В тот вечер в этом коридоре ее подхватил Миша. Подхватил и увез к себе, подальше от визгливых песен и праздных людей, которые в нечеткой алкогольной пелене уже расплывались перед глазами и напоминали чертей. Увез к себе, потому что в таком состоянии Анька говорить свой домашний адрес отказывалась наотрез и только повторяла заплетающимся языком:
— Домой нельзя, мама убьет, нельзя домой.
После этого случая Анька не разговаривала с Ларой почти месяц, а когда в итоге оттаяла и рассказала подруге, где провела ночь, Ларка долго не могла поверить, что у них с Мишей ничего не было.
«Ну, значит, ты точно не в его вкусе», ― хмыкнула Лара в своей прямолинейной манере.
Богданова покраснела. И расстроилась. Тогда, проснувшись утром в чужой квартире, она пришла в ужас. Миша спал в соседней комнате. Ее съедал стыд за вчерашнее, но потом они вышли проветриться, ели жирные «похмельные» бургеры, смеялись ― и стало легко-легко.
— Как ты думаешь, теперь все в группе перестанут со мной общаться? ― они стояли на набережной, тонкая корочка льда на Москве-реке слегка подернулась трещинками, воздух приятно холодил лицо, и Анька, наконец, решилась задать этот вопрос.
— Тебя и раньше нельзя было назвать общительной, так что невелика потеря!
— Серьезно? То есть теперь я официально изгой? ― кажется, Анька по-настоящему испугалась. ― Блин, не стоило мне, конечно, вчера никуда уезжать… Как ты думаешь, а с третьего курса еще реально перевестись?
— Ань, ты чего? ― Миша развернул ее лицом с к себе. Он улыбался так открыто и по-доброму, что в этот момент в груди Богдановой екнуло. ― Большая часть тех, кто был вчера, сегодня утром самих себя не вспомнит. Тем более, ты вчера ничего натворить не успела. В следующий раз, чтобы стать «легендой» курса, старайся получше: бей посуду, устраивай оргию, обещаю тебя не останавливать и не увозить.
— Дурак! ― Богданова легонько стукнула его по шапке, и они вместе расхохотались.
С того дня они стали общаться больше. Теперь Миша писал ей по вечерам и даже пару раз предлагал выбраться куда-то, но сессия была в самом разгаре, Анька готовилась, она больше не могла рисковать оценками и репутацией.
А потом, когда Лара произнесла это «не в его вкусе», Богданова окончательно поняла, что они с Мишей просто друзья, да и вообще «сначала нужно определиться с местом в жизни, а после все остальное», как постоянно твердила мама. Все эти «влюбленности и дружбы» совсем некстати.
Общаться они продолжили, хотя все реже и реже. По сплетням в компании Анька узнавала, что у Миши появлялись и сменялись девушки. Иногда внутри от этих новостей что-то хрустело, однако нельзя сказать, что это сильно ее тревожило. Богданова привыкла игнорировать собственные чувства. Тем более, они просто друзья. Хотя ей было интересно с Мишей. Порой казалось, что только с ним (а не с Ларой) она может поделиться чем-то действительно глубоким и настоящим.
«Черт!» ― Богданова оглядела накрытый кухонный стол. От простоты решения ей захотелось стукнуть себя по башке: «Это же Мише нужно было рассказать про мишуру! И про то, что он мне нравится, всегда нравился».
Девушка улыбнулась неожиданно возникшей внутри решимости. Так просто и так честно.
Теперь все снова станет нормально!
За окном зажглись первые фонари. Богданова подумала и включила гирлянду на маленькой искусственной елке, подаренной в офисе, ― кажется, в первый раз за весь этот мучительный декабрь. Захотелось достать самые красивые бокалы из серванта, запустить новогодний трек-лист, кружиться по комнате.
«Теперь все будет хорошо. Какая же я балда!»
Надо позвонить Ларе и сказать, что план изменился. Богданова потянулась за телефоном. Экран мигал непрочитанным сообщением. Миша.
— Ань, ты же не против, если я буду не один? У Кати отменились планы, хочу ее с собой взять.
Анька замерла.
— А Катя ― это кто?
Ответ пришел сразу:
— Моя девушка. Сорри, я не успел рассказать, мы недавно познакомились, и все как-то быстро закрутилось. Но она классная (смайлик: большой палец вверх). Тебе понравится (смайлик: улыбка).»
Нужно срочно куда-то сесть. А лучше упасть. Богданова съехала вниз по кухонному гарнитуру. В коротких всполохах гирлянды на елке отражалась мишура.
— Я же ее не вешала, ― подумала Анька.
Телефон мигнул новым сообщением:
— Что скажешь? (Еще один издевательский смайлик).
— Я против. Извини.
Анька застыла. Мысли перескакивали одна с другой, смешивались в нестройный водоворот салатом оливье: «Зачем я так резко? Нужно все объяснить. Вообще, это некрасиво: самой пригласить, а за несколько часов до праздника сломать людям планы».
Вместо этого пальцы уже набирали текст. Казалось, они завладели телом и действовали решительно, пока мозг не выслал сигнал отмены:
— Миша, ты мне нравишься, давно надо было сказать. Я хотела позвать только тебя.
Молчание.
― И правда раньше надо было сказать.
Следом:
— Ань, я не знал.
И последнее:
— Все ок, мы отметим где-нибудь еще. С наступающим тебя! Всех благ.
***
Полночь в этот раз пришла незаметно.
Анька не поняла, сколько времени она вот так просидела на полу, в одной позе, отшвырнув от себя мобильный. Телефон несколько раз мигал уведомлениями ― банальная новогодняя рассылка от операторов и магазинов. Кажется, несколько раз звонила Лара, заставляя смартфон, как рыбу на суше, дергаться в агонии, а потом наступила тишина.
Богданова сидела, прислонившись к кухонному гарнитуру спиной, перебирала завязки домашних штанов (переодеться в праздничное платье она не успела, да и ни к чему уже). За стеной у соседей кто-то включил «Иронию», хлопнула пробка ― бам! ― а затем последовал заливистый женский смех, похоже открывали бутылку шампанского и кого-то случайно окатило. Лязгала входная дверь в подъезде.
И вот началось:
— Один, два, три, четыре, ― начали обратный отсчет.
Богданова прислушивалась, то ли к звукам за стеной, то ли к ощущениям внутри себя.
— Девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Уррааа!
На улице взорвали петарду. Застучали шаги на лестничной клетке, сначала мелкие детские, за ними ― нестройные взрослые. Похоже, спускались во двор запускать салют.
Анька встала. Не включая свет, подошла к елке, погладила шершавую пластмассовую лапу, машинально потянула нитку мишуры на себя, оторвала, положила в рот и пожевала.
Ничего не произошло.
«В этом году точно уволюсь», ― подумала Аня, сматывая мишуру. Подошла к окну, распахнула пошире ― и с наслаждением швырнула блестящий клубок на снег. Красные, синие, серебряные, золотые нити красиво переливались в полете.
— С Новым годом! ― крикнул кто-то снизу.
— С Новым счастьем, ― ответила самой себе Богданова.
Невероятный неудобняк. Алиса Свинцова
― Какой же здесь, прости господи, срач!
Кто здесь?
— Петр Сергеевич совсем о нас не заботится. Сам, значит, отдыхать летает за границу, а мы должны корпоратив отмечать черт знает где. А запах чувствуешь? Не то туалетом, не то растерзанными надеждами разит. Даже шубу повесить негде в этом чулане.
Людмила Васильевна из бухгалтерии?
— Ой, Людка, опять начинаешь весь свет бранить почем зря. Новый год на носу, а ты все ворчишь и ворчишь. Сейчас коньячку с тобой накатим, и живо забудешь про шубу, про дебет с кредитом, про все забудешь!
Так, а это должно быть Лариса Александровна из кадров. Веселая тетка, оказывается, а на собеседовании была строже, чем военком в сезон призыва.
— Ладно, твоя взяла. Пойдем, цапнем.
Вот тебе и главбух с кадровичкой! Никогда не знаешь, какая начинка попадется в этой коробке шоколадных конфет. Ой, голова что-то раскалывается. И лоб горячий. Где я, вообще? На вид ― как моя первая съемная квартира: маленькая, без окон и вся в коробках.
Хорошо хоть на эти коробки с чем-то блестящим упал, а то началось бы сейчас детективное расследование. Вообще, конечно, невероятный неудобняк получился. И так идти сюда не хотел, так еще распластался тут, как на лежаке. Ладно, надо вставать. А если спросят, где я пропадал?
Так и скажу: голова закружилась, упал на коробки, очнулся ― Людмила Васильевна. Нет, если узнают, что я тут был и слышал разговор, премию за декабрь точно не выплатят. Свидетелей в живых не оставляют, ибо как протянуть все новогодние без тринадцатой?
Тогда так: был важный разговор. С девушкой. Да, пусть Дашка знает, что я о ней больше не думаю, и ее отказ меня ничуть не задел. Вот совсем. Нисколько.
Или вот еще: шел куртку вешать, а навстречу ― двое… нет, трое подозрительных в масках. Идут грузно так, напряженно, видно, что-то тяжелое несут под плащами…
Заходит, что ли, кто-то?
— Ну, показывай свое творчество, Иван Иваныч.
А вот и трое подозрительных.
— Да ладно тебе, Коль. Так, самодеятельность.
Что там за креатив от наших безопасников? Блин, главное не шуметь, а то гоготать будет вся компания до конца дней своих. Нет, моих.
— Ага, кружок умелые ручки для тех, кому за пятьдесят.
— Зачетно получилось, если не знать, то вообще не отличишь. Даже следов клея не видно.
— Ты аккуратнее крути, а то разобьешь, а мне потом отчитываться перед этой фурией, куда бутылку дел. Какая вообще разница «Абрау-Дюрсо», «Российское» или «Мот»? Все три из винограда делают.
— Сам ты «Мот», Иваныч. А правильно ― «Моет».
— Ну и ландыш с вами, напридумывают слов, потом язык ломай. В следующем году не буду этой чепухой заниматься.
— А куда деваться? В стране кризис, а жить-то красиво хочется.
— Показуха это все, а не жизнь. Пошлите, покурим, пока ведущий не начал.
Прям с языка снял Иваныч. Откуда в нас эта жажда прикрыться образом поярче? Образом, который существует только в определенных условиях. И главное ― где в этот момент прячемся мы настоящие?