выбрался на участок без повреждений, начал разбег и уже пошёл на взлёт — как вмиг вспыхнул огромным пламенем. Взрыв потряс землю. Во все стороны полетели горящие обломки.
Мишку толкнуло в грудь воздушной волной. Оглушённый, он упал навзничь. Что-то с диким фурчанием стригануло шерсть, обожгло бок. Рядом, ломая кусты, упал блестящий кусок дюралюминия. Медвежонок подхватился, будто на горячей сковородке, ошалело бросился бежать прочь.
Клубы чёрного дыма застили свет. Гарь выедала глаза, жгла в горле; на зелень листьев осаждались лохмотья копоти. Взлётное поле покрылось рябью воронок и обломками покорёженного железа. Разбросанными пожарищами догорали подбитые штурмовики. И ещё долго, до самой ночи, на аэродроме что-то горело и рвалось, пугая зверя и отгоняя его глубже в лес…
ОБЕЛИСК НА КРАЮ ВЗЛЁТНОГО ПОЛЯ
Из штабной землянки вынесли гвардейское знамя. Приспустили к земле. Надя стала на колено, повязала на древко чёрную ленту.
Вместе с трубами громко ударил барабан. Звякнули и тут же смолкли медные тарелки. Потянул траурную мелодию оркестр. Процессия поэскадрильно двинулась на край аэродромного поля, к свежевырытой могиле.
Гриша Алиев лежит высоко над головами, в красном с чёрной окантовкой на гранях гробу. Широкоскулое лицо его потемнело, брови и ресницы обгорели. Только, где был шлем, волосы остались нетронутыми. И кожа светлее — узкой кромкой на лбу и возле ушей. Точно маска, уродующая лицо, наброшена.
Гнутся под ветрами травы, полощется, отбрасывая чёрные ленточки, ещё не веря тому, что случилось, бархатное полотнище знамени. Тяжела на Петькином плече ноша.
А как легко было с ним в небе! Гриша Алиев превосходно держался в паре, надёжным щитом стоял за спиной комэска и никогда не отрывался от него. Настоящий ведомый!..
А теперь оторвался…
Белеет за бортом гроба шёлковый шарфик. Тот шарфик Гриша Алиев повязывал перед воздушным боем. В полёте приходилось следить за врагом, часто поворачивая голову. Гриша повязывал шарфик, чтобы не натирать до красноты шею. Белой полоской виднелся он под бронестеклом кабины, и Петька издали различал друга. Увидит белую полоску — спокойнее становится на сердце. И уверенней.
Добрую службу сослужил белый шёлковый шарфик, и его положили вместе с Гришей.
Травы клонятся под ноги, грустно играет оркестр. Ветер скупую слезу выдул из глаза.
Поставили гроб на свежевырытую землю, стали вокруг молча. Только листья деревьев шепчут о чём-то.
Молчит и в жизни молчаливый Гриша Алиев. Губы потрескались на огне, колодочки орденов обгорели. Эмаль на Красной Звезде слущилась.
Надюша стала на колено, ордена сняла. В красный кумач завернула, передала Волжанову. А он хотел что-то сказать и… не смог. Винтовки за него заговорили. Залпом. Раз, другой, третий.
Умели ребята воевать, да не умели говорить. Взял Волжанов горсть земли, бросил на гроб в яму. Отошёл в сторону, смотрит, как холмик вырастает на месте ямы, и в его изголовье солдаты из БАО свежеокрашенный обелиск со звёздочкой устанавливают.
С фотографии улыбается живой Гриша. Смотрит на Петьку чуть прищуренными глазами. Сказать что-то хочет. В жизни Гриша редко улыбался — фотограф заставил. Таким остался в памяти навечно…
— Вот и всё… — сказал тихо Волжанов.
Побрёл, опустив голову, к землянке. Стал вещи собирать. Душно в землянке. Сыро. Как в могиле. Одиноко. И Мишки нет. Вышел на улицу — темнеет. Очертания деревьев теряются. Чернота выступает из леса.
Раньше, бывало, Петька серчал, когда медвежонок где шкоды наделает: ящик сопрёт, на котором сидят вместо скамейки, занесёт его в лес; или наоборот — притащит из лесу какую-нибудь ненужную в землянке дубину. А то украдёт у Надюши кастрюлю. Подцепит крючками когтей за ушки, тащит. Бывало, смотришь — уже волочёт что-то.