Она налила мне порцию, дала стакан, а сама села подальше — в кресло рядом с торшером. Дескать, я пришла не соблазнять тебя, а беседовать.
Я стоял у окна, там, где совсем недавно Брекстон любовался видом.
Залитый лунным светом Саут-Энд тянулся сколько глаз хватало. Кварталы приземистых кирпичных домов, построенных в восемнадцатом веке. Дальше шпиль храма Святого Креста. А еще дальше — серая масса жилых кварталов и среди них, неразличимый за стеной многоэтажек, Мишн-Флэтс…
Виски плохо пошло на голодный желудок. Но ничего — согрело, притупило раздражение.
— С дочкой Брекстона все в порядке, — сказала Кэролайн. — Ее как раз сейчас везут к бабушке. Полицейские в участке были только рады — не знали, что с ней делать.
— Отлично. Спасибо.
Я продолжал смотреть на город передо мной.
— Что с тобой, Бен? Что-то не так.
— Нет, все в порядке. Они меня и пальцем не тронули.
— Я имею в виду… что тебя гложет, Бен? Если не хочешь со мной об этом говорить — ладно, я пошла.
— Нет, останься. Я хочу сказать: если хочешь — останься.
Кэролайн сидела в кресле, подобрав ноги. Даже в джинсах и кофточке она была — как всегда! — предельно элегантна. Что на нее ни надень, вдруг начинает выглядеть стильно. Поразительный секрет! Меня всегда привлекало умение не-совсем-красавиц ненавязчиво подать себя так, что дух захватывает. А Кэролайн Келли этой наукой владела в совершенстве.
— О чем ты думаешь? — спросила Кэролайн.
— Потерянный я какой-то. Сам не свой.
— Почему потерянный?
Я молчал. Кэролайн настаивала:
— Поделись.
— Моя мать умерла. — И, прежде чем Кэролайн успела выдать обычное в этом случае «сочувствую», я продолжил: — Я никак не могу привыкнуть к этому. Ее больше нет. Моя мать умерла. Бред какой-то.
Кэролайн ждала целого рассказа. Но что и как я мог ей объяснить? Она моей матери лично не знала. Как передать всю боль утраты — утраты навсегда и всего человека, с его кожей, с его теплым дыханием, с его голосом, жестами и повседневными привычками? Как в нескольких словах рассказать сложную и противоречивую историю жизни Энни Трумэн?
— У нас в Версале есть озеро, — произнес я. — Оно называется Маттаквисетт. Очень красивое. Весной холоднющее. А мать любила купаться в мае, когда не всякий мужчина решит сунуться в воду. Дома у нас сохранился любительский фильм: мать лежит на резиновом надувном матраце, который качается на волнах в нескольких метрах от берега. На ней желтый купальник, и она беременна. Она беременна мной. В дождливые дни мы часто вытаскивали проектор и смотрели этот фильм, в девяносто девятый или в сотый раз. На экране она такая молодая, что-то около тридцати. Чуть старше, чем я сейчас. На экране она смеется. Она там такая счастливая! И эта картина постоянно стоит в моей памяти. Уж не знаю почему, но это первое, что я вижу, думая о матери…
— Ты тоскуешь по ней.
Я кивнул.
— Наверняка твоя мама была бы горда тобой. Ты вырос хорошим человеком.
— Надеюсь.
— Бен, я тоже мать. Поверь мне, будь ты моим сыном, я бы гордилась.
— Думаю, мама была бы счастлива, что я вернулся в ее родной город. И то, что мы делаем сейчас, ей бы ужасно понравилось!
— А что мы сейчас делаем?
— Флиртуем. Или нет, флирт не совсем верное слово. Так или иначе, ей бы понравилось.
— Значит, мы с тобой флиртуем, Бен?
— Не знаю. А ты как думаешь?
Она потупилась.
— Возможно.
— Ты знаешь, что твой отец ежедневно бывает на могиле твоей сестры? — вдруг спросил я.
— Да, знаю.
— Каждый божий день. А ведь столько времени с ее смерти прошло!
— Мало-помалу боль забывается. Но очень медленно…
— Твой отец сказал мне примерно то же самое.
Я допил виски. В душе воцарялся покой.
— Бен… Возможно, мне следует извиниться перед тобой, что я так наехала на тебя. Я поневоле обязана быть предельно осторожной и осмотрительной. В какой-то момент мне показалось, что Гиттенс прав насчет тебя и Данцигера. У тебя был мотив, средства и возможность…
— Кэролайн, время от времени нужно забывать про всю эту долбаную агата-кристню. Надо видеть перед собой живого человека, а не улики, мотивы и прочую лабуду.
— Пожалуй, ты прав…
— И второе, насчет самоубийства моей матери…
— Нет-нет, — так и вскинулась Кэролайн, опустила ноги на пол и села прямо в кресле. — И слышать не хочу! Ты ставишь меня в немыслимое положение!
— Рано или поздно нам следует через этот разговор пройти.
— Бен, я серьезно прошу тебя сменить тему. Даже в два часа утра и в номере отеля я остаюсь прокурором. Прокурором, на столе которого лежит незаконченное дело о самоубийстве Энни Трумэн!
— О'кей, понимаю, — сказал я, рассеянно постукивая по стеклу. И вопреки всяким «понимаю» продолжил: — Последней зимой моя мать вдребезги разбила нашу машину. Она вообще-то и близко не должна была к машине подходить. Я не просто ключи от нее прятал, а каждый раз, ставя машину у дома, отсоединял аккумулятор, чтобы она нас не перехитрила. Но она таки нас перехитрила: каким-то образом завела машину и уехала. Возможно, ей кто-то помог — кто был не в курсе. Хотя у нас в Версале все вроде бы в курсе были. Впрочем, мать моя настырная, кого хочешь уговорит-обработает… Короче, оказалась она на скоростном шоссе I-95 и поехала. Куда — неведомо. Может, она и сама не знала — куда. Может, просто заблудилась. Но по-моему, она направлялась в Бостон. Она любила Бостон и очень страдала от того, что разлучилась с родиной.
У меня слезы покатились из глаз.
Кэролайн не произносила ни слова.
— В какой-то момент она оказалась на противоположной стороне шоссе. То ли знаки перепутала, то ли поворот не там сделала. Наверное, для нее это был жуткий момент — все машины несутся прямо на тебя… В итоге она врезалась в бетонную опору моста.
Кэролайн охнула.
— Нет-нет, — поспешно добавил я, — она каким-то чудом легко отделалась. Синяк под глазом, царапины. Правда, машина всмятку. Даже ремонтировать не стали — бесполезно. Отец рвал и метал.
Именно тогда мать и приняла решение. Она сказала: «Бен, жить овощем я не хочу. Мысль об этом меня сокрушает». Она так и сказала — «сокрушает». Она была женщиной гордой и болезнь воспринимала как личное оскорбление, как унижение. А унижение было для нее всего страшней… Мать еще сказала, что не в силах в одиночку через все это пройти. А мой отец не тот человек, на которого можно опереться в подобной ситуации. В любой другой ситуации он — скала. Но не тут. Я… нет, сын для нее не мог быть опорой. Она всегда воспринимала себя как мою опору. Конечно, это не совсем правильно… или совсем неправильно. Тут опять-таки замешана ее гордыня…
— Бен, прекрати! Остановись!
— Она готовилась всерьез. Добыла книгу на эту тему. Исследовала вопрос. Потом стала копить таблетки. Не буду называть имени доктора. Он друг семьи. Он ни о чем не подозревал.
— Бен, я не желаю слышать продолжение!
— Было девяносто таблеток. Никакой возможности проглотить такое количество. Пришлось растворить их в воде. Девяносто красненьких капсул. Они, подлые, не желали растворяться! Мы по очереди размешивали воду в стакане. Размешивали, и размешивали, и снова размешивали…
— Бен!!!
— Таблетки в растворе очень горькие. Мать сказала, что надо бы со сладким соком или еще с чем. И смешала с бурбоном.
Кэролайн встала и подошла к окну. Она положила мне руку на плечо и умоляющим голосом повторила:
— Бен, ради всего святого, замолчи! Я не могу, права не имею это слушать!
— Я хочу, чтобы ты поняла.
— Я понимаю.
— Мама сказала: «Бен, возьми меня за руку». И я взял ее за руку. Тогда она сказала: «Ах, Бен, мой родной мальчик». И заснула.
— Бен, прекращай. Пощади себя самого! Пожалуйста, пощади себя самого! А я… я тебя уже поняла.
Я руками вытер глаза.
— Ты меня действительно поняла?
— Да, поняла, — прошептала она.
Мы поцеловались — прямо там, у окна, где недавно стоял Брекстон.
И это был совсем другой поцелуй. В тысячу раз лучше всех прежних.
Кэролайн впервые отдавалась целиком и безоглядно.
44
Несмотря на усталость, я проснулся рано, сразу после зари.
Тихо встал и прошел к окну.
Город прятался за серой дымкой, небо выглядело мрачно. Я задумчиво смотрел вдаль и пальцем обводил то место, где, по моим предположениям, располагался район Мишн-Флэтс.
— Ты что делаешь? — спросила Кэролайн.
Очевидно, я ее все-таки разбудил.
— Мне надо больше узнать про дело об убийстве Траделла.
— Зачем?
— Потому что Брекстон сказал… Слушай, где я могу добыть дополнительную информацию?
Она досадливо застонала.
— Ты пересмотрел все папки с делами. Чего тебе еще?
— Где-то что-то должно быть.
— Бен, в такую рань — и о работе…
— Мне не спится. Где-то затаилась информация. Но как до нее добраться?
— И об этом надо говорить именно сейчас?
— Извини, спи дальше.
— Попробуй полистать записки детективов.
Я удивленно обернулся.
— Записки детективов? Что это такое?
— Детективы в отделе убийств всегда имеют с собой блокнотики. Обычное дело. Потом очень помогает при составлении рапортов. И вообще помогает. Однако не все факты и мысли из блокнотов попадают в рапорт. Так что в принципе там можно найти что-нибудь неожиданное.
— И где эти блокноты?
— Думаю, в полицейском архиве.
— Замечательно! Я обязан эти записные книжки просмотреть. Ты можешь провести меня в архив?
— Прямо сейчас?
— Когда архив откроется.
Не отрывая голову от подушки и не открывая глаз, Кэролайн сказала:
— Бен, все документы по делу Траделла имеют гриф «секретно». Их не выдают без специального разрешения. Лауэри лично проследил за этим. А тебе специальное разрешение ни за что не получить. Конечно, ты можешь официально жаловаться и ссылаться на закон о свободе информации. В итоге ты рано или поздно получишь доступ… Скорее поздно, чем рано.