— Ты должна, ты просто обязана сохранить себя для наших детей и всех тех детей, которым можешь помочь.
Я попыталась спросить себя: а чего на самом деле хочу я? Но не нашла в себе сил ответить.
Андрей крепко держал меня за руку и, надо сказать, это успокаивало:
— Адок, я думаю, тебе стоит сменить обстановку. Давай полетим в Таиланд, мы правда можем себе это позволить. Просто лежать у моря и проживать наше горе ― больше твое, чем мое, конечно, ― но почему бы не делать это в красивом месте, там, где солнце и жизнь?
Как будто бы впервые для меня эти слова прозвучали как предложение, а не как указание к действию. Я почувствовала, что могу сама решить, хочу я этого или нет. Я решила, что хочу. Проживая утрату Лиды, я поняла, что человек может вынести очень многое, и тут тоже есть его выбор. Если он выбирает справиться и жить дальше, так и будет, если выбирает сдаться ― так тому и быть.
— Вы, Лиза, совсем продрогли, ― спохватилась Ада, ― извините, не сразу заметила. Пойдемте в дом!
Мы спустились на первый этаж и расположились в зимнем саду. Его окна выходили на все тот же запорошенный снегом лес.
— Это странное желание, но я хотела показать вам лес и, удивительное дело, сегодня он такой же красивый, как и в тот день, когда я потеряла сестру. Парадокс.
Но что-то я немного сбилась. Так вот, за три недели до моего пятидесятилетия я узнала сразу две новости: что в честь меня готовятся празднования в администрации Владивостока и что я скоро стану бабушкой.
Я почувствовала, что должна стать для будущей жены Миши тем, кем стала для меня Мария Ивановна, но следом ощутила сопротивление. Я как будто только к пятидесяти годам начала учиться делать то, что мне по-настоящему хочется, и отказываться от того, что претит.
Праздник в честь меня был организован поистине масштабный. Приехала делегация из Китая, директора детских домов почти со всей страны. Помню речь директора школы, в которой начинала работать:
— Олимпиада Ивановна ― уникальный человек, ― говорила она, держа в руках микрофон под странным углом, ― ее вклад в педагогику необычных детей переоценить просто невозможно, она пример для подражания и восхищения. Четыре книги, сотни научных статей, выступления на конференциях по всему миру, прекрасная, сплоченная вокруг нее семья, яркие путешествия и, кажется, никакие преграды, утраты и сложности не могут остановить ее и погасить внутренний огонь. Горжусь, что знаю этого человека, что работала с ним, что училась у него!
Зал разразился аплодисментами, а я сидела на сцене на почетном месте и думала: да, вроде бы все это про меня, она не соврала и не приукрасила, но почему же тогда я не горжусь сама собой, почему не считаю свою жизнь яркой и наполненной, почему не кайфую от нее. Ответов в тот вечер я не нашла.
Мне было 54, когда мы с Андреем отправились в экспедицию на Камчатку. Долго добирались до бухты Русская, и когда, наконец, оказались там, непогода стояла жуткая. Все промокшие и продрогшие, мы ставили лагерь и пытались приготовить ужин. Тот, кто придумал походные газовые горелки, гений! Я грела руки о железную чашку с чаем, когда в палатку ворвался руководитель группы, Олег:
— Ада, там очень нужна твоя помощь. Я не знаю, в чем дело, но Лена собирается прыгать со скалы. Только ты сможешь отговорить ее, я тебя умоляю!
Ветер с силой бросал в лицо капли не унимавшегося дождя, словно тысячи иголок. Лена стояла на самом краю скалы над морем, я, шаг за шагом, подходила все ближе и видела, как с нее сорвало дождевик ― она даже не шелохнулась.
Сидя в кресле в уютном зимнем саду, залитом лучами закатного солнца, я мерзла и чувствовала эти потоки дождя на своем лице, будто шаг за шагом шла рядом с Адой.
— Лена, это Ада, давай поговорим, ― Лена вздрогнула и обернулась.
— Не подходи! Тут опасно!
— Поделись, что такое заставляет тебя сделать этот шаг? ― я видела, как побелели костяшки ее пальцев, сжатых в кулаки. Казалось, слова застряли у нее в горле.
— Выдохни и произнеси это вслух.
— У меня погиб сын! ― закричала она. ― Я не могу с этим жить. Никто бы не смог.
— Это не так.
— Откуда ты знаешь?
— У меня умерла дочь, когда ей было семь, ― по выражению Лениного лица было непонятно, как на нее подействовали эти слова. ― Потом от рака умерла любимая свекровь, а потом отец зарезал насмерть мою старшую сестру, которая была мне вместо матери, потому что настоящая мать погибла на моих глазах, когда мне было три. ― Лена молча смотрела на меня.
Наконец, она сказала так тихо, что я с трудом расслышала ее слова за ветром:
— Как ты можешь жить дальше, как у тебя получается?
— Я это выбираю сама, ― в тот момент я по-настоящему осознала, что, пожалуй, единственный существенный выбор в жизни, который я сделала сама, ― это жить, жить дальше, как бы ни заманчиво было сломаться. ― У тебя есть еще дети?
— Дочь.
— Ей тоже прикажешь прыгать со скалы? Она, между прочим, уже потеряла брата, ― говоря это, я подходила все ближе и ближе к Лене, а когда приблизилась на расстояние вытянутой руки, она сама бросилась мне на грудь и горько зарыдала.
Так мы и стояли на скале над бушующим Тихим океаном, насквозь мокрые от дождя и продрогшие от ветра. Лена выла, а я гладила ее по спине, и казалось, что в этой сплетенной в клубок стихии только ее слезы остаются теплыми.
В конце экспедиции мы поднимались на Авачинский вулкан. Там-то я и упала. Оступившись, потеряла равновесие и в результате сломала ногу почти в двух тысячах метров над уровнем моря. В Петропавловск-Камчатский меня доставили на вертолете.
Вроде бы не смертельная история, но к семидесяти пяти годам она мешает мне наслаждаться вождением.
Мне было 65, когда мне вручили премию «Мы вместе» за вклад в образование необычных детей. И вновь я, стоя на сцене и широко улыбаясь, не чувствовала гордости за себя.
А через полгода умер муж. Они попали в жуткую автокатастрофу, и то, что удалось собрать, привезли во Владивосток в закрытом гробу. Его смерть наконец-то заставила меня в 65 лет взять ответственность за свою жизнь на себя. Больше не было старших, которые знали, как правильно поступить. Не было мамы, Лиды, Марии Ивановны и Андрея. Я отмотала свою жизнь назад и стала вспоминать, какие же выборы я делала.
Лида сказала поступать на педагогический, а я хотела на актерское мастерство. Но когда вскользь обмолвилась об этом, Лида ответила: «Эта профессия тебя не накормит. Это непрактично, ты же не хочешь вернуться обратно в деревню». В деревню я не хотела и пошла на педагогический.
Позже Лида же подтолкнула меня к решению уехать в Владивосток. Не могу сказать, что была несчастлива в браке. Я любила Андрея всю жизнь и у нас чудесные дети.
Ада как будто запнулась в своих мыслях.
— Я вспомнила Вадима. Андрей принял решение за меня: позвал замуж и увез далеко. С Вадимом было не так: мне самой надо было решить, создавать ли с ним семью. Лида, Андрей, Мария Ивановна ― вот те люди, которые принимали за меня решения. Моя жизнь была создана ими, она была не самделишной, не я ее создала. И тут, возможно, впервые за все годы, я приняла решение ― ехать в Ленинград и искать Вадима.
И я его нашла. Мне навстречу с огромным букетом пионов шел сильно постаревший, но до боли знакомый Вадим. Совершенно без слов он заключил меня в объятия, и я почувствовала, что десятков лет, которые мы не виделись, словно не бывало. Мы как будто снова стояли под мокрым снегом перед зданием университета и не могли разжать объятий.
Удовлетворенные и расслабленные, мы лежали к огромной кровати номера люкс.
— Адочка, я должен разрушить эту идиллию. Честно скажу, твой приезд ― одно из самых ярких событий в моей жизни, но я должен быть с тобой честен.
— Ты женат? ― я поднялась на локте и посмотрела ему в глаза.
— О, нет, нет! Так я бы с тобой не поступил, никогда бы не сделал тебя любовницей. ― Вадим сел в кровати, облокотившись на подушку и будто не своим голосом сказал: ― Я не женат, я болен. Умираю от рака.
Я упала ему на грудь и зарыдала. Так горько и неистово я не рыдала никогда в жизни. Точно наконец-то дала себе волю по-настоящему оплакать Асю, Люсю, Марию Ивановну, Андрея и всю свою «яркую и насыщенную жизнь», которую я прожила не так, как хотела, ― а Вадим гладил меня по спине.
А всего через полгода, в больнице, я гладила его руку, в тот момент, когда он вздохнул в последний раз. На похоронах я столкнулась с Машей, той самой моей одноклассницей. Она восхищалась мной и моей жизнью. А у меня не было сил, чтобы ее разубеждать.
Перед смертью Вадим оставил мне все, что успел нажить. С семьей у него так и не сложилось, и, по его словам, человека ближе меня не было. Теперь этот дом для меня ― память о Вадиме. Конечно, мои дети были не в восторге, что я решила вернуться в Санкт-Петербург, но к 65 годам я усвоила урок и приняла собственное решение.
Сейчас я каждое утро спрашиваю себя: что для меня важно сделать сегодня, чего бы я хотела от этого дня, который никогда не повторится? Что хочу съесть на завтрак? Какую книгу прочесть? С кем поговорить?
Меня часто зовут на выступления и конференции, но я всегда отказываюсь. Мне никогда не нравилось это дело, а ничего нового я сказать все равно не смогу, все уже сказано, и они могут прочесть это в моих книгах. Собственно, уже есть одна девушка, которая читает лекции по моим книгам и моему методу.
Только к закату жизни я научилась отделять важное для меня от прочей мишуры, которой можно заполнить свое существование. Чтобы это понять и суметь, мне пришлось прожить ту жизнь, которую я прожила.
Я ни о чем не жалею, это был мой путь, и по-другому я бы не пришла к этим выводам. Но сейчас, когда ко мне приходят молодые люди ― за советом, за помощью, иногда даже приводят своих особенных детей, чтобы я на них «посмотрела» и дала рекомендации, или вот как вы, чтобы написать книгу про мою жизнь, ― я всегда задаю один и тот же вопрос: «А вы твердо знаете, что в важно лично вам, чего именно вы хотите, а что просто мишура?» Вот вы, Лиза, знаете?