Так прошел еще один год. Летом после окончания четвертого курса нас отправили на практику во Владивосток. Это было целое событие. Ну как же, из Ленинграда во Владивосток! Через всю страну, целую неделю в поезде. Помню, как Вадим тащил мой чемодан по перрону. А я была настолько взбудоражена предстоящим приключением, что просто чмокнула его в щеку и вспорхнула в поезд. Он с нами не поехал, его направили в Череповец.
Японское море поразило меня, оно было соленое! До этого я видела только Финский залив в Ленинграде, и все говорили, что это море. Но вода в нем была совершенно пресная, а тут я даже вначале не поняла, отчего у меня глаза щиплет.
Днем мы слушали лекции по педагогике и проводили занятия с отстающими подростками. А вечером купались в море, жгли костры и пели песни под гитару.
Я резко втянула ноздрями воздух и, несмотря на то, что мы находились в пыльной библиотеке, почувствовала запах соленого моря, смешанный с пряным ароматом костра.
— В один из вечеров к нашей компании присоединился Андрей, студент-биолог из Владивостокского университета. Один его взгляд ― и я поняла, что пропала. К концу вечера, когда некоторые уже заснули от выпитого самогона прямо на пляже, мы сидели у кромки воды и целовались. Спиной я чувствовала тепло костра, в ноздри ударил соленый запах моря, а под футболкой руки Андрея… словом, это было так сладко.
В тот вечер нам пришлось прерваться.
— Поехали завтра вечером на остров Русский, я знаю там совершенно дикий пляж. Брось свои песни у костра, поехали!
Я ничего не ответила, но моя улыбка все сказала сама за себя.
— Буду ждать тебя около университета в четыре часа, ― добавил он.
Не знаю, как я дождалась вечера, все было словно в дымке, но в четыре часа, когда я вышла на залитую солнцем улицу, меня уже ждал москвич, а вернее, Андрей, улыбавшийся самой умопомрачительной улыбкой.
Мы поехали на пирс, а оттуда на лодке с мотором отошли к острову Русский. Лазили по заброшенным фортам, а на закате пришли на дикий пляж. Звездное небо, соленый ветер с моря и шум волн. Так я лишилась девственности. И в тот момент испытала особую благодарность Лиде за то, что все произошло так, а не с пьяным отцом в коровнике.
Все заканчивается, и практика пролетела, как мгновение. Андрей не сдавался:
— Забери документы! Ты можешь закончить свой пед и у нас. Приезжай! Мы с мамой живем в двухкомнатной квартире, всем места хватит. Ты приедешь, и мы поженимся. Ты же понимаешь, что это судьба, что ты не просто так приехала во Владик?
Всю обратную дорогу я то рыдала, вспоминая последние минуты прощания, то пыталась решить, оставаться в Ленинграде или уезжать. Как же Лида? Как же Вадим? А потом опять вспоминала наши ночи на пляжах и рыдала.
Дома я первым делом отвела Лиду в кладовку нашей коммуналки и вывалила все как есть. Я помню, пахло нафталином и духами «Красная Москва», которые сосед нечаянно пролил на осенние пальто, за что его едва не прибила жена.
Выслушав мою рассказанную взахлеб историю, вперемешку со слезами и соплями, Лида глубоко вздохнула и глядя мне в глаза сказала:
— Однозначно, поезжай! У тебя семья будет. Тем более, окажешься подальше от папаши — кто его знает, сбежит еще, не дай бог. Вадим твой ― ни рыба ни мясо, четыре года ничего путевого из себя выдавить не может. А тут отдельная квартира.
На следующее утро я уже была в деканате ― наперевес с заявлением о переводе во Владивосток.
В тот день, когда я, полная радостного предвкушения, вспоминая ночной звонок Андрея, буквально летела домой собирать чемоданы, передо мной, как будто из-под земли, возник Вадим.
— Это правда, что ты переводишься во Владивосток?
Я почувствовала себя мотыльком, которого облили холодной водой, крылья намокли, меня прибило к земле.
— Правда.
— Зачем?
— Я замуж выхожу, меня позвали.
— А как же я?
Тут я не на шутку разозлилась.
— А что ты? Мы четыре года только в щечку целуемся и к экзаменам готовимся. Ты же мне как подружка, просто подружка! Мне замуж надо, семью создавать, детей рожать. От тебя четыре года никаких предложений. Я уезжаю выходить замуж!
Я видела, что мои слова просто лишили Вадима дара речи. Он не знал, что сказать. Кажется, в тот момент он бы предпочел пощечину, а не выслушивать все это. Но я была неумолима.
Бросила ему:
— Надо было раньше думать! Теперь поздно, ― развернулась и, умываясь слезами, побежала собирать чемоданы.
Во Владивостоке Андрей встречал меня с мамой. Я внутренне сжалась при виде ее, но она на удивление радушно меня приняла. Хочу сказать, что с того самого дня с Марией Ивановной у нас всегда были очень теплые отношения. Помню, какими словами она встретила меня:
— Адочка, здравствуй! Я так рада, что мой сын сделал такой хороший выбор! ― Она почти кричала, протискиваясь через толпу встречающих. ― Будущая учительница, очень почетная профессия. Я в свое время побоялась поступать на педагогический, а ты молодец!
Когда мы, наконец, выбрались на площадь перед вокзалом, она улыбнулась и, глядя на нас, сказала:
— Вы, молодежь, такие перспективные: учительница и ученый-биолог! Пусть все у вас сложится! ― ветер принес запах моря, и я решила, что Лида была права: мне стоило поехать.
Мы очень быстро и очень скромно поженились. А вот свадебное путешествие муж мне устроил просто незабываемое.
— Адок, ― он всегда меня так называл и говорил, что он мой главный черт, ― я, конечно, пока что бедный студент, но меня на практику отправляют в Хабаровский край — изучать гренландских китов. Я могу взять тебя с тобой как свою жену. Я договорился! Комфорта и теплого моря не обещаю, но массу впечатлений гарантирую.
Конечно же я согласилась. Я навсегда запомнила день, когда первый раз увидела кита. Мы шли на маленькой моторной лодке по Охотскому морю, и тут вдруг мотор заглушили. Андрей шепнул мне на ухо: «Тихо, кит совсем рядом!»
Вдруг буквально в десяти метрах от лодки, разрывая толщу воды, выпрыгнул огромный потомок динозавров. Он упал в воду с таким грохотом, как будто тонны камня сбросили с крыши пятиэтажного дома. И обдал всю нашу лодку тысячей брызг.
Ада замолчала на миг, а я точно почувствовала эти брызги на своем лице и даже ощутила вкус соленой воды на губах.
Трудно сказать, какого чувства было больше: страха или восхищения. Оказалось, наш фотограф из группы не терял времени даром и фотографировал. Его снимок занял первое место на конкурсе всероссийской фотографии дикой природы. А я могла теперь всем рассказывать: меня муж увез в свадебное путешествие показывать гренландских китов! Мало кто мог похвастаться таким в Союзе. Я даже думаю, никто.
Когда мы вернулись во Владивосток, я поняла, что сомнений нет: я беременна. К выпускным экзаменам я уже готовилась наперевес с моей первой самделишной дочкой, Асечкой.
— Самделишной?
— Ну да, самделишными я называю тех детей, которых родила сама, а у меня еще двое приемных. Но мы нарушаем хронологию событий.
Так вот Асечка родилась 10 мая, а 20-го у меня начались первые выпускные экзамены. Не знаю, как справилась бы без свекрови. Но Мария Ивановна была со мной день и ночь, и 21 июня я уже получила вожделенный диплом.
В сентябре 91-го я пошла работать в школу, а 25 декабря распался Советский союз. Не могу сказать, что мы безумно страдали. Владивосток держался на рыбной ловле. Но было туго. А в самом начале 92-го года я поняла, что снова беременна. Ровно в тот же день Андрей пришел ко мне с новостью:
— Адок, есть шанс заработать денег. Европейцы выдали нашим грант, и мы поедем в научно-исследовательскую экспедицию на Чукотку. Меня, правда, не будет полгода, зато потом появятся деньги.
— Поезжай, конечно.
— Не слышу радости в твоем голосе. Разлука ― это тяжко, но разве полгода значат что-то для нашей любви?
— Я береееееменна, ― зарыдала я. Страшно было представить тяготы беременности без мужа, а потом бессонные ночи с младенцем, да еще и с двухлеткой под боком. И даже образ Марии Ивановны меня тогда не подбадривал.
Андрей как будто растерялся. Он не знал, не то радоваться, не то горевать.
— Адок, ребенок ― это же классно. Что мне делать-то? Не ехать, что ли? Или ехать?
Я просто обняла его намертво и рыдала на его плече, пока не заснула.
Потом уже он рассказал мне, что его мама слышала наш разговор и объяснила ему про гормоны, про страхи, про бессонные ночи и про то, что уж она-то меня не бросит, вместе сдюжим обоих детей. Что на самом деле я хотела бы, чтобы он поехал. Так Андрей оставил нас на полгода.
Я была на пятом месяце, когда ко мне в кабинет пришла завуч из школы, где я работала:
— Олимпиада Ивановна, тут такое дело: нас обязали взять на обучение детские дома. Нам нужен человек, который согласится работать с этими непростыми детьми. Уже все отказались, одна надежда на вас!
— А я-то что? Мне рожать через четыре месяца.
— Только вы такую гибкость в работе проявляете, кроме вас никто не справится. Пожалуйста, Олимпиада Ивановна! Вы молодой специалист, а уже такая возможность занять серьезную должность.
В тот вечер за чашкой чая я советовалась со свекровью. С мужем связи не было.
— Адочка, конечно, давай! Этим бедным брошенным деткам нужна поддержка. Мы со всем справимся. Я тебе помогу. Всех поднимем.
И я согласилась.
Помню, как первый раз зашла туда. Показалось, что я попала в тюрьму.
Мы шли по первому этажу и сквозь стеклянные двери боксов, где жили дети, я увидела маленькую девочку, лет пяти. Я просто не могла оторвать от нее взгляд.
— У нее отставание в развитии, ― отрезала моя сопровождающая. — Ей девять, а она еще даже в первом классе не учится. ― Пойдемте дальше.
Но я точно приросла к месту. Просто стояла и смотрела в глубокие зеленые глаза девочки и думала, что не могу оставить ее судьбу без своего участия.
Я подделала подпись мужа на документах на удочерение. Сейчас это кажется немыслимым, но в 90-е, учитывая мой статус, мне отдали Люсю даже до завершения всех формальностей. Детскому дому просто очень хотелось избавиться от сложного ребенка и лишнего рта, финансирование на который они продолжили получать.