Молодой парень в нескольких шагах от меня испуганно пятился вниз по лестнице — по стенке, по стенке.
— Все в порядке, — сказал я. — Я полицейский.
— Вызвать полицию?
— Нет, спасибо, не надо.
Я лихорадочно соображал. Кто же мог стрелять в меня? Брекстон? Кто-то из его банды? Гиттенс? Ведь я только что оскорбил его расспросами о деле Траделла. Но оба предположения казались абсурдными. Брекстон доверился мне и видел во мне союзника. А Гиттенс вроде бы остался в Мишн-Флэтс, а не шел за мной.
Поскольку никакого разумного объяснения я не находил, меня охватила паника. Трудно защищаться, когда понятия не имеешь, кто твой враг.
Я спустился по лестнице, так и не вложив пистолет в кобуру, и, рассеянно помахивая оружием, сказал, обращаясь к продавцу билетов в кабинке:
— Один, пожалуйста.
Он положил передо мной билетик.
Я сунул пистолет в кобуру, порылся в кармане.
— Дьявол, у меня с собой недостаточно денег!
— Все в порядке, — торопливо сказал продавец билетов, — проходи так, приятель.
52
Пока я добирался до отдела спецрасследований, боль почти полностью прошла. Только дыра на куртке и запекшаяся кровь напоминали о недавнем событии.
Видок у меня, наверное, был не лучший, потому что Кэролайн, увидев меня, побледнела и вскочила.
— Что случилось, Бен?
— Похоже, в меня стреляли.
— Похоже?
Она принесла бинты и спирт из аптечки и перевязала мне рану, которая оказалась незначительной царапиной — пуля разорвала кожу, не задев тканей.
Тем не менее Кэролайн хлопотала вокруг меня с совершенно серьезным видом.
В какой-то момент я не удержался и поцеловал ее.
Конечно, с ней сложно. Она трудно сходится с людьми, мало кому доверяет. Но уж если она кому поверит — тот счастливчик. На него прольется вся ее доброта.
Похоже, в меня надо почаще стрелять. После этого я становлюсь сентиментальным и покладистым.
Кэролайн дала мне полицейскую куртку, чтобы я не бегал по городу в своей, окровавленной, затем потянулась к телефону.
— Ты кому хочешь звонить? — спросил я.
— В полицию. Ведь в тебя стреляли!
— Не надо.
— Шериф Трумэн, не ломай комедию! О таком следует докладывать!
— Ничего подобного.
Я решительно отнял у нее трубку.
— Все это так непонятно, — сказала Кэролайн. — Кому взбрело в голову стрелять в тебя?
— Не знаю. Может, вид у меня слишком провинциальный; таких в Бостоне не любят и заваливают прямо на улицах.
— Нормальный у тебя вид. Хватит прибедняться.
Я не знал, как это воспринимать: как комплимент или как упрек в закомплексованности?
— Кому-то не нравится, что я копаюсь в деле Траделла, другого объяснения быть не может. Кому еще я мог перебежать дорогу? Фрэнни здесь, в офисе? Мне надо с ним побеседовать по душам. Его одного я пока не раскрутил на откровенность. А пора. Он, собака, лгал мне с самого начала!
— Он тут, в офисе.
Я встал.
— Погоди!
Кэролайн опять потянулась к телефону.
— Я сказал: никакой полиции!
— Я звоню отцу.
— А, другое дело. Он мне в нынешней ситуации очень нужен.
— Бен, можно я тебе кое-что посоветую? Как Фрэнни отреагирует на твой наезд — предсказать трудно. Поэтому лучше позвони Керту. Если ты придешь не один, а с Кертом, Фрэнни будет как шелковый.
— Ох уж этот Керт! Тебе не кажется, что он чересчур крутой — до идиотизма?
— Конечно, он слегка дубоват. Но, Бен, если есть на свете полицейский, которому ты можешь безоглядно доверять, — это Керт!
53
Казалось, Фрэнни нас поджидал. За несколько часов после нашей последней встречи он заметно изменился, выглядел замученным и подавленным, без следа прежнего бодрячества и агрессивности. Не знай я его, подумал бы, что все это время он проплакал, запершись в своем кабинете. Однако на самом деле он скорее всего просто продолжал пить — глушил тоску-печаль.
Когда мы возникли в дверях, Фрэнни лишь поднял на нас глаза и не двинулся с места. Мы пришли целой делегацией: Кэролайн, Джон Келли, Керт и я.
— Ага, вся шайка здесь. — Фрэнни взял стоявшую перед ним бутылку пива и сделал большой глоток. — Вы уж, ребята, меня не выдавайте. Бутылочка пива на рабочем месте — не большой грех.
Он помолчал, глядя, как мы рассаживаемся.
— Да-а, быстро вы работаете…
— Фрэнни, — спросил я не без торжественности, — ты хочешь вызвать своего адвоката?
— Опять ты про адвоката… Нет, зануда, мне адвокат до одного места…
На рабочем столе Фрэнни стояла большая фотография, которую я видел в офисе Данцигера. Групповой снимок сотрудников отдела спецрасследований: Боб Данцигер, Фрэнни Бойл, детектив Арчи Траделл, Хулио Вега, Мартин Гиттенс и десяток других молодых парней. Все счастливые, одна семья… Троих больше нет.
— Фрэнни, — сказал я, — Боб Данцигер просил тебя о помощи. Ведь вы с Хулио Вегой были последними свидетелями по тому старому делу. А Данцигер планировал найти наконец истинного убийцу Траделла.
Молчание.
— Он просил тебя о помощи? А может, даже хотел официально вызвать тебя в суд для дачи показаний?
— Мне не нужна была повестка, чтобы рассказать правду, — начал Фрэнни. — Данцигер стал давить — дескать, ты обязан ради памяти покойного Арчи и все такое… Не понимал, дурак, какую снежную лавину он вызывает, во что лезет. Ну, я ему все и выложил. — Фрэнни помолчал. Создавалось впечатление, что он трезвеет на глазах. По крайней мере его речь становилась более связной. — Видать, и я кончу так же — с пулей в башке. Все равно лучше, чем моя нынешняя жизнь!
Я хочу теперь особо отметить, что Фрэнни Бойл, согласно рассказам Кэролайн, некогда был самым красноречивым, самым харизматическим прокурором в Бостоне — гроза всех преступников и адвокатов.
Правда, он не всегда обращал внимание на юридические тонкости и мог ляпнуть в ораторском запале такое, что давало защите возможность подать апелляцию и добиться нового слушания. Его даже прозвали «мешок апелляционных поводов». Поэтому городской прокурор приказал на процессы по тяжким уголовным преступлениям сажать рядом с Фрэнни Бойлом — в качестве своего рода няньки — специалиста по апелляционному праву. Стоило Фрэнни ради красного словца нарушить тот или иной пункт законодательства, как его коллега вскакивал и брал его слова обратно — просил не заносить их в протокол. Это выглядело достаточно комично и не всем судьям нравилось, но — работало.
Если, как принято, прокурорский талант оценивать по количеству выигранных дел, то тут Фрэнни Бойл не знал себе равных.
Со временем непобедимость стала предметом его гордости, и у него развилось болезненное желание побеждать всегда.
Так для боксера, который все свои бои побеждал нокаутом, с какого-то момента победить просто по очкам или разочек проиграть становится немыслимым позором.
Разумеется, в своем рвении Фрэнни Бойл засудил немало невинных людей — практически из интереса. Если подсудимый явно не виновен, это не повод согласиться с оправданием, а просто более сложный случай, который требует удвоенной работы.
Годы депрессии и пьянства положили конец блестящей карьере. Но теперь, когда Фрэнни Бойл начал рассказывать, я мог убедиться, что его художественный талант не пропал. Великолепный рассказчик, он умел вжиться в других людей и домыслить то, чего не видел и не слышал. Однако то, что замечательно для писателя или для светского льва, далеко не всегда хорошо в суде, перед присяжными, где фантазия даже в мелких деталях должна караться как юридическая безграмотность.
Конечно, я не запомнил его рассказ дословно. Передаю в общем и целом. История правдива, хотя многие подробности Фрэнни Бойл явно придумал для закругленности повествования.
Двадцатое марта 1977 года. Четыре утра.
Фрэнк Фазуло не хотел умирать, цеплялся за жизнь до последнего.
Левым локтем он обнял двутавровую балку и прижался к ней так, что ребра ныли. Здесь, на нижнем уровне Тобин-бриджа — моста через Мистик-Ривер, — ветер был почти штормовой силы, и мороз чувствовался вдвойне. Проклятый ветер норовил смахнуть Фрэнка как муху с жердочки. Да только Фазуло, к сожалению, не муха — летать не умеет.
Фазуло мороза не чувствовал, но держаться голыми руками за металлические балки было невозможно. Руки хоть и не примерзали, однако немели за считанные секунды.
Дело было дерьмо. Прыгать вниз — никакой охоты. А вернуться — хрен теперь вернешься! Обратного пути нету. Чтоб вам всем в аду гореть, копам сраным!
— Я не могу! — заорал Фазуло. — Я не могу, так вашу перетак!
— Тебе выбирать, Фрэнки, — донеслось в ответ.
Сволочь, стоит в безопасном месте и бухтит: «Тебе выбирать, Фрэнки!» Ты бы мне раньше попался, я в тебе говорилку свинцом залил!
Ноги Фазуло дрожали, вот-вот подломятся. Все мускулы ныли от напряжения.
— Я слезаю! — заорал он. Хотя вряд ли у него хватило бы сил вернуться — если бы ему вдруг позволили вернуться.
— Твой выбор, Фрэнки.
— Ничего ты мне не сделаешь!
Молчание.
— Я возвращаюсь!
— Фрэнки, это не по правилам. Я тебе дал поблажку. Я человек не злой. Я тебя не заставил на прощание сосать мой член. Я даю тебе выбор, а ты ругаешься.
— Гнида!
— Тот полицейский был не просто коп. Он был моим другом. А ведь ты даже имени его не знаешь. Ты знаешь, как звали моего друга, которого ты убил?
— Н-нет!
— Как же ты суешь свой член в рот незнакомым людям? Нехорошо, Фрэнки. За это наказывают!
Фазуло отвел взгляд от дула направленного на него пистолета и покосился вниз. Может, и не так оно страшно? Говорят, с тех пор как протянули этот мост, с него сиганул в воду не один десяток людей. Лететь далеко. Можно о многом подумать. И еще немножко пожить.
— Давай, Фрэнки, смело вперед! Мы умаялись ждать. Ночь не резиновая. Пора, дружок, не валандайся до рассвета!
— Я не могу!
— Раньше надо было говорить «не могу». За жизнь столько наворотил, что теперь пора расплачиваться.