Теперь же всё было на местах. Да не радовало — что ящик-скамейка у стола, что дубины, о которую то и дело спотыкаешься, тоже нет, что не слышно голоса Надюши, бегущей за Мишкой: «Отдай кастрюлю!».
— Мишка, — позвал негромко. Не откликается.
— Мишка!
Молчит лес.
БЕЗОТВЕТНЫЙ ЛЕС
На аэродроме шли необычные сборы. Оружейники грузили на автомашины ящики с патронами, штабисты упаковывали папки с бумагами, работники метеостанции разбирали походный домик. Солдаты батальона аэродромного обслуживания ровняли после бомбёжки взлётную полосу. Прилетела первая партия транспортных самолётов, их загрузили и отправили на место нового аэродрома.
Войска пошли в наступление, фронт сдвинулся, началась передислокация частей.
Петька сложил в чемоданчик личные вещи: мыло, полотенце, бритвенный прибор, фотографии письма матери. Попался снимок с Мишкой — грустно улыбнулся. Вышел из душной землянки.
Подняв капот, ладит что-то в моторе «девятки» Вася Хохлов — моторист Петьки. Готовит самолёт к дальнему перелёту. Мироныч собирает взлётно-посадочные знаки. Оружейники покинули поле. Тяжело. Очень тяжело. И вдруг Петька сорвался с места, понёсся мимо моториста, мимо землянки, мимо деревьев, скрылся в лесу.
Мелькают по сторонам толстые стволы сосен, хлещет по сапогам низкорослый лозняк, фуражку сбивают ветки.
— Мишка-а!
Озеро блеснуло меж ветвей, тропка вильнула к воде. Остановился на берегу, ладони приложил к губам.
— Мишка-а-а!.. — отозвалось эхо на той стороне.
И снова тишина. До звона в ушах.
Снял фуражку, волосы мокрые откинул. Смотрит: следы на песке. И кажется ему, что вот-вот из-за куста выкатится на дорогу, юркнет назад, забьётся в заросли лещины, как было уже, тёмно-бурый комочек…
— Мишка!.. — дрогнул голос.
Мёртвый лес. Безответный лес.
ПРОЩАНИЕ
Петька вынес из землянки чемоданчик, подошёл к «девятке». Постоял немного с чемоданчиком в руке, поставил его на крыло самолёта. Побрёл на край аэродромного поля, где бугорком виднеется свежая могила. Опустился на колено, снял фуражку.
Лес дремучий обступил взлётное поле, деревья склонились, приспустили ветви-флаги над обелиском. Травинки шевелятся на дёрне; фонарик одуванчика пошатывается у изголовья. Гриша смотрит с фотографии чуть прищуренными глазами. Ордена и медали на груди. Чистый подворотничок с изломинкой против погона…
Ревут, проносятся мимо самолёты. Уходят тяжело в небо. И не идёт на финиш с флажками и свёрнутой буквой «Т» под мышкой старый Мироныч. Не семенит следом косолапый медвежонок…
— Прощай, друг.
Лицо Волжанова изменилось — яснее проступили веснушки, резче вычертились ранние морщины. Тихая скорбь залегла в глазах на самом донышке. Ветер сбил на лоб прядь русых волос. Горячая слеза запуталась в белых ресницах. Сурово сошлись на переносице брови… А Гриша улыбается с портрета под стеклом. Редко он улыбался в жизни.
Легонько, чуть слышно, толкнуло что-то под локоть. Сунулся рукой — шерсть мягкая. И, не глядя, больно сжав веки, так, что слеза спрыгнула на веснушки, смешалась с ними, обнял крепко дорогой комочек, прижал к себе. На аэродроме кричат. Машут руками.
— Пора, — сказал тихо.
С грохотом, набирая скорость, проносятся штурмовики. Уходят в небо. Пустеет аэродром.
— Пойдём.
Мишка встал, осмотрелся по сторонам. Поплёлся, медленно переставляя лапы, за Петькой.
А на краю взлётного поля, там, где финишёр Мироныч раскладывал белую букву «Т» и вместе с Мишкой ожидал возвращения лётчиков, остался навсегда небольшой холмик земли с красным обелиском.
ВОЗДУШНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
— Кто видал, чтоб медведь летал!.. — воскликнул Вася Хохлов, увидев, что Мишку повели к большому транспортному самолёту:
Определили зверька в багажном отделении транспортного самолёта. Захлопнули дверцу, проверили затворы.
Багажное отделение показалось ему каморкой. Такой, как была на аэродроме, заваленная ящиками, лопатами и маскировочными сетками. Только дверь здесь пригнана плотнее, в ней не было щелей. Обнюхал для порядка моток провода, устроился на брезенте. Да сразу подхватился, потянулся лапами к окошку — иллюминатору. В круглое окошко он увидел высокие деревья, бугорки покинутых землянок между соснами и крыло самолёта. Широкое крыло находилось перед самыми глазами, оно ложилось заостренным концом на лес.
Заревели моторы — вздрогнул пол. Сильно качнуло, и медвежонку показалось, будто из-под ног уходит почва. Какая-то неведомая сила потянула его назад, он не мог удержаться и сунулся по железному полу, пока не упёрся в стенку. Пол ударился о что-то жёсткое в последний раз, подпрыгнул и, плавно покачиваясь, стал нажимать на лапы так, что Мишка присел. Но трясти перестало, и медвежонок потянулся к свету и увидел в иллюминатор, как быстро понеслись назад вершины сосен и как они начали проваливаться за борт самолёта.
Внизу, под крылом, медленно двигалась полосатая земля. Удалялись тёмные массивы леса, в котором затерялся аэродром. Вспыхивали, отразив солнце, блестящие стёклышки озёр. Сплывали назад рудые морщины оврагов, серые ниточки грунтовых дорог, серебряные жилки речушек. Да всё это мало интересовало зверя. Он лёг на брезент, прищурил глаза; и ему представилось, будто он снова в своей каморке, где находился, как только попал к людям. И всё было как прежде, как всегда, если бы не заложило от гула уши. Если бы воздушные ямы не нагоняли под шкуру муравьёв. Если б рядом был его друг, Петька Волжанов…
А Петька летел впереди, уже над бывшей передовой, изрытой траншеями и воронками. Вот под крылом показалось поле с остатками «тигров» и «пантер». Подбитых танков было так много, как головастиков в луже, высохшей на солнце.
Здесь Петьке Волжанову повредили прибор, измеряющий давление масла. Мелкие осколки стекла брызнули в лицо, горячее масло хлюпнуло на колени, потекло в сапоги. От перегрева мотора в кабине запахло изоляцией. Лицо стало мокрым. Петька думал, что это пот, и сдувал капли, сбегающие на кончик носа, отчего розовая пыль крови оседала на раструбы перчаток, на рукоять штурвала, на стёклышки приборов.
И как пролетел над грудой ржавеющего железа и начал снижаться, вспомнил Мишку — вот кому будет трудно приземляться в первый раз.
Через несколько минут прошёл над кладбищем битой техники и транспортный самолёт, в котором летел медвежонок. Мишка почувствовал, как пол начал проваливаться. Ничего не поймёт: живот подхватило, дух забило. Он всё вытягивался на лапах и не знал, к чему приткнуться, а тому падению не было конца. Но вот багажное отделение сильно тряхнуло, пол зашатался, запрыгал, точно возок на мостовой. Неведомая сила потянула теперь Мишку вперёд, и он упёрся лбом в стену. На этот раз в противоположную. Пнулся ещё раз головой — осел на задние лапы. Прошла минута — две, и моторы заглохли. Чудно в ушах. Вроде шума нет, а звенит. Голова кружится. Тошнит. Медвежонок с перепугу заревел, но открылась дверь.
Радуясь яркому свету, радуясь солнцу, улыбкам, Мишка так расчувствовался, что чмокал носом всех подряд, переходя из рук в руки. Очутился на руках у Петьки, прильнул к золотой звёздочке. Вдохнул знакомый и родной запах портупеи, заскулил на радостях. Теперь никто, должно быть, казалось ему, никто не разлучит его с дорогим другом — Петькой Волжановым.
ПЕРЕМЕНЫ И ИСПЫТАНИЯ
Незаметно подошла осень. Украсилась незнакомым для Мишки цветом земля. Полетели, завихрились красные и жёлтые листья; подули холодные ветры. Стало сыро, зябко, неприятно.
По утрам поле аэродрома затягивалось молочными туманами. Лётчики подолгу сидели в землянках безвылетно. Петька Волжанов обычно поднимался с постели, тянулся к маленькому оконцу.
— Погода нелётная, — говорил безнадёжно и потягивался.
Мишка отвечал ему таким же сладким потягиванием из угла. С наступлением холодов лётчики набросали в угол всякого тряпья, и Мишка долго возился там, устраивая логово. Подрыл носом фуфайку, обнюхал её. Наконец улёгся. Сунул морду в рукав, угрелся. Засопел, довольный.
Дни становились короче. Серые тучи низко неслись над лесом грязными клочьями, чуть не цепляя новую башенку метеостанции. Назойливо моросил дождь, заливая капониры. Техники ругались, отводя ручьи в сторону, черпая воду согнутыми вёдрами. И если надо было непременно взлететь, самолёты, точно глиссеры, скользили по мокрой полосе, выстреливали из-под колёс на рытвинах брызгами воды, неистово выли моторами и с трудом отрывались от земли. С колес отваливались на лету и шмякались на поле увесистые лохмотья грязи.
К зиме лётчики преобразились. Вместо сапог получили унты с коричневыми — лисьего цвета — плешинами на белом мехе. Поверх шерстяных гимнастёрок — удобные куртки, подбитые цигейкой телесно-розового цвета. Стеганные на вате брюки.
Преобразился и Мишка. К осени он подрос, набрался сил. Придёт Мироныч, затеет с ним борьбу. Набычит голову, расставит руки рогатиной. Идёт на зверя. Медведь в такие минуты оскалялся, кровью наливались его дёсны. Шерсть на загривке вставала дыбом.
— О-о-о! Наш Мишка становится настоящим Михаилом Ивановичем! — кричали лётчики, видя, как Мироныч не может справиться с медведем, на что финишёр отвечал шуткой-прибауткой:
— Несподручно бабе с медведем бороться: того и гляди — юбка раздерётся!
С наступлением холодов Мишка стал жадно поедать хвою. Старый охотник говорил, будто зверь запасается витаминами, чтобы залечь в спячку. И действительно, Мишка начал мостить в своём углу что-то наподобие берлоги. Повалился на бок, зарылся в тряпье. Глазки его сделались маленькими, затянулись мутной плёнкой. Взял лапу в рот, веки невольно сами сомкнулись. Но тут же вздрогнули во сне. Проснулся и, не открывая глаз, опять начал сосать, захлёбываясь, лапу. Так и заснул с лапой во рту.
Да не пришлось косолапому залечь в зимнюю спячку. Как-то раз в землянку вбежал Волжанов, громко крикнул: