Надежда Прохоровна вновь переживала жуткие минуты, вспоминая, как убирала с Софой огромную лужу подсохшей крови.
Михей Карпович вспоминал, как весь затрясся, когда в то утро заявился домой третий жилец квартиры, Арнольдович, тот, что, по словам внучки, давно исчез. Как прошаркал он в свою комнату, и Михей даже решил в какой-то момент: «Все, конец фарту! Мужик в квартире».
Но позже вспомнил, какая та комната глухая, прежняя жиличка, баба Шура, даже громобойный дверной звонок не всегда слышала. И собрался с духом: «Не отступлю!» Тайник уже металлоискателем намечен, один шажок до цели остался! Вот она, шкатулка, прямо в руки плывет…
И даже когда таджика пришлось убить, со своего не свернул. «В убийстве Нурали, кажется, его земляков подозревают», – сказала тогда Настя, вернувшись из Москвы. Долго рассказывала, долго слушал дед о том, как «две бедняжки» перепугались, на ус мотал.
Никто его не подозревал. Слыхом не слыхивал.
Переждал Михей немного и снова в Первопрестольную подался.
Била его бриллиантовая лихорадка, как наваждение, не отпускала, звала. Один шажок остался!
Не отступлю! Два раза наезжал в Москву – не попался, и снова толстые каменные стены выручить должны!
Ну а не выручат… Так не его вина. Три трупа не цена за бриллиантовые россыпи.
Пора и ему покой узнать. Остановить свой бег, обжиться и провести остаток дней в покое и достатке.
Три трупа – не цена. Да и авось проскочит нелегкая стороной. Риск – дело благородное. Удача, она – упорных любит.
– Ну и нервы у вас, Михей Карпович, – увлеченно чирикая шариковой ручкой в документе, как будто даже сочувственно, проговорил следователь. – Как же вы не боялись вновь и вновь в эту квартиру возвращаться?
– Да вот, – развел руками крепкий дед, – не побоялся. Деваться мне некуда. Мильёнов на гостиницы нет, с вокзалов мусора гоняют.
– А кореш? Тот, что в Пушкине?
– Не кореш он мне, – буркнул Михей. – И теща у него – мегера. На одну ночь только и пустила. А потом – не ночлежка у нас, говорит.
– И все же, – отодвинулся от стола, потянулся Лапин, – как же не боялись?.. Клавдия Тихоновна погибла, Надежда Петровна уверяла всех, что не случайно…
– Так эта тетеря мне и помогла, – усмехнулся Михей и покосился на возмущенно разевающую рот бабушку Губкину. – Когда Клавдия, значит, упала. Я из комнаты только вышел – тетеря с улицы пришла, – мстительно продублировал эпитет дед. – Я за шкаф юркнул, она – мимо. В двух шагах прошла, ничего не разглядела! Шасть в кухню за мусорным ведром, я на лестницу – и ходу.
– То есть тогда вы поняли, что спрятаться в этой квартире – просто?
– Легче легкого! Снотворного Софке в молоко подсыплю, она и дрыхнет всю ночь без задних ног. А этой тетере и молока не надо. Храпит так, что стены трясутся! Чистый лесоруб. Хоть весь дом по кирпичику разбери, ничего не услышат!
– А о том, что одна тетушка пьет молоко, а вторая крепко спит, вам, значит, внучка рассказала? – индифферентно, как бы между делом, поинтересовался следователь.
У лейтенанта Бубенцова сбилось с ритма сердце, Софья Тихоновна беззвучно охнула и положила ладонь на горло, Надежда Прохоровна, и без того разозленная тем, что от лихо сочиняемых эпитетов – лесоруба еще, гад, приплел! – ее никто не защитил, выступила вперед…
Кэп Дулин скользил зрачками под ресницами и незаметно наблюдал, как соседские полки неотвратимо перестраиваются в боевой порядок.
Но первым наступление, что удивительно, начал уральский гость.
– Ты, начальник, Настю не трожь, – скрипуче произнес и вытянул вперед корпус. Явно с угрозой. – Ты ее не трогай. Внучка мне все как деду рассказывала! Как родному человеку, без задней мысли! Ей и поговорить там толком не с кем.
– Ну-ну…
– Не нукай! Я тебе тут все выкладываю, все на себя беру, ты документ строчи и Настю не трожь!
– Как же берете? – удивленно поднял брови Лапин. – Убийство Клавдии Тихоновны…
– Дак не было его! – перебил подследственный. – Не было убийства! Самооборона – была. Нападение на этого щегла в погонах – пиши. В чем виноват, сознаюсь.
– Так больно ловко уж вы, Михей Карпович, сознаетесь, – гнул свое следователь. – Никого не убивал, все сплошь несчастные случаи и самооборона.
– А мне лишнего не надо. В чем было сознаваться – сознаюсь. А лишнего – не надо.
Следователь хмыкнул и скосил глаза на Дулина.
– И грузовик в Перми возьмете?
– Возьму. Чего ж не взять? Увел я его, покатался и на место поставил.
И тут полки пошли на приступ.
– Поката-а-а-ался?! – взревела давно разобиженная бабушка Губкина. – Да ты меня чуть на тот свет не отправил!
– Чуть-чуть не считается, – ухмыльнулся подследственный Кузнецов.
– Да-а-а?! Не считается?! Да если б не колдобина, ты б меня в лепешечку об забор размазал!
– Ох, Надька, до чего ж ты злая стала. А помнишь, как на лестнице со мной в пятьдесят втором целовалась?
– Я?! Да это ты ко мне полез!!!
– Ну и ты особенно не уворачивалась…
Опытный капитан Дулин мгновенно оценил обстановку: покрывшаяся свекольным оттенком мадам Губкина сейчас схватится за сердце и убежит из комнаты – уже схватилась, вторая кумушка унесется ее утешать, подследственный вконец охамеет, а ему еще протокол подписывать…
Да и в остальном. Свидетели очень вовремя собрались в одном месте, действуют подозреваемому на нервы – меньше возни потом с очными ставками будет. Прямо сейчас, в этой комнате все запротоколируем, чистосердечное признание подпишем – и по домам.
Вон как Лапин старается. Тоже, курилка, свою выгоду чует… Такого зверя расколоть.
Не нервы – канаты.
Итак: капитан Дулин грохнул кулаком об стол.
– Молчать! Кузнецов, кончай балаган! Где ты взял грузовик – отвечай!
– Возле стройки, – расслабленно, нисколько не боясь капитанского крика, Михей Карлович сполз по спинке стула.
«Ты мне еще ножку на ножку закинь!» – и в самом деле разозлился капитан.
– Сядь прямо! Вот так… Говори, как узнал, что Губкина в Пермь направляется? Кто сообщил?!
– Да не сообщал мне никто! – скуксился подозреваемый. – В бараке, где я живу, душевой нет! Я к Насте помыться шел, она мне ключи от дома оставила. Иду, а тут эта тетеря из подъезда выходит… Я за ней – смотрю, к мужику какому-то подходит, что-то спрашивает! Я – к нему. Что, говорю, у тебя моя теща выспрашивала…
– «Теща», – фыркнула неугомонная бабушка Губкина.
– А кто? Невеста, что ли? – вредно огрызнулся подследственный.
– Ах ты…
– Надежда Прохоровна! – призвал к порядку Лапин, и та, запыхтев самоваром, отвернулась к окну. – Так что там с грузовиком, Михей Карпович?
– Ну вот. Мужик тот в кепке и говорит: «Потопала твоя теща к мастерской, где ключи изготовляют…» – Михей Карпович дотянулся до пачки сигарет, прикурил. – Ну, думаю, разнюхивать приехала. Я за ней. Идем мимо стройки, а там невдалеке забегаловка для строителей… – пых, пых. – Шофер, значит, из машины выпрыгнул, и туда. Я в кабину. ГАЗ много лет водил, гвоздем завести могу, – пых, пых. – Завел и поехал.
– На гражданку Губкину? – уточнил следователь.
Кузнецов приложил обе ладони к груди и склонился над столом:
– Да попугать я ее хотел, гражданин следователь! Попугать!
– Попугать, – занес Лапин в протокол.
– Да! Дай, думаю, нагоню на тетку страсти, пусть обратно к себе в Москву мотает, нос в чужие дела не сует!
– А ты ключей чужих не путай! – мстительно встряла гражданка Губкина.
– Ну было дело, – легко согласился Михей Карпович, – перепутал.
– Сволочь ты, Михей, – припечатала Надежда Прохоровна. – Ты ж меня не попугать хотел, а раздавить.
– Ну и раздавил бы маленько, – усмехнулся тот. – Полежала б в больничке, под ногами не путалась…
– Лиходей!
– Надежда Прохоровна! – вякнул следователь. – Куда потом грузовик дели, Михей Карпович?
– Так сделал круг и на место поставил. Отпечатки пальцев стер. Лови удачу, гражданин начальник, все на себя беру. Даже что и не докажешь.
Лапин отложил ручку в сторону, снял очки в легкой оправе и, потерев переносицу, заметил:
– Странно как-то у вас получается, Михей Карпович. Внучка у вас – добрая, а деда в дом пустить не захотела. Почему? – подался вперед. – Почему вы живете где-то в бараке на окраине, а не в ее доме со всеми удобствами?.. Может быть, не так все просто, как вы нам представляете? А?..
В притихшей комнате – полки аж дышать забыли – раздался свистящий шепот деда:
– Ты мне, нюхач, Настю не марай. Она мне…
– Дурак ты, следователь! – перебив деда, припечатала вдруг без всяких скидок на погоны Надежда Прохоровна. – Выучился, а все как есть дурак! Тебе ж ясно сказали – не знала она ничего!
Лапин всем телом развернулся на стуле к окну, откуда ругалась бабушка Губкина, и, очень натурально изображая негодование (а может, и не изображая, прикинул Дулин), всплеснул уставшими от писанины руками:
– Как много у нас тут защитничков выискалось! Вот вам самой, Надежда Прохоровна, разве не любопытно – чужая внучка сливает налево и направо информацию о вашей жизни, коты у вас погибают, сестры с потолка падают… Не подозрительно, а?!
– Нет, – четко выговорила бабушка Губкина.
– То, что этот гражданин уверенно шарил по вашей квартире, – не подозрительно?
– Нет.
– Ну-ну…
– Не нукай, не запряг! Ты, дубина, таких девушек, как Настя, отродясь не видел! Привык с *censored*тками да пьяницами…
– Надежда Прохоровна, – спокойно перебил следователь, – еще одно оскорбление, и я прикажу надеть на вас наручники.
– А ты чистую девочку не марай!
– Надежда Прохоровна!
– Она ангел! – внезапно пискнул сидевший доселе мышонком лейтенант.
– И этот туда же, – вздохнул следователь и развернулся обратно к столу. – Итак, Михей Карпович, как получилось, что ваша внучка не рассказала о вашем появлении родственнице в Москве?