н поступил в данном случае, я старался вообразить его действия. И сейчас, перед тем как нырнуть в дыру на месте двери, я вынул сперва пистолет — так Гиттенс всегда поступал, заходя в опасное место. Сам-то я за три года службы ни разу не вынимал на улице пистолет из кобуры.
Внутри было светло — на лестничной площадке зияли дыры, от крыши мало что осталось. Пахло пылью, старыми газетами и обоями. По разбитым ступенькам я осторожно поднялся на второй этаж. Никого. Я двинулся дальше.
Бобо я нашел на третьем этаже, в квартире справа. Или в остатках квартиры справа. Бобо спал за огромным картонным ящиком. Возможно, Бобо в этом ящике иногда ночевал.
Бобо спал в странной неудобной позе — со стороны это больше напоминало позу трупа, приваленного к стене.
Рядом с Бобо на полу на газете, рядом с обычными наркоманскими причиндалами, лежал почти полный шприц с желтоватой жидкостью. Маловероятно, чтобы такой, как Бобо, ввел наркотик не до конца. Скорее всего он вырубился после первой дозы в момент готовки второй.
— Бобо! — окликнул я.
Поскольку он не отозвался, я потряс его за плечо.
Он легонько застонал. Глаза на мгновение приоткрылись, но веки тут же бессильно сомкнулись.
— Бобо, проснись! С тобой все в порядке?
— Мыыыыыы.
— Ах ты Господи! Бобо, держись, я сейчас вызову «скорую помощь»!
Я вынул из кармана переговорник, который был при мне на случай, если бы Брекстон появился на Хьюсон-стрит.
Мои громкие причитания оживили Бобо.
— «Ско-ра-я» — ни-ни! Ни-ни! — выдавил он из себя по слогам, кое-как приподнялся и сел. Затем медленно поднял руки и потер ладонями лицо. — Ты кто? Я тебя зна-ю?
— Я друг Мартина Гиттенса. Я был на днях в мусоросборнике.
— А, помню, — сказал Бобо. — Это ты меня по яйцам…
— Нет, не я.
— Гад ты! Прямо по яйцам дубинкой! Гад!
— Да не я, не я!
Он устало закрыл глаза.
— Ладно, ладно, — проворчал он. — Я на тебя зла не держу. Дубинкой по яйцам — это ж такой пустяк!
Любопытно, что это у него желтенькое в шприце. Героин?
Бобо, не открывая глаз, вяло пошарил кругом рукой.
— Мужик, дай прибор.
— Я, дружок, полицейский! Нашел кого просить.
— Арестовывать будешь?
— Нет.
— Тогда дай мой прибор.
Он снова слепо поискал вокруг себя.
— Извини, Бобо, я тебе не помощник.
Он молчал — возможно, вырубился. Однако секунд через двадцать, по-прежнему не открывая глаз, спросил:
— Чего пришел-то?
— Ищу Брекстона.
— Так я и думал. Слышал про Рея?
— Я Рея видел. Убитым. Поэтому Брекстона и разыскивают.
— Вы, засранцы, угробили Рея.
— Мы ни при чем. Его Брекстон застрелил.
— Как скажешь, начальник… Так ты сюда за Брекстоном? А его тут нету.
— Я пришел с тобой поговорить.
— Ну? Об чем?
— О Брекстоне. Ты знаешь, где он сейчас?
Бобо приоткрыл глаза и, тупо глядя перед собой, с нездоровой ухмылкой бормотнул:
— Может, и знаю. А может, не знаю. Я не знаю, знаю я или не знаю.
— Бобо, не придуривайся! Если захочу, я тебя живо в кутузку спроважу!
— Ты ж сказал — не арестуешь! Слабо тебе. Гиттенс не позволит. Он меня защи… защищевает…
— Ах вот оно как.
— Ах вот оно так! И ты, начальник, мне помогать должен. Давай! — Он показал подбородком на прибор.
Хотя шприц был на расстоянии метра от Бобо, этот метр сейчас равнялся километру. Немыслимое, непреодолимое расстояние.
— Бобо, я не имею права! — сказал я.
— Тебя как зовут?
— Трумэн. Бен Трумэн.
— Офицер Трумэн, не мне вас жизни учить. Хочешь получать, умей давать. Такова селяви. Капитализм, мать его.
— Бобо, ты знаешь, где отсиживается Брекстон?
— Вот видишь, какой ты, начальник. Получать хочешь, а чтоб дать…
Я вынул из кармана двадцатку, помял ее в руке. Двадцать долларов для меня большие деньги. Я не Гиттенс, у меня нет робингудовских мешков с золотом, отнятых у наркодельцов!
Бобо взглянул на двадцатку и никак не отреагировал.
— Ты мне прибор дай! Прибор сюда давай!
— Нет!
— Тогда ищи Брекстона сам.
— Бобо, я ведь могу еще разок дубинкой по яйцам. Судя по опыту, это тебе очень освежает память.
— Мочь-то можешь, да кишка тонка.
— Почему это?
— Вижу по роже.
— Ты, дружок, меня не знаешь!
— Знаю. Я тебя насквозь вижу.
Он сделал внезапное резкое движение в сторону шприца.
Довольно жалкая попытка, я мгновенно схватил шприц.
Бобо упал на бок и захохотал. Конечно, это был хохот особенный — словно из-под подушки и в замедленном темпе.
Я внимательно изучил содержимое шприца, на удивление чистенького и почти невесомого. Какая дрянь в нем — я мог только догадываться.
— Ты того… дай сюда!
— Бобо, не начинай снова. У меня не допросишься. Да и не нужно тебе!
— Я лучше тебя знаю, чего мне нужно!
— Ты знаешь, что тебе нужно. Я знаю, что мне нужно. Где Брекстон?
— А если скажу, ты мне пособишь?
Я отрицательно помотал головой.
— Тогда будем ждать, кого он укокошит следующим.
Я потоптался-потоптался, затем подошел к нему и протянул шприц.
— И это!
Бобо показал на ремень.
Медленно, с остановками он закатал рукав и медленно, с остановками перевязал руку у плеча ремнем.
Эти действия так утомили Бобо, что его правая рука со шприцем бессильно упала вдоль тела.
— Вко-ли! — выдавил он.
Я даже попятился и замахал руками.
— Хо-чешь… знать… где… Брек-стон?
— Да!
— Ну!
Я подошел, взял у него шприц и склонился над ним.
— Не тя-ни!
— Скажешь — вколю.
— Обманешь, гад!
— Нет. Где Брекстон?
— Обманешь, гад!
Я сделал шаг назад.
— Коли, мать твою!
— Нет.
— В церкви на Мишн-авеню. Кэлвери Пентекостал. Тамошний священник Уолкер всегда дает приют Брекстону, когда дела плохи. Знает Харолда с пеленок. Он за него стеной. Брекстон, наверное, там.
Это признание на самом деле растянулось на добрую минуту. Слог за слогом, слог за слогом…
Я слово сдержал. Получив укол, Бобо почти мгновенно «улетел».
Спускаясь по лестнице, я думал: Гиттенс на моем месте поступил бы так же, Гиттенс на моем месте поступил бы так же…
Но от этой мысли на душе легче не становилось.
Разумеется, я помчался к церкви. Однако в тот день я Брекстона там не застал.
В следующие дни, продолжая дежурить на Хьюсон-стрит, я регулярно по нескольку раз в сутки наведывался в церковь Кэлвери Пентекостал. Я не отчаивался и уже рисовал в своем воображении, как я в одиночку поймаю Брекстона и красиво завершу дело.
Чего я не знал, так это того, что бостонские ищейки уже нашли нового подозреваемого.
Меня.
25
— Твое имя встречается в досье Данцигера.
В этом неожиданном сообщении не было ничего странного.
Однако сделанный из этого невинного факта вывод был такого свойства, что у меня волосы мало-мало дыбом не встали!
Упоминание моего имени в досье Данцигера совершенно естественно: в Версале Данцигер имел короткую беседу со мной.
Беседа не показалась мне важной. Ничего нового и существенного я ему не сообщил.
Однако Данцигер счел нужным наш разговор зафиксировать в своих примечаниях к делу. Зафиксировал, и ладно. Из-за чего, собственно, сыр-бор?
В бостонской полицейской сюрреалистической реальности это короткое упоминание внезапно сделало из меня подозреваемого, превратило меня в парию!
На основе сего короткого упоминания фантазия и Лауэри, и Гиттенса с готовностью нарисовала картинку, как я простреливаю глаз Данцигеру!
Их интонации в разговоре со мной недвусмысленно намекали, что они меня раскусили, и расплата не за горами. Для начала меня отсекли от следствия. Ибо я теперь — по ту сторону закона!
Это случилось 30 октября, как раз перед Хэллоуином, кануном Дня всех святых.
Гиттенс и Эндрю Лауэри пригласили меня в кабинет допросов в полицейском участке зоны А-3. Комната без окон, без мебели. Только стулья и стол.
В этой угрюмой комнате щупловатый и невысокий Лауэри, в шикарном двубортном костюме, в до блеска начищенных туфлях за пятьсот долларов, казался пташкой, залетевшей не в ту клетку.
Он стоял в дальнем конце комнаты. Разряженная кукла.
Зато сидевший напротив меня Гиттенс был явно на своем месте.
— Мистер Трумэн, как вы объясните нашу находку?
— Ого, я уже стал из Бена «мистером Трумэном»! Что конкретно я должен вам объяснить?
— Почему вы лгали нам?
— Я вам не лгал. Просто полагал, что сия маловажная деталь к делу никакого отношения не имеет.
Лауэри выпалил из своего угла:
— Бросьте! Считали, «к делу никакого отношения»!..
— А по-вашему, какое это имеет отношение к убийству Данцигера?
— Мотив! — воскликнул Лауэри. — Вы скрыли от нас, что у вас был мотив его убить!
— Бен, — сказал Гиттенс, переходя на более мягкий тон, но продолжая гнуть свое, — хочешь, чтобы при нашем разговоре присутствовал адвокат?
— Нет, на кой мне адвокат! Мартин, ты совсем рехнулся! Где Келли? Почему вы не позвали Келли?
— Думаю, ни отец, ни дочь Келли нам в данный момент не нужны. Зачитать тебе твои права?
— Разумеется, не нужно.
— Значит, ты знаешь свои права и от присутствия адвоката при допросе официально отказываешься. Так?
— Нет. То есть да. Куда вы, черт возьми, гнете?
Лауэри быстрой танцующей походкой подошел к столу.
— Желаете знать, куда мы гнем?.. Почему вы не сообщили нам, что ваша мать покончила жизнь самоубийством? Почему вы скрыли, что Данцигер вас допрашивал?
— Что моя мать добровольно ушла из жизни — не ваше собачье дело. Потому вам и не сказал. А что Данцигер меня допрашивал — так это глупости. Для допроса не было ни малейшего основания. Все, что Данцигер хотел знать, он выяснил в коротком разговоре со мной, и нет резона раздувать это до масштабов следствия.
— По-вашему, расследовать было нечего? — иронически спросил Лауэри, раскрыл папку на столе и зачитал: — «16 августа 1997 года Энн Уилмот Трумэн найдена мертвой в номере 412 бостонского отеля „Ритц-Карлтон“. Причина смерти: самоубийство при помощи чрезмерной дозы барбитуратов».