— Мороз!
Мишка вздрогнул и проснулся. Для Петьки эти слова много значили: полёты начнутся. Мишке же — ничего. Повернул голову, увидел на плечах Волжанова белый пушок. Потом глянул на дверь: оттуда исходил необычный свет.
Тогда он вскочил на лапы, живо перебрал ступеньки, замер невольно на пороге: белый покров, под который за ночь упряталась земля, ослепил глаза. Попробовал неведомый пух носом — кольнуло иголкой. Лапой ступил — обжёг подошву. Сунулся назад, оседая на задние лапы.
Передние лапы у медведей длиннее задних, в землянку Мишка спускался по ступенькам задом, так удобнее. А внизу развернулся и, поджав хвост, кинулся вниз, в спасительный угол. Зарылся в тряпье, спрятал нос. Но и этого оказалось мало. Полез под кровать Волжанова, стащил унт. Сунул морду в мех, успокоился.
Перемены произошли и в жизни Волжанова. После налёта вражеской авиации на старый аэродром Лёша Путинцев дорисовал кисточкой ещё одну звёздочку на фюзеляже «девятки». Прибавилась звёздочка и на погонах Волжанова, теперь он стал гвардии старшим лейтенантом. Да Мишке было всё равно. Ему всегда хотелось одного: скорей бы возвращался из полёта Волжанов. Очень плохо без друга.
БАНЯ
Зимней порой счастливых дней выпадало больше. Навалит снегу внепроходь — все выходят чистить взлётную полосу. Такая уж выпала зима: за день расчистят поле, ночью — снова по колено. Ещё и днём подтрушивает. Самолёты, взбивая тучи снежной пыли, садились, как в муку.
Петька взял деревянную лопату, Мишка засеменил следом. Под ногами скрипит снег, в искристой пыли мельтешат лопаты, звонкий смех несётся над поляной.
Надюша поставила лопату, оперлась руками. Подбородок положила на руки. Смотрит удивлённо на мир широко раскрытыми глазами. Каштановая прядь волос виднеется из-под солдатской шапки-ушанки, щёки зарозовели. То ли от мороза, то ли от жаркой работы. А, может, и оттого, что он рядом, Волжанов Петя!..
А Мишке хоть бы что. Таранит сугроб за сугробом. Зарылся с головой, вылезает, точно белый медведь. Вся морда снегом залеплена. Только ресницы прорвали снежную пелену, освобождая красноватые глаза. Отряхивается, как пёс, выйдя из воды. И снова летит на сугроб! Все околицы изрыл мягкими следами. Напугал его только первый снег. Шуба надёжно оберегала Мишку. Осенью она слиняла и заменилась новой, с густой и мягкой подпушью.
Петька улыбнулся своей мальчишеской улыбкой, глянул украдкой на шапку, из-под которой выбилась каштановая прядь волос. И Надюша, кажется, улыбнулась. Ему улыбнулась, Волжанову!
Вообще, в полку никто не видел её улыбки. Надиной улыбки.
«Надюша, улыбнись», — просили, шутя, лётчики.
На один только миг чуть заметно менялось красивое лицо. Девушка больше смущалась, чем улыбалась. Но взглянув на её удивленно приподнятые брови, на вздёрнутый носик, на узенький, по-детски мягкий подбородок, сам невольно улыбнёшься. Это и была её улыбка. Надина улыбка.
Не могла она удержаться лишь перед проказами Мишки. И улыбалась. Медвежонку улыбалась. А, может, через него, Мишку, ему улыбалась, Петьке…
После работы Петька брал мыло, полотенце, шёл к небольшому бревенчатому домику с маленьким окошком под самой крышей. Мишка не отставал от него.
В бане косолапый купался, как все, только не раздевался. Бултыхался в корыте, совал морду в бочку с горячей водой. Петька обдавал медвежонка из шайки, и он, завалясь на спину, задирал кверху ноги от удовольствия. Шум и смех стояли в душной парной.
А выйдя из бани, Мишка валился в сугроб. С визгом катался по снегу. Мокрая шерсть бралась струпом. Но он таранил сугроб за сугробом, валился на спину, задирал кверху лапы и продолжал купаться. Ему, должно быть, казалось, что на улице тоже баня.
Петька загонял Мишку в землянку, и косолапый согревался. Высыхал, облизывая шерсть розовым языком.
Воет за оконцем ветер, снег шаркает по стёклам оконца, гогочет пламя в железной, сделанной из бочки, печурке, а в углу, под шинелью, зарывшись с головой, тихо спит чистый медвежонок, и снятся ему, должно быть, светлые и сказочные сны.
ПУТЕШЕСТВИЕ В ЛЕСНЫЕ ДЕБРИ
К весне лётчики стали чаще вылетать на боевые задания. У Мишки снова начались мучительные расставания-возвращения.
Петька садится в кабину, запускает мотор, Мишка отходит в сторону. Пропускает упругую струю воздуха от винта. Слабый ветер шевелит на нем шубу. За долгую зиму Мишка похудел, подрос, вытянулся на ногах и стал похож на медведя-подростка. И всё же это был ещё забавный медвежонок, хотя его можно уже называть пестуном, то есть перегодовалым медведем.
Петька взмахнул рукой, косолапый поднимается на задние лапы. Взревел мотор: сухие листья полетели назад. Машина напряглась, будто порывается вперёд, но стоит на заторможенных колёсах. И вот срывается с места, набирает скорость, несётся вдоль взлётной полосы и где-то там, на краю аэродромного поля, отрывается от хвоста клубящейся пыли, подламывает под себя шасси.
Мишка весь вытянулся. Стоит в охотничьей стойке, замерев. Следит, пока штурмовик Волжанова превратится в чёрточку и затем растает незаметной точкой в голубом небе. А проводив самолёт, плетётся на финиш. Отыщет Мироныча, сунется холодным носом в его ладонь. Поздоровается.
Проходило время, и Мироныч раскладывал на траве букву «Т». Мишка обнюхивал белое полотнище, ложился на него. Ожидал, выгреваясь на солнце. И лётчики, возвращаясь после боя, ещё издали замечали чёрную крапинку на белом полотнище буквы «Т». Медвежонок был для них особым знаком, и они садились спокойно, уверенные в том, что на аэродроме всё в порядке.
Мишка лежит на белом полотнище. Рядом проносятся боевые машины. Косолапый вроде не замечает их. Но так только может казаться. Он зорко следит за самолётами и, как только штурмовик Волжанова появится над аэродромом, вмиг срывается с места.
Вот самолёт тронул колёсами землю, мчится полем, замедляет, притормаживая, ход, подруливает к стоянке. Отодвигается стеклянный бронеколпак. Петька спрыгивает на крыло. На его лице неизменная мальчишеская улыбка. Веснушки сошлись у переносицы.
— Здравствуй, Мишка! Здравствуй, друг!
И снова расставание…
И снова возвращение…
…Расставание…
…Возвращение…
В тяжёлые годы войны часто случалось, что за расставанием не следовало возвращения.
Случилось это весной, в яркий солнечный день, когда буйно цветёт черёмуха и когда даже сама мысль о смерти кажется нелепой.
Но это случилось: Волжанов не вернулся с задания.
До поздней ночи стояли лётчики, всматриваясь в чернеющее небо, вслушиваясь в отдалённые гулы. Молча ждали.
Прибежала на старт Надя, вовсе не похожая на черноглазую Надюшу с удивлённо поднятыми бровями — растерянная, оглушённая страшной вестью. Уронила лицо в передник, вздрогнули её плечи.
Время полёта вышло, лётчики, не глядя друг другу в глаза, разошлись. Побрела к одинокому домику, опустив голову, Надя. Как-то сразу стала меньше ростом. Еле передвигает не своими ногами…
А Мишка ждал…
Он по-прежнему лежал на белом полотнище буквы «Т», настороженно выставляя округлое ушко, чуть прислушивался к далёким гулам. Временами ему казалось, что где-то работает мотор. Медведь задирал голову, вытягивал шею. Внюхивался в воздух. Не ошибался зверь. Гудели самолёты. Много их в ту пору летало в небе. Но среди них не было уже «девятки» Волжанова.
…Мишка ждал. Ждал и, должно быть, своим звериным умом никак не мог постичь, почему так долго не возвращается его Волжанов.
Мироныч понимал зверя. Не тревожил его, хотя надо было убрать букву «Т».
До поздней ночи вглядывался медведь в темнеющее, кое-где светящееся бледными звёздами небо. И когда финишёр убрал белое полотнище, зверь поднялся, лёг рядом на траву. По-прежнему вытягивал шею, выставлял круглое ухо, чутко внюхивался в чистый воздух.
— Будет тебе… Вернётся наш Волжанов. Не может быть, чтоб такой лётчик погиб… — сказал Мироныч, и голос его выдал — дрогнул.
Положил руку на лоб зверю; зверь остался безразличным к ласке человека.
— Не может!.. — сказал ещё раз и, чтобы не наговорить лишнего, отвернулся.
Пошёл тяжёлой походкой пожилого человека, смертельно уставшего от войны.
…Звали Мишку в столовую, манили в землянку. Но зверь не поднялся. Не отозвался на зов людей. Так и остался лежать на поле еле приметным бугорком, глядя печальными глазами в пустое небо…
Занимался рассвет. Горизонт на востоке слегка посерел тонкой полоской. Вырисовались неровные очертания леса. Мелкие капли росы посеребрили траву, листья кустов, Мишкину шубу.
Медведь встал. Отряхнулся. Вяло осмотрелся по сторонам. Ещё раз вытянул вверх толстую шею, внюхался в светлеющее небо. И опустив к самой земле морду, еле волоча лапы, двинулся в путь.
Где-то вверху, над кронами деревьев, мигнул слабый лучик. Он постепенно яснел и ширился и вдруг вспыхнул ярким светом: над горизонтом выдвинулся краешек утреннего солнца. На аэродроме послышались голоса, гул заводимых моторов. Там начиналась обычная суета боевых будней.
…А Мишка плёлся уже где-то далеко, в непролазных дебрях дремучего леса. Он временами останавливался, вытягивал толстую шею, внюхивался чутким носом в прозрачный, полный волнующих запахов воздух, и, тяжело волоча лапы, брёл дальше, может быть, каким-то неведомым человеку, звериным чутьём отыскивая своего доброго друга, отменного лётчика, Героя, русоволосого парнишку с щедрой пригоршней веснушек на лице, весёлого гармониста и просто чудесного человека Петьку Волжанова…