– И ничего не слышали?
– Нет!
– Так уж и ничего?
– Нет! Нет, нет!!! Комната глухая, я крепко спал и ничего не слышал!
– Вадим Арнольдович, давайте не будем горячиться. Лейтенант Серегин, проверьте звукоизоляцию комнаты.
Серегин бегал до кушетки в углу, ложился с головой под плед – пока коллеги старательно шумели в прихожей – и, возвратившись, докладывал жестами и мимикой: мол, фифти-фифти, что-то слышно, что-то нет. Если спал с устатку, мог прошляпить любое убийство…
Дулин не слишком, честно говоря, огорченно расшифровал позывные тела, посмотрел на медленно кипевшего йога и с задумчивой въедливостью повторил:
– Так когда, вы говорите, Вадим Арнольдович, прибыли?
– В Москву или домой? – ехидно уточнил йог.
– Домой.
– В половине пятого.
– А спать легли?
– Буквально сразу. И никакого трупа в прихожей не было.
Ответы жильца полностью совпадали с мнением медэксперта – убийство Алиева произошло примерно в пять утра плюс-минус полчаса. Дело приобретало все более и более неприятные очертания.
Невысокий, худощавый, но жилистый йог вполне мог засандалить нож в грудь таджика. Мог ударить так, что треснула толстая пластмассовая ручка…
Но вот мотив…
И почему тело осталось в прихожей?..
Непонятно. Зарезать соседа, втащить его тело в собственную квартиру и спокойно улечься спать?.. Можно было оставить это тело на площадке перед дверью в квартиру убиенного… Тогда и взятки гладки, в сороковую квартиру зашли бы только для дежурного опроса…
Хотя… За долгие годы разыскной деятельности кэп Дулин повидал и не такое. Например, части тела соседей в кипящих кастрюльках…
– Вадим Арнольдович, а позвольте узнать. По чему вы уехали из Москвы так вдруг? Никого не предупредив…
Вадим Арнольдович возвел глаза к потолку, помотал головой – как вы мне все надоели! – и, набрав в грудь воздуха, медленно, успокаиваясь, его выпустил. Глаза его закрылись, йог уснул. Наверное.
Дулин кашлянул.
– Я летал в Читинскую область, – прозвучал в комнате спокойный, размеренный голос. —
К своему духовному наставнику. Мы совершали паломничество, поднимались на гору Алханай.
– И долго поднимались? – с едва слышимой насмешливостью спросил капитан.
Вадим Арнольдович взглянул на него строго.
– Не ерничайте, господин капитан. Друзья сообщили мне, что лама плохо себя чувствует, и я собрался в одночасье. Примерно месяц жил по этому адресу. – Йог Савельев дотянулся до ручки и блокнота капитана, быстро нацарапал на листке трудно-воспроизводимое название бурятской деревеньки. – Когда ламе стало лучше, мы вместе поднимались на Алханай.
– А почему решили вернуться именно сегодня?
Вадим Арнольдович посмотрел на милиционера долгим взглядом, вздохнул и произнес:
– Так, видно, было предопределено.
– И в этом есть высший смысл, – усмехнулся Дулин, но на этот укол йог уже не ответил.
В воскресенье вечером Алеша Бубенцов пил в комнате Вадима Арнольдовича чай.
По большому счету, в сороковую квартиру он явился с желанием увидеть Настеньку, примчавшуюся в столицу еще в субботу, после звонка Софьи Тихоновны. Тетушка расплакалась, едва услышав в телефонной трубке голос внучатой племянницы, та бросила все дела и приехала в Москву.
Но дверь участковому открыла Надежда Прохоровна.
– Нет ее, – сухо сказала после «здрасте», – в магазин с Софой ушла.
Алеша улыбнулся и выдал фразу, заготовленную как раз для этого случая:
– А я не к Насте, баба Надя. Я к Вадиму Арнольдовичу. Он на месте?
– Где ж ему быть, – вздохнула Надежда Прохоровна и пропустила участкового к вешалке. – Как вернулся вчерась, так никуда и не выходит.
В пятницу днем Вадима Арнольдовича милиционеры все же увезли с собой. Дулин решил помариновать единственного дееспособного подозреваемого все выходные в камере вместе с бомжами и буйными алкоголиками.
Решение было правильным. Никого не забрать из квартиры, где в замкнутом пространстве шесть на восемь нашли убитого мужчину, было бы просто смешно. Забирать в клоповник бабулек было бы еще более вызывающе смешно, так что выбор, разумеется, пал на славного йога Вадима Арнольдовича.
Но утром в субботу Дулину позвонило высокое начальство. Позвонило, да как начало пихать…
«Такие люди, как Вадим Арнольдович Савельев, составляют славу и гордость России! Ученый, востоковед, его труды переиздаются по всему миру… он чуть ли не личный друг далай-ламы… Его именем названа улица в какой-то бурятской глуши…» И так далее, и тому подобное… Высокое начальство распиналось долго. В душе Дулина, несмотря на явную личную симпатию к подозреваемому, закипали чувства, симпатии диаметрально противоположные, явно протестные, стремящиеся к обратной реакции.
Но Вадима Арнольдовича он все-таки выпустил. Попросил дать подписку о невыезде и тем же вечером созвонился с участковым Бубенцовым.
Алеша чуть разума от счастья не лишился. Сам славный опер, легенда сыска, звонит ему домой.
– Ты вот что, Алексей, – сказала легенда. – Ты в той квартире за своего… Походи там среди соседей, чайку попей, послушай…
– Слушаюсь, товарищ капитан! Когда приступить…
– Ты не рапортуй, – слегка раздраженно оборвал его шеф убойщиков. – Ты тортик лучше купи или каких пряников… Расположи соседок к беседе… Но ухо держи востро! Эти божьи одуванчики «времен Очакова и покоренья Крыма» еще тебя самого облапошат…
– Да понял, понял.
– А понял, так исполняй!
Исполнительный лейтенант тортика покупать не стал, поскольку знал бабулек лучше. Визит Алеши с тортом после всех событий вполне мог закончиться еще на пороге этим самым тортом по физиономии. Баба Надя дама суровая, если обиделась, скидок на погоны делать не будет.
…Вадим Арнольдович разливал по коричневым глиняным кружкам ароматный зеленый чай из такого же глиняного, чуть приплюснутого чайничка.
Электрический чайник стоял тут же на длинном изогнутом языке письменного стола. Ритуал чаезаваривания произвел на Алешу приятнейшее впечатление неторопливой точностью движений. Вадим Арнольдович плавно приподнимал чайничек, бережно придерживал его снизу ладонью…
О том, что потчует его пряниками светило российской науки, лейтенант Бубенцов не знал. Кэп Дулин не посвятил его в тонкости высочайшего нагоняя и благоразумно отправил к светилу по-простому, по-соседски, так сказать. Как в детстве.
А стоит заметить, Алеша еще с того самого детства привык относиться к чудаковатому соседу с насмешливой снисходительностью.
Еще мальчишкой он бегал по сугробам за странным дядькой в рубахе навыпуск и сандалиях на босу ногу и наравне со всеми крутил пальцем у виска.
Что делать. У детей в этом возрасте наиболее остро развито стадное чувство: куда вожак, туда и прочие. Заводила забрасывает снежками невозмутимого чужеродного сумасброда. И Алешин снежок летит хоть и не прицельно в спину, но в том же направлении и падает рядом с сандалиями в снег…
А ведь казалось бы… Одно из самых значительных воспоминаний детства связано именно с этим сухощавым господином, по-молодежному собравшим волосы в пучок на затылке.
Лет восемь, наверное, было Алеше тогда. Или девять… Ходил он в школу, забегал к бабе Наде, и словно магнитом тянуло его в эту комнату, заполненную чудесами со всего света. На стенах здесь висели фотографии людей и животных. Взгляд завораживали картины, где голубели горы на фоне розового неба…
– Вам нравится, Алеша? – спросил тогда Вадим Арнольдович оробевшего от впечатлений маленького гостя.
– Да, очень, – прошептал мальчишка.
– Так и должно быть. На детской палитре восприятия должны преобладать насыщенные краски. В особенности голубые и розовые, это цвета счастья.
– А эту картинку вы нарисовали?
– Что вы, Алеша! – восхитился бесхитростности гостя хозяин. – Эти горы, молодой человек, написал, прошу заметить, а не нарисовал Святослав Николаевич Рерих.
Несмотря на едва различимую нравоучительность, разговаривал Вадим Арнольдович с мальчишкой как с ровней. Совсем по-взрослому. Он первый обратился к Алеше на «вы» – а то в школе все «ты» да «ты», – говорил «молодой человек» и вообще поднимал самооценку дворового пацаненка до невиданных высот…
Но в этой комнате Алеша бывал редко. Чаще всего дверь чудаковатого соседа стояла запертой на ключ, он ездил в какие-то экспедиции, и по наивности маленький Алеша полагал, что экспедиции связаны с какими-то камнями и полезными ископаемыми. Что странный сосед отращивает бороду где-то в сибирской тайге или на Алтае, пьет заваренный над костром чай в компании таких же бородатых геологов…
И чувству уважительного почитания, по большому счету, не давала закрепиться та же баба Надя. Обычно она беззлобно посмеивалась над тихим интеллигентным соседом, пренебрежительно поругивала того за рассеянность, если, например, Вадим Арнольдович забывал выключать свет на кухне или в прихожей. Привычно пеняла ему на забывчивость, если тот запаздывал с оплатой телефонных счетов или счетов за электроэнергию.
В общем, боролись в Алеше противоречивые чувства: с одной стороны, он чувствовал, чтотакая комната не может принадлежать человеку ординарному, обычному, с другой стороны… Как можно быть таким вызывающе невнимательным к мнению окружающих! Этот нелепый седой хвостик, пригоревшее к кухонной плите, вечно сбегающее молоко, босые пальцы в морозные зимы!
Но в десять лет Алеша не стал кидать снежками в спину, покрытую только клетчатой фланелевой рубахой. Крикнул мальчишкам: «Вы сами дураки!» – и убежал домой.
Драться он не хотел. А объяснять недорослям-забиякам что-то из своих неоформившихся впечатлений еще не умел.
Он просто убежал домой. А в следующий раз, когда на улице показалась щуплая фигура странного соседа, отвлек приятелей игрой.
– Вадим Арнольдович, смотрю, у вас прибавилось фотографий на стенах…
– Ах, это… Это Тибет, Алеша. Вы смотрите на храмовые хурдэ.
Алеша действительно смотрел на снимок, где на фоне странных металлических цилиндров, испещренных письменами, стоял неузнаваемо, дочерна загорелый Вадим Арнольдович.