— Вы думаете, что я мог убить?
— Такую возможность не исключаю.
— Выходит, вы готовы принять версию, что я рехнутый убийца?
— Что ты «рехнутый» или убийца — сомневаюсь. Вроде бы на тебя, Бен Трумэн, не похоже. Однако совсем исключить такую возможность не могу.
Я тихо зарычал. А с другой стороны, и на том спасибо. Хоть какое-то уважение к презумпции невиновности!
Келли вернулся к своему кроссворду.
Я опять задремал. Не знаю, кто меня так звезданул, что я никак проспаться не мог — Верис своей дубинкой или врачи своим коктейлем.
Проснувшись, я спросил:
— Который час?
— Почти два часа ночи.
— А что это за больница?
— «Бостон-Сити». Не волнуйся, жить будешь. Врачи решили ночку за тобой понаблюдать, а утром гуляй на все четыре стороны. Как себя чувствуешь?
— Как кот из мультфильма, когда его шмяк сковородой по голове! И вокруг головы нарисованы черточки и звездочки… Все в башке вибрирует.
— Насчет сковороды по голове не знаю. Не имел счастья изведать. А что ты такой сонный — это тебе сделали обезболивающий укол.
— Сам догадался… Келли, вы знаете, Брекстон помог мне!
— Он просто решил тебя не убивать. Это не значит помог.
— Нет. Я потерял равновесие и начал падать с купольного мостика. Он схватил меня в последний момент за шиворот и втащил обратно. Я мог переломать все кости или вообще убиться. Он спас мне жизнь!
— Давай не будем преувеличивать. Он сделал то, что считал нужным сделать. Почему он это сделал — можно только гадать. Так или иначе, вешать ему за это медаль на грудь не советую.
— Пожалуй, вы правы. Мистер Келли, а отчего вы…
— Ну, спрашивай, не стесняйся.
— Отчего вы постоянно пропадали, когда вы мне были так нужны? Куда вы все это время исчезали?
— Ходил на могилу дочери.
Я вдруг вспомнил фотографию на комоде в его доме — бледненькая девочка со строгим лицом.
— На могилу Терезы?
— Да, Терезы.
— Она была младшей сестрой Кэролайн?
— Да. Но совсем на нее не похожа. Более чувствительная. Более ласковая. — Он спохватился и с улыбкой поправился: — Не то чтобы Кэролайн была совсем уж нечувствительная и черствая…
Поправка вышла не слишком убедительной. Он смутился и замолчал.
— А вы знаете, Кэролайн не захотела со мной даже разговаривать!
— Можно ли ее в этом винить?
— Нет. К счастью, хоть вы здесь, со мной. Вы же не верите, что я убийца?
— Мы этот вопрос уже обсудили. Не начинай снова.
— Повторите, что вы сказали.
Келли снял очки, потер пальцами глаза, не спеша спрятал очки в велюровый футляр.
— Я не думаю, что это ты убил Данцигера.
— Вот это правильно! Потому что я не убивал Данцигера.
Мои глаза снова закрылись, и я опять на какое-то время вырубился.
Проснувшись, я сразу вернулся к прежнему разговору:
— Отчего умерла Тереза?
— Рак.
— А сколько ей было лет, когда… Извините. Наверное, вам не хочется говорить на эту тему…
— Да нет, все в порядке. В восемь лет она заболела. В десять умерла.
— Трагично.
— Рак пожирает человека. Как я понимаю, он питается живым человеком. Человек сам, собственным телом кормит своего внутреннего убийцу. — Келли печально помолчал. — Но то, что я хотел подольше побыть на могиле дочери, не может служить мне оправданием. Ты прав, когда возмущенно спрашиваешь: где вы пропадали? Мы приехали в Бостон как напарники, и я не имел права бросать тебя. Это первая заповедь полицейских — не оставлять товарища в трудной ситуации. Извини.
— Вы часто бывали на могиле?
— Старался приходить каждый день. На несколько часов.
— Что вы там делали?
— Просто сидел.
— Зачем? — наивно спросил я.
— Чтобы ближе быть.
После похорон я ни разу не ходил на могилу матери. Мне это казалось бессмысленным занятием. Она всегда была рядом со мной.
— Разве это не значит растравлять старую рану? — спросил я.
— Старые раны заживают, Бен. Не до конца, но заживают.
Мне до сих пор непонятно, какую роль сыграла та давняя утрата дочери в решении Келли прийти в больницу и целую ночь сидеть у моей кровати. Возможно, Келли ощутил что-то вроде отцовского инстинкта — защитить своего ребенка. Теперь его ребенком был я. А болезнь моей матери, которая тоже пожирала ее заживо, служила еще одним мостиком между мной и Келли. Мы пережили примерно одно и то же.
Тогда, в больничной палате, разговор о смерти близких создал гнетущее настроение у обоих. Я поспешил сменить тему.
— Ну, как кроссворд? Справляетесь?
— А, это. Нашел в приемном зале. Идет со скрипом. Ты спи, Бен, на меня внимания не обращай.
Хоть я не хотел спать, но тут же заснул.
И во сне думал — не приснилось ли мне все приключение в церкви? Действительно ли Гиттенс намеревался хладнокровно убить Брекстона? Какие у меня доказательства? «Прочитал желание в его глазах». Хороша улика!
Не такова ли судьба любого события в прошлом? Оно мгновенно падает жертвой ненаблюдательных свидетелей, плохой памяти, ложных отчетов. Историческая правда — если таковая существует в принципе — теряется в тумане нечетких свидетельств. Ах, хоть диссертацию пиши: «Историческая правда как коллективная выдумка». Дойдут ли у меня когда-либо руки до чего-нибудь подобного?
«Вот упекут на всю катушку за убийство — десять диссертаций успеешь накатать за решеткой!» — шепнул подлый голос во сне.
Я проснулся и думал дальше. Уже яснее.
Нет, мне не привиделось. Гиттенс намеревался застрелить Брекстона. Я дал Брекстону возможность удрать, чтобы Гиттенс его не прикончил. Из двух зол я выбрал… какое? Меньшее? Большее? Или оба зла одинаковы?
Так или иначе, я спас Брекстону жизнь.
Я открыл глаза. Келли по-прежнему возился с кроссвордом. Сколько же я спал? Минуту или час?
— Мистер Келли, можно вас спросить кое о чем? Мне кажется, что Гиттенс… — Тут я осекся. Я вдруг передумал. Голова болела страшно. Возможно, я все-таки не прав насчет Гиттенса. Я измыслил немыслимое. — А-а, сам не знаю…
— Ты спи, спи, Бен. Я еще посижу.
Я хотел поблагодарить его — за все. Ведь он один, только он один…
Горло у меня перехватило. Я не мог ни слова из себя выдавить. Рыба, выброшенная на берег.
— Все в порядке, Бен. Не напрягайся. Тебе надо хорошенько отоспаться. Утром будешь как новенький.
Мне приснился кошмарный сон.
Начался он красиво — я парил высоко-высоко над озером, в котором не было воды, но плавали рыбы и качались водоросли. На душе было чудесно. Пока я не почувствовал — я парю с такой легкостью лишь до первого своего движения. Как только я пошевелю рукой, или ногой, или хотя бы пальцем — все, мне конец, я упаду вниз с сумасшедшей высоты. Долго, очень долго я крепился, старался не шевелиться. Но с каждым мгновением неподвижность становилась все мучительнее. Вот-вот это случится. Вот-вот. И… случилось!
Я проснулся в полной темноте.
Проснулся с ощущением страшной опасности.
Голова по-прежнему раскалывалась. Я приподнялся на локтях.
Возле двери угадывался огромный черный силуэт. Незнакомый мне мужчина средней комплекции. Он медленно шел с вытянутыми вперед руками — как человек, который со света попал в темное помещение.
— Вы кто? — громко спросил я.
Он остановился как вкопанный.
Я зашарил рукой в поисках выключателя.
— Кто вы такой? — повторил я, соскакивая с постели. Но я уже разобрался и немного успокоился. На человеке была полицейская форма.
— Меня зовут Пит Одорико.
— Что вы тут делаете?
— Вы кричали во сне.
Он сделал еще шаг ко мне, скрипнув кобурой на поясе.
— Э-э, стойте где стоите!
— Да я же полицейский!
— Тут все кругом полицейские. Знаю я вас! Стоять! Что вы делаете в моей палате?
— Сторожу.
— Сторожите? Кто вам приказал меня сторожить?
Тут дверь открылась. На пороге, залитый светом, стоял Джон Келли.
— А, вижу, вы уже познакомились, — сказал он.
— Какого хрена он тут делает?
— Он друг. Успокойся.
— Чей он друг?
— Мой.
— Но мне-то он никто!
— Все в порядке, Бен. Я когда-то работал с отцом Пита. А самого Пита знаю с колыбели. Я попросил его досидеть ночь с тобой.
Пит Одорико скорчил кислую физиономию:
— Джон, если я тут не нужен, я пойду. Устал как собака после смены. Постель по мне скучает.
Келли потрепал его по плечу.
— Останься, дружище. Твое дело молодое, крепкое. А я, старик, всю ночь на ногах не продержусь.
— Ладно, посижу в коридоре, как и договорились, — сказал Пит и вышел.
Я возмущенно спросил Келли:
— Зачем эта комедия с охраной?
Келли вздохнул и остро посмотрел на меня.
— Потому, сынок, что сердце подсказывает мне недоброе.
29
Утром в семь тридцать в дверь вежливо постучали. Вошла Кэролайн с большой сумкой на плече.
— Доброе утро, — сказала она, скосив изумленный взгляд на своего отца. Его она тут никак не ожидала встретить. — Извини, что тебя разбудила.
— Нет, нет, я не спал.
— Как голова?
— Ничего, уже не трещит, а только потрескивает.
Натянутая простыня на животе предательски выдавала, что мой «дружок» с утра на взводе. Ворочался, гад невоспитанный, словно белка под простыней резвилась! Я проворно скомкал простыню; мне было неловко при мысли, что Кэролайн воспримет это как реакцию на нее. На самом деле просто излишек жидкости просится наружу. Как всегда по утрам бывает.
Правда, Кэролайн выглядела как конфетка — принаряжена, свежа. Ничего провоцирующего — юбка чуть ниже колена, на шее крохотный вырез клинышком, — но само воспоминание о том, что между нами однажды было, заставляло белку ворочаться еще наглее. Глазами я уже раздевал Кэролайн.
А она тем временем поставила сумку на стол и стала доставать из нее только что купленную одежду.
Моя радость быстро угасла. Все ее тело, все ее жесты однозначно говорили о том, что она тут против своей воли, что ей здесь быть неприятно, хотя и необходимо.