На плиточной дорожке между домами стоят две женщины, с сигаретой во рту. Рядом с ними по стене карабкается лиана.
— Мои подруги, — комментирует Д. Й. Джонссон.
Он неотступно следует за мной по истертому линолеуму, сообщает, что посчитал ступеньки, их восемьдесят четыре. Я слышу детский плач и крики из соседней квартиры, но слов не разбираю.
— Еще один этаж.
На предпоследнем этаже он останавливается и вставляет ключ в замочную скважину. Линолеум вздулся.
В квартире две маленькие смежные комнаты. В дальней — одноместная кровать, в другой — диван. Друг кладет чемодан на кровать и открывает окно. Раздается воркованье голубей.
— Тебе кровать, а мне диван, — говорит он, добавив, что, когда у него ночная смена, его не бывает ночью дома.
Я киваю. У меня все еще слабость в ногах после морской поездки.
Окно выходит на задний двор с раскидистым лиственным деревом.
— Bøgetræ[27], — поясняет друг, указывая на дерево.
Над нами двигают мебель.
Он говорит: вот такая она, заграница, Гекла.
Меня все еще трясет после плавания, и Д. Й. Джонссон собирается включить батарею.
Он купил ржаной хлеб и салями, говорит, что сварит кофе. Я иду за ним на кухню, она общая на четыре квартиры, как и ванная. Он учит меня пользоваться газовой плитой. На кухне кран с холодной водой.
Пока греется вода, Д. Й. Джонссон вводит меня в курс дела.
— Тебе придется ко многому привыкнуть.
Они едят свинину с корочкой и делают из свинины фрикадельки. Едят цыплят. Пьют пиво в середине рабочего дня. Пабы всегда открыты. А еще, Гекла, вечером темнеет, весной тоже.
Вечером Д. Й. Джонссон идет на работу в гей-бар. У него ночная смена. Ребенок этажом ниже плачет весь вечер. Между дымовыми трубами висит луна, я слышу звук шагов на улице, по тротуару щелкают каблуки.
Просыпаюсь поздно, над городом лежит густой серый туман. Открываю окно. Вдали парит колокольня без основания.
Друг уже пришел с работы. Он не один.
Знакомит нас.
— Det er Hekla. Min allerbedste veninde. Hekla, det er Casper[28].
— Добрый день, — здороваюсь я.
Впервые говорю по-датски.
— Я как раз собиралась уходить. На прогулку.
Когда возвращаюсь, Д. Й. Джонссон снова ушел, оставив у машинки записку:
Вернусь завтра утром. Пиши.
Тяжелое небо набухло влагой, вечером начинается дождь, стучит по плитке во дворе.
Друг возвращается домой поздним утром. С головы за воротник стекают капли воды, угольная чернота вокруг глаз, черные полосы у рта.
— Разве не ты говорил, что датчане пользуются зонтом? — спрашиваю я.
Он протягивает мне пакет клубники.
— Это тебе.
Милая Гекла.
Ночью после твоего отъезда я не могла заснуть и думала, как ты в открытом океане. Я пошла на кухню, достала свой дневник из нижнего ящика и написала два предложения, которые пришли на ум: Корабль сталкивается со мной в тумане. Пока бабушки поют колыбельные городу. Проснувшись, Торгерд произнесла первое в жизни предложение, из двух слов. Гладя меня по щеке своими крохотными пальчиками, она сказала: мама плакать. В остальном новости у нас такие. Улицы после зимы похожи на стиральные доски. Когда ты уехала, я посадила в одном углу двора картошку. Я раздалась вширь, и мне трудно наклоняться. Вечером рано засыпаю, почти одновременно с одуванчиками.
Друг стоит на лестничной клетке, перегнувшись через перила, смотрит вниз на меня и улыбается. Он один.
— Я тебя ждал. Когда ты взбегаешь по лестнице, всегда скрипит одна и та же доска.
Он ходил купить мне пирожное. Собирается варить кофе.
— Шляпа Наполеона, — говорит он, протягивая тарелку с марципановым пирожным.
— Кто он? — спрашиваю я.
— Учитель.
— Твой друг?
Он в замешательстве.
— У меня такие потребности. Уж какие есть.
Одно тело притягивается к другому.
Он смотрит на меня и явно о чем-то думает.
— За границей тоже нелегко быть гомосексуалом, Гекла.
Друг мнется.
— Бывают дни, когда мне хорошо, бывают, когда плохо. Я то полон надежды, то разочарован. Иногда кажется, что мне все под силу, иногда ничего. Мне знакомы десять тысяч ощущений, связанных с пустотой.
Некоторое время он молчит.
— Здесь я впервые в жизни видел, как мужчины танцуют вместе, — говорит он медленно. — Но и за границей отнюдь не все разрешено. Мужчины не могут касаться друг друга на улице у всех на виду. Ты не увидишь, чтобы двое мужчин шли держась за руки. Полиция время от времени проводит рейды в баре, где я работаю.
На столе лежат листки бумаги.
— Ты рисовал? — спрашиваю я.
— Всего лишь несколько платьев, — отвечает он, вставая.
Надевает пиджак.
— Ночью меня не будет дома. Вернусь завтра.
— Хорошо.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он смотрит на меня.
— Если бы у меня не было тебя, Гекла, я бы умер.
Дорогая Исэй.
Я целыми днями пишу и скоро закончу новый роман. Det er så dejligt[29]. У моих хозяев видна линия горизонта, а не исполинский ландшафт. Здесь все такое плоское! Днем очень светло, но вечером света не хватает. Последний месяц идет дождь. Датскую речь понимать сложнее, чем я ожидала. God dag[30] были первые мои слова. Другу Йона Джона. Говорю я еще плохо. Каждый день хожу на прогулку, осмотрела город вдоль и поперек. В первый день проходила мимо массы магазинов и ресторанов, видела королевских гвардейцев и сидела на скамейке в парке. Вчера ходила на могилу Йона Тороддсена на Западном кладбище. Он умер в последний день 1925 года. По пути домой наткнулась на букинистический магазин. У входа две коробки, в одной книги, в другой пластинки на 78 оборотов. Изучила содержимое коробок, но ничего не купила. Полной неожиданностью для меня за границей стал штиль. Дождь не горизонтальный, он вертикально падает серебряными нитями. Мертвый штиль сменяется просто штилем.
Проходит несколько дней, и однажды раздается стук в дверь. На площадке стоит соседка в ночной рубашке с ребенком на руках и жалуется на печатную машинку.
— Ты начала писать от руки? — спрашивает друг, увидев меня за письменным столом с ручкой в руке.
Он склоняется ко мне на плечо.
— Почерк напоминает свитер свободной вязки. Мой старый учитель чистописания не поставил бы высокую оценку за твои каракули.
Он улыбается.
— А еще ты левша, как Джими Хендрикс и Франц Кафка.
Объясняю ему, что соседка жалуется на стук машинки.
— Тебе нужно приобрести электрическую машинку. Они не такие громкие.
Я спрашиваю, сколько такие машинки стоят, и он отвечает, чтобы я об этом не беспокоилась.
— В следующем месяце купим тебе Underwood Five.
Со всеми исландскими буквами, так что тебе не придется дописывать роман по-датски.
Д. Й. Джонссон не хочет, чтобы я отдавала ему свою долю за квартиру или покупала еду. Когда однажды он приходит домой с велосипедом для меня, у меня начинает закрадываться подозрение, что он берет дополнительные смены в баре.
Он стоит в воротах и свистит. Я выглядываю в окно и вижу, что он держит за руль велосипед и делает мне знак спуститься.
— Тебе нужен велосипед. Этот, конечно, подержанный, но я купил на него новый звонок, — поясняет он и жмет на звонок.
Говорю ему, что собираюсь найти работу.
— Я тоже хочу работать.
Думаю, могла бы устроиться в отель «Англетер». Делать бутерброды с камбалой и ремуладом. Или чистить серебро. В любом случае там, где меня никто не заметит. Где меня оставят в покое.
Когда закончу книгу.
Дорогая Гекла.
У меня радостная новость. Я родила вторую девочку. Роды прошли легче, чем первые. Неделю я провела в родильном отделении, а с Торгерд тем временем сидела золовка. Это было лучшее время моей жизни. Еду приносили в постель, по утрам простокваша с коричневым сахаром и изюмом. Лидура рождение второй девочки вроде бы не разочаровало. Но он, похоже, не собирается на этом останавливаться. Говорит, что это только первые два ребенка. Я умру, если появятся еще дети. Теперь меня больше всего беспокоит сон, который я истолковала так, что у меня будет пятеро детей. Я шла одна по пустоши и нашла гнездо ржанки. В нем было пять яиц. Торгерд — замечательная старшая сестра. Она протягивает мне соску, когда малышка ее выплевывает. Вчера приходила акушерка взвешивать Катлу. Свекровь говорит, что она живая копия Лидура. То же самое она говорила и о Торгерд (меня это обижает). Сестры совсем не похожи. Лидур бросил строить мосты, теперь укладывает арматуру в городе. Я хожу с Катлой до глубокой ночи, давая Лидуру поспать, потому что не хочу, чтобы он упал в котлован от усталости. Мы поставили песочницу в углу двора. С крышкой от котов. Мы с Торгерд вместе копаемся, она развеивает песок в воздухе и на нас обеих. Темнеет и падает пепел. Мне кажется, это красиво. И напоминает о тебе. Извержение.
Вечером и ночью Д. Й. Джонссон в основном работает и часто возвращается только поздним утром. Он поднимается ко мне и залезает под одеяло. Убирать постель поэтому не имеет смысла: когда друг приходит домой, я как раз встаю.
Иногда он бывает дома несколько ночей подряд.
— Тело тоже нуждается в отдыхе, — говорит он тогда.
Я сажусь на край кровати рядом с ним. Он пододвигается, освобождая мне место, и я прислоняюсь к нему.
— Я думал, что здесь будет не так, как дома. Что только дома гомосексуалы вступают в брак, чтобы их оставили в покое. Но большинство из тех, с кем я встречался здесь, имеют жен и детей. Гомосексуалам трудно стареть. Тебя спрашивают, почему не женат. Некоторые пасуют и женятся, раз в неделю занимаются сексом с женой, закрывая глаза и слушая Бренду Ли, «Му Baby likes Western Guys».