равилась во второй шатер. Оркестр играл кадриль – танец для почтенных дам. Потом объявят вальс, и тут уже кавалеры более тщательно подойдут к выбору партнерш. На обтянутых красным бархатом скамейках восседали матери семейств – присматривали за своим потомством. Миссис Саммерхилл заметила меня и призывно махнула рукой.
МИССИС САММЕРХИЛЛ
Вы не танцуете?
Я (устраиваясь рядом с ней)
Как видите, нет.
МИССИС САММЕРХИЛЛ
Здесь столько прекрасных танцоров… Вы слышали, что мой сын женится?
Я улыбнулась, вспомнив обсыпанного перхотью Генри, и поинтересовалась, как зовут счастливую избранницу. Миссис Саммерхилл что-то ответила, но я не расслышала: к нам подходила миссис Картер, заливаясь смехом.
МИССИС САММЕРХИЛЛ
Что с вами, дорогая?
МИССИС КАРТЕР
О, я не должна рассказывать, это чудовищно! Но у бедной Эми был такой вид! Представьте, обе девицы Гардинер занимались разорением праздничных столов. То, что в них уже не влезало, они прятали в корзинку. И это заметил метрдотель. Он подошел к Эми и вежливо предложил: «Немного соуса к мясу, мадам?» И вылил целую соусницу в ее корзинку. Господи, сейчас умру от смеха!
Она уже рыдала от хохота. Миссис Саммерхилл присоединилась к ней, повторяя: «Бедная Эми!» Мне же подумалось: как это тяжело – быть бедной среди богачей. Рядом с нами села мисс Дин и дочь преподобного Брауна (та, что косоглазая). Началось обсуждение замужества ее сестры, других свадеб и помолвок… и я вдруг осознала, что сижу среди почтенных матерей семейств и невостребованного товара – старых дев.
Я (поднимаясь с места)
Очень жарко, пойду прогуляюсь.
Я было направилась в одну из аллей, но там прогуливались мои родители; заглянула в другую – по ней навстречу мне шел мистер Эшли. Я обреченно вернулась в танцевальный шатер и нашла пустующую скамейку в углу, и тут меня осенило. Для следующей книги мне ведь нужно наловчиться рисовать людей – а их вокруг множество! В ридикюле лежали карандаш и дюжина визитных карточек – как раз достаточно, чтобы сделать наброски танцующих пар, тем более только что объявили вальс. Я заметила мистера Юстаса Хоуитта, он кружился как волчок с партнершей намного выше его самого – и мой карандаш запечатлел их навеки. Потом, подняв глаза, я увидела другую пару: мистера Эшли с кузиной Энн, – и карандаш очертил на бумаге широкоплечий силуэт с подчеркнутой сюртуком талией и вьющиеся длинные волосы, разлетевшиеся в танце. Потом я нарисовала его партнершу, чуть полнее, чем в жизни, – для контраста. И снова вернулась к нему, вырисовывая галстук, жилет, гардению в петлице, серые полоски на брюках. Я снова и снова пыталась точно передать жесты и движения…
Я так увлеклась, что не сразу поняла, что за мной наблюдают. В глазах окружающих за мной прочно утвердилась репутация чудачки или, хуже того, – художницы. Я же просто радовалась, что не теряю время попусту. Когда визитные карточки кончились, я сложила их в ридикюль, сожалея, что не нарисовала ни одного лица, только силуэты. Мистер Эшли все еще танцевал, путь был свободен, и я вышла из шатра. От жары, музыки и непрерывного рисования у меня кружилась голова. У меня не было подходящей обуви для прогулки, однако я бодро зашагала к ближайшей рощице. Я чувствовала, что мне необходимо хоть недолго побыть одной. Одиночество на природе – совсем не то, что одиночество на празднике.
ГОЛОС
Мисс Тиддлер!
Мистер Эшли заметил, как я ухожу, и побежал за мной.
КЕННЕТ ЭШЛИ (немного запыхавшись)
Неужели и вы считаете меня отверженным?
Его тон показался мне не слишком любезным.
Я
Добрый день, мистер Эшли. Как поживаете?
КЕННЕТ ЭШЛИ
Вы не расслышали мой вопрос?
Я
Я расслышала ваш вопрос. Как поживаете?
КЕННЕТ ЭШЛИ
Просто чудесно. Купаюсь в благодати. Ведь так всегда ощущают себя влюбленные?.. Это еще один вопрос, на который вы не станете отвечать.
Шагая рядом, мы удалялись от гостей.
КЕННЕТ ЭШЛИ
Чем вы занимались в своем уголке? Мне показалось, вы рисовали…
Итак, он меня видел. А мне-то казалось, что он занят только вальсом. Я созналась, что рисовала танцующих, и рассказала о том, как редактор, мистер Маршалл Кинг раскритиковал моих человеческих персонажей.
КЕННЕТ ЭШЛИ
Вы не виноваты. Просто вы лучше разбираетесь в мышах, чем в людях.
Я
Мышей легче уговорить позировать.
КЕННЕТ ЭШЛИ
Я в вашем расположении, мисс Тиддлер, если вам нужен натурщик.
Мои щеки залил румянец, и я подставила лицо порыву ветра.
КЕННЕТ ЭШЛИ
Что возвращает нас к предыдущему вопросу: считаете ли вы меня отверженным?
Он подождал пару секунд, потом пробормотал: «Гробовое молчание…»
Пришла пора возвращаться – родители уже наверняка беспокоились.
КЕННЕТ ЭШЛИ
Помните нашу последнюю беседу, мисс Тиддлер? Вы дали мне совет, вы сказали, что стоит попросить повторной встречи с директором театра Сент-Джеймс. Помните? Кивните хоть в знак одобрения, мисс…
Я изобразила улыбку. Я еще в жизни никого так не слушала, как его сейчас. До звона в ушах.
КЕННЕТ ЭШЛИ
Я сделал, как вы советовали. Добился повторного прослушивания. Собираюсь играть «Ричарда III».
Я
О нет!
Мистер Эшли завернулся в воображаемый плащ и продекламировал с дурашливой свирепостью: «Дочь брата в жены я себе возьму, А то мой трон – на хрупком хрустале. Зарезав братьев, на сестре жениться! Неверный путь! Но нет уже помех. Я в кровь вошел, и грех мой вырвет грех; и слезы жалости мне не идут»[15]. Он рассмеялся.
КЕННЕТ ЭШЛИ
Я буду играть Петруччо.
Мы снова оказались среди гостей; пришло время расставаться.
Я
Желаю вам удачи, мистер Эшли.
КЕННЕТ ЭШЛИ (совсем тихо)
Подарите мне что-нибудь, какую-нибудь вашу вещицу. На удачу в день прослушивания.
Сердце колотилось у меня в груди. Что же ему подарить? Цветок со шляпки? Носовой платок? Я открыла ридикюль и увидела визитные карточки. Недолго думая, я взяла ту, на которой вальсировал он сам. Вложив карточку ему в руку, я сразу ушла, не дожидаясь ответа; но в душе пожелала: «Храни вас Бог, мистер Эшли!»
25
Лето промелькнуло одним золотым росчерком. Прогулки пешком по лесам и лугам, поездки на тележке, запряженной Нефертити. Я всегда носила с собой папку, и местные дети, едва завидев меня, подбегали, играли с Кипером и требовали рисунки. Все малыши уже успели купить «Мастера Питера», все страшно этим гордились и рассказывали, с каким нетерпением ждут «Мадемуазель Дезире». Мама сопровождала меня редко: она находила прогулки на природе крайне утомительными. Тогда-то мне и пришла в голову мысль присоединиться к папе с преподобным Брауном, которые рыбачили после обеда. Мое появление их скорее удивило, чем обрадовало. Какое-то время я просто наблюдала, а потом принялась за эскизы. Я задала папе несколько технических вопросов по рыбной ловле. Как только речь заходила об удочках, папа превращался в болтуна. Внезапно я осмелела и попросила у него удочку, чтобы якобы «лучше понять движение». Первые несколько замахов вышли не совсем удачными, но затем папа пробормотал: «Да-да, правильно». Я вспомнила берега Тумела в Питлохри, как я прыгала с камешка на камешек и жалела, что мама запретила мне брать в руки удочку.
Я
Я хочу научиться удить.
Собственный тон показался мне каким-то чужим и по-детски капризным, и я подумала, что папа меня отругает. Но он, наоборот, показал место с лучшим, по его мнению, клевом в это время суток, где я могла бы практиковаться в забрасывании удочки с берега. Он вложил удилище мне в руку, показывая, как надо забросить; и я снова услышала, как он бормочет: «Именно так, да-да». Со второй попытки мне повезло. Там, где блесна упала в воду, я увидела серебристую тень – и леска натянулась. Она только слегка дернулась, но папа закричал так, что я подпрыгнула на месте.
ПАПА
Да! Да! Получилось! Подсекайте ее, Бога ради! Огромная! Держите крепче! Я помогу… Нет, лучше вы сами. Боже мой, она сейчас все испортит… Вот раззява! Нет! Да! Давайте же! Она просто великолепна, великолепная форель! Ну же, держите себя в руках!
Но руки мои были заняты: я крепко держала свое удилище. Самостоятельно вытянув рыбу из воды, я торжествующе потрясала ею, трепещущей и скользкой, воздевая ее в руках к небу. Преподобный Браун, наблюдавший за схваткой, испустил не подобающее его сану «Гип-гип!».
Папа отправился к экипажу за второй удочкой, а эту, свою любимую, отдал мне. Когда солнце стало клониться к закату и в воздухе разлилась прохлада, папа вспомнил, что я хрупкое создание, и велел мне возвращаться домой.
ПАПА
Славно порыбачили.
Я
Вот именно.
Какое-то время мы молча наблюдали за последними отблесками солнца в речной воде.
ПАПА
Я всегда хотел сына… которого так никогда и не было.
Мое сердце замерло. Зачем, зачем он портит такой момент?
ПАПА
Но сегодня я больше об этом не жалею.
Получи я другое воспитание, я бросилась бы ему на шею с криком: «Папочка!» Но я ничего не сказала и ничего не сделала, а просто пошла к тележке, запряженной осликом. «Н-но, Нефертити!»
И все-таки я чувствовала себя отчаянно счастливой.
Потом я не раз приходила рыбачить. Никто ничего об этом не знал, кроме преподобного Брауна, но он держал язык за зубами. Папа выдал мне рыбацкие сапоги; иногда я подтыкала подол платья, чтобы зайти в воду; я научилась забрасывать удочку, учитывая направление ветра, с берега или с реки. Я купила собственные удилища (с девятью и одиннадцатью коленами) и собственный набор разноцветных мушек (коричневых, темно-зеленых, темно-серых, желтых, бежевых, белых, из куриных перышек, а также из перьев куропатки, фазана, вальдшнепа и так далее). Я стала первоклассным ловцом на мушку, и еще не раз в мою честь раздавались возгласы «Раззява!».