— Вот уж не думал, не гадал, что ты меня навестишь, — сказал я.
— А я и не собиралась к тебе, — огрызнулась Кэролайн.
— Как вижу, все-таки пришла.
— Это не то, что ты думаешь, — сказала Кэролайн. — Просто у тебя объявился новый друг — очень особенный друг!
— Да ну! И кто же?
— Харолд Брекстон собственной персоной.
— Что ты имеешь в виду?
— Ночью мы его наконец арестовали. Молчит как рыба. Заявил, что говорить будет или с тобой, или, если не выйдет с тобой, с Максом Беком. Уж лучше с тобой, чем с этим угрем Максом!
— Но Лауэри категорически приказал мне держаться подальше от следствия!
— А тебя к следствию никто и не подпускает, — отрезала Кэролайн. Она сложила руки на груди, набычилась и, после паузы, тоном строгой матери спросила: — Ну так что, отказываешься беседовать с Брекстоном?
— Я не против… Только странно слышать такую просьбу от тебя.
— Мне действительно не по душе просить тебя о помощи. Но уж так все поворачивается, что ты нам нужен. Мы практически ничего существенного против Брекстона не имеем. Того и гляди придется отпустить его на все четыре стороны. Требуется зацепка, чтобы оставить его в камере. Если Брекстон с тобой разговорится или ты его разговоришь, будет большая польза для дела.
— Один подозреваемый допрашивает другого подозреваемого. Хорошенькая картинка.
Кэролайн было не до шуток.
— Мы будем присутствовать при допросе. И будем вас обоих очень и очень внимательно слушать.
— С какой такой радости я в подобной ситуации должен вам помогать?
— Вытащишь из него что-либо полезное — тебе обломится.
— А если не вытащу?
Кэролайн предпочла промолчать.
Я обратился за советом к Джону Келли, который до сих пор безмолвно слушал нашу перепалку.
— Бен, решай сам. Если сочтешь нужным не вмешиваться — никто тебя не принудит, никто не осудит.
— Осудить, может, и не осудят, да только засудят, — угрюмо пошутил я. — Ладно, опоздал я с этого поезда спрыгнуть — стало быть, судьба дальше ехать.
— Вот и хорошо, — сказала Кэролайн. — Керт ждет внизу, в машине.
Она вытащила из стопы одежды белую новенькую сорочку и протянула мне.
— Одевайся. Все на тебе было в крови. Особенно рубаха.
— Спасибо за хлопоты. Сколько я должен?
— Нисколько, если поможешь с Брекстоном.
Она говорила со мной сухо, «на автопилоте», без души.
Я досадливо крякнул и стал выбираться из постели.
— Слушай, Кэролайн, будь ты человеком! Можно мне поговорить с тобой минуту-другую наедине? По-людски поговорить?
Джон Келли тут же подхватился и стал извиняться — дескать, у него дела, ему нужно идти.
— Сиди! — прошипела Кэролайн.
Ее отец блеснул глазами, но покорился.
— Ладно, все ясненько, — сказал я. — Спасибо за шмотки.
Кэролайн достала сорочку из пакета и развернула ее.
— Подставляй руки. — По ее лицу скользнула улыбка — первая за утро, и она добавила: — Хотя, как правило, это привилегия не прокурора, а адвоката — надеть последнюю чистую рубаху на приговоренного убийцу.
30
В отделе по расследованию убийств нас четверых — Эдмунда Керта, Джона и Кэролайн Келли и меня — поджидали Гиттенс и Лауэри.
На Лауэри был другой роскошный костюм — уж не помню какого цвета — и соответствующие туфли. Он приветствовал меня мрачным кивком головы.
Зато Мартин Гиттенс крепко пожал мне руку и осведомился о самочувствии. Приятно, черт побери. В последнее время у меня наблюдался острый дефицит положительных эмоций.
Возможно, драма в церкви опять растопила сердце Гиттенса по отношению ко мне.
Возможно, он уже одумался и больше не верит в то, что именно я убил Данцигера.
Как-никак я пролил кровь в борьбе с преступниками. И, надеюсь, хоть этим какое-то уважение заслужил!
Так я тогда думал. Опять-таки весьма наивно.
Мы прошли в заставленную аудио- и видеоаппаратурой комнату. Отсюда, через прозрачное с нашей стороны зеркало, было видно соседнее помещение — кабинет для допросов.
Лауэри предупредил меня:
— Мы будем присутствовать с этой стороны. Плюс ваша беседа будет записываться.
Через несколько минут двое полицейских ввели в кабинет для допросов Брекстона. На нем были свободные джинсы и фланелевая сорочка. Из-за ножных кандалов он двигался короткими шажками гейши. Когда он сел, один из полицейских приковал его ногу к железной ножке стола, намертво закрепленного на полу. Брекстон повернул голову в сторону зеркальной стены. Казалось, он наблюдает за нами.
Сутки назад я видел Брекстона, но разглядеть его как следует мог только теперь.
Вроде бы никакой преступной ауры. Парень как парень. Щупловат. Не слишком высокий — метр семьдесят, а то и меньше. Правда, мускулистый. Все его телодвижения и мимика в считанные секунды указывали на уличное детство — шпана! И все же, несмотря на явную «приблатненность», он обладал неким «начальственным взглядом». Заметно, что он играет в «крутого». И с ролью неплохо справляется. Любопытно, какой он среди своих? Совсем не играет? Или тоже играет? Или еще больше играет?
— Чего ждем, ребята, поехали! — сказал Брекстон, обращаясь к зеркальной стене.
Эдмунд Керт провел меня в холл и на ходу проинструктировал:
— Зачитайте ему права, и пусть он подпишет бумажку, что знает свои права. Вот вам бланк. И помните, мы слышим каждое ваше слово.
Через несколько секунд я уже сидел напротив Брекстона.
— Добрый день, — сказал я.
Никакого ответа.
— Я обязан проинформировать вас о ваших правах. И подпишите это.
Он взял бланк, повертел его в руках и, словно недовольный фактурой бумаги, отбросил бланк в мою сторону.
— Без вашей подписи я не могу начать беседу.
— Я ничего не подписываю.
Я опять подвинул бланк в сторону Брекстона.
— Это пустая формальность. Но если вы не подпишете, я вынужден буду уйти.
Брекстон криво усмехнулся и поставил свою подпись. Весь его вид говорил — делаю это единственно из хорошего отношения лично к вам!
— Вы знаете человека по имени Рей Ратлефф?
— Знал такого, знал.
— Почему вы говорите в прошедшем времени?
— Я о покойниках всегда говорю в прошедшем времени. Разве вы не слышали, что он покойник?
— Что вам известно о его убийстве?
— То, что видел в новостях по телику.
— За что он был убит?
— Мне и самому интересно узнать.
— Но я спрашиваю об этом вас, Харолд.
— Рей был наркоманом. Возможно, его смерть как-то связана с наркотой.
— А конкретнее?
— А конкретнее… кто постоянно якшался с продавцами наркоты, с «подающими» и прочей шатией, тот не заживается. Я видел тысячу таких Реев. Будете в наших краях, я вам покажу — их у нас хоть отбавляй.
— А вы сами, вы работали «подающим»?
— А при чем тут Рей Ратлефф?
— Вы только что сказали: его убийцей мог быть один из «подающих».
Брекстон почти добродушно улыбнулся:
— Небось читали мою сказку. Так что знаете все мои грешки.
— Сказку?
— Ну, ваше досье на меня. Там ничего из ряда вон выходящего. Обычные мальчишеские шалости — мордобой, угон машины и прочая мутота. Ни разу не сидел. Всегда условно. Так что я со всех сторон чистенький, и вы меня в «подающие» или еще куда не записывайте. В сказке про это ничего не прописано.
— Чистенький? А как же Арчи Траделл?
Брекстон молча набычился.
— Харолд, вы забыли застреленного через дверь полицейского?
— К той старой истории я не имел никакого отношения. Дело давным-давно закрыто.
— Но вас почему-то обвиняли в его убийстве. С какой стати? Выбрали ваше имя наобум в телефонной книге?
— Спросите об этом вашего дружка Рауля.
— Кто такой Рауль?
Брекстон только ухмыльнулся.
— Возможно, вы сами и есть этот Рауль. Прошел и такой слушок.
Молчание.
Бессмысленно продолжать в том же духе.
— Слушайте, вы намерены отвечать на мои вопросы или нет? Вы мне не сообщили ничего ценного!
Брекстон пожал плечами.
— И рад бы, да только ничего ценного не знаю.
— В таком случае почему вы оказались здесь?
— Арестовали.
— Вы потребовали встречи со мной только для того, чтобы сказать мне: не знаю я ничего ценного?
— Они всерьез думают, что вы укокошили ту прокурорскую крысу?
— У них против меня только больная фантазия.
— А вы его действительно пришили?
— Нет.
— Клянетесь могилой вашей матери?
— Клянусь могилой моей матери.
— Ну так и я вам признаюсь: прокурора не я убил.
— Вы именно это «признание» желали мне сделать — что вы невиновны?
— Да.
— А почему вы этой чести удостоили именно меня, а не любого другого офицера полиции?
— Чтоб ты, козел, врубился, где находишься. Это Бостон. Край непуганых полицейских.
— Вы хотите сказать, что тут любого… независимо от вины… — поначалу растерялся я. Потом нашелся: — Нет, Харолд, против вас на этот раз улик достаточно. Ничего не подстроено.
Брекстон скептически усмехнулся, наклонился в мою сторону и, звякнув наручниками, поставил подбородок на руки.
— Дай-ка я тебе кое-что расскажу про жизнь, — сказал он доверительным тоном. — Эти крысы не нуждаются в доказательствах. Они улики фабрикуют задним числом.
Мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза. Если бы не угреватый нос, он мог бы сойти за красавца. Хотя я плохо разбираюсь в мужской красоте, а тем более в красоте афроамериканцев.
— Ладно, заканчивай свою анкету, собаченыш.
Я прекрасно понимал, что «собаченыш» означает не что иное, как «сукин сын».
Однако для типа вроде Брекстона, который вырос и живет в перманентной войне с полицией, этот «собаченыш» был потолком ласкового обращения к собаке-копу. Стало быть, я им — уважаем!
— Вы были в штате Мэн?
— Какого хрена мне делать в тамошних степях?
— Это равнозначно «нет»?
— Равнозначно.
— Вы были знакомы с Робертом Данцигером?