Впервые за несколько недель Ханна забыла об осторожности. Чувство сильного душевного утомления и физическая усталость навалились одновременно. Работа выскользнула у нее из рук, и экономка откинулась на спинку стула, на минуту прикрыв глаза. Ей казалось ужасным, что Рут так ясно понимает натуру Этель и так горько переживает, что природа этой натуры такова, какова она есть. В возрасте Рут Ханна только пошла в школу в Верхнем Рэдстоу, обладая глубокими сокровенными познаниями о сексуальных процессах, приобретенными благодаря жизни на ферме, и обнаружила, что вопросы, которые отец не стеснялся обсуждать в ее присутствии, в школе служили предметом грязных перешептываний. Потрясение, которое испытала юная Ханна, отличалось от того, на которое ханжески претендовала Лилия, поскольку той были отвратительны физиологические подробности, а у Ханны вызывало отвращение, что кто‐то может считать их нечистыми, и все же ей не пришлось, как Рут, разрываться между умозрительным пониманием предмета и, несомненно бессознательными, потребностями тела.
Грубость этой мысли была неприятна, но от ее правдивости стало совсем гадко. Прекрасно рассуждать о преимуществах прогресса для женщин и заботе об их целомудрии, но что происходит с умами бесчисленных девственниц, которые никогда никем не станут, если будут в первую очередь стремиться, чтобы кто‐нибудь, не дай бог, не счел их недостаточно респектабельными? И хотя Рут, как и Этель, была далека от понимания причин, она так же являлась несчастной жертвой следствий.
Ханна вздохнула и подняла взгляд на девочку, смотревшую почти с испугом, за которым таилось жгучее любопытство, права ли она была, избрав тактику самоуничижения, и принесло ли это нужные ей плоды.
На следующий день в гостиной разожгли камин, и в доме витало ощущение праздника. Роберт Кордер уехал выступать на каком‐то собрании за пределами Рэдстоу и собирался там заночевать, и Ханна приготовила ужин из необычных блюд, которые в рядовые дни они не могли себе позволить, потому что преподобный любил плотно поесть и предпочитал тяжелую, сытную пищу. Семье хватило совести оценить старания экономки: Этель предпринимала попытки – довольно, впрочем, жалкие – сделать вид, что не держит зла на Уилфрида и мисс Моул, Рут откровенно наслаждалась вкусной едой, Уилфрид воздерживался от лести и поддразниваний, и Ханна сказала самой себе, что получилась неплохая имитация временно счастливого семейства.
Когда с ужином было покончено, Рут осталась в столовой делать уроки, как она и мечтала, в тишине и покое, но Ханна задержалась, чтобы поправить огонь в камине и взять вещи, которые собиралась починить, что стало для нее ежевечерним занятием.
– Ну теперь‐то ты всем довольна, правда? – весело спросила она.
Обеспокоенное личико Рут стало еще напряженнее.
– Я не говорила, что хочу остаться одна, – возразила она, и Ханна поняла, что кажущаяся угрюмость девочки вызвана лишь сильной застенчивостью, – я просто хотела тишины. Вы сидите так тихо. Не как Этель. А она будет счастливее наедине с Уилфридом.
– Ну, а я предпочту остаться здесь, – сказала Ханна, и ни одна больше не произнесла ни слова, пока Рут не отодвинула книжки и не сообщила, что идет спать.
– Спокойной ночи, – кивнула ей мисс Моул с прохладной улыбкой.
Рут наклонилась к огню, чтобы погреть руки, и, судорожно вздохнув напоследок, вышла из столовой.
– Я еще завоюю это дитя, – пробормотала Ханна самой себе.
Посреди ночи она вдруг резко проснулась от очередной вариации на тему сна, который посещал ее чаще всего. Сцена всегда была одной и той же: Ханна находилась у себя в коттедже или где‐то поблизости, в одной из комнат с низкими потолками или в саду, и либо испытывала безграничное счастье, либо была сбита с толку, либо переживала огромное горе, и сегодня ночью в сюжете преобладали неприятности. Ханна еще подумала, что ее разбудила испытанная во сне боль или собственный плач, но, лежа и пытаясь успокоиться, она услышала какие‐то шорохи в коридоре и скрип дверной ручки.
– Кто здесь? – спросила Ханна дрожащим голосом, все еще находясь под влиянием сна.
– Это всего лишь я, мисс Моул. Мне показалось, я слышала странный шум.
Ханна пошарила в темноте, ища спички, и зажгла свечу у кровати. Рут стояла в дверях в одной ночной рубашке, босиком, и в зыбком свете казалась маленьким привидением с испуганными глазами.
Ханна стремглав выскочила из постели.
– Быстро сюда! – прикрикнула она, после чего завернула Рут в одеяло, а сама надела халат. – Что там? – живо спросила она. – Грабители?
– Не знаю, – стуча зубами, ответила девочка. – Я спала.
– Вот как! Я тоже.
– Мне что‐то снилось, и… наверное, это глупо, но мне не нравится спать в гардеробной. Там и так не слишком уютно, даже когда папа находится в соседней комнате, но сегодня, когда он в отъезде, гардеробная казалась такой пустой… или, наоборот, казалось, будто там кто‐то есть. А я не могла найти спички, чтобы зажечь газовый рожок, и мне послышалось, будто кто‐то ходит, и тогда я побежала наверх. Простите, мисс Моул.
– Тебе не за что извиняться, – заявила Ханна, состроив смешную гримаску и присаживаясь на кровать. – Если это грабители, предлагаю остаться здесь. Нет смысла вмешиваться, станет только хуже. Давай дадим им несколько минут, пусть закончат свои дела, а когда я решу, что они ушли, то спущусь и проверю.
Рут засмеялась, и Ханна впервые услышала ее искренний смех.
– Вряд ли там грабители, – заметила девочка. – Разве их заинтересует дом вроде нашего? Но я не хочу возвращаться в гардеробную, мисс Моул!
– И не надо: поспишь здесь, а я пойду туда. Ты же не против поспать на моем белье? А я посплю на твоем. Здесь ты почувствуешь себя счастливее, правда же? Будешь рассматривать кораблик на каминной полке и потихоньку заснешь.
Рут кивнула.
– А откуда у вас этот кораблик?
– Он стоял на камине в моем старом доме в деревне. Как‐нибудь я тебе об этом расскажу.
– А где именно в деревне?
– За холмами, недалеко отсюда. – Ханна помолчала минуту или две, глядя в пол. – Что ж, думаю, они уже ушли, – заключила она. – Спокойной ночи. Обещай, что постараешься уснуть.
– А вам разве не будет страшно?
– Нисколько. Как‐то раз я встретила грабителя, и он мне понравился. И об этом я тоже тебе расскажу, но лучше днем. А сейчас мне придется задуть свечу, хорошо?
– Хорошо, я не против. Мисс Моул, – в темноте признание далось девочке легче, – скорее всего, не было никаких грабителей.
– Конечно. Тебе просто приснился плохой сон. И мне тоже. Я рада, что ты меня разбудила. А завтра я куплю ночники. Потому что спичек никогда нет под рукой, когда они нужны.
– И еще они гаснут, когда торопишься. И, мисс Моул, – эта просьба далась куда тяжелее, – вы ведь никому об этом не расскажете, правда?
– Непременно расскажу! – пригрозила Ханна с шутливой серьезностью. – Завтра же первым делом с утра сообщу Дорис, потом твоей сестре и кузену, ну и отцу, конечно, но это уже когда он вернется домой.
Рут снова рассмеялась тихим призрачным смехом, и Ханна, спускаясь по темной лестнице, с триумфом сказала себе: «Теперь‐то я завоевала ее!», но к триумфу примешивалось легкое беспокойство. Уж она‐то знала о сковывающей природе привязанности.
Глава 10
Увидев эту парочку за завтраком на следующее утро, никто бы не догадался, что их отношения изменились. Рут отличалась стеснительностью, а Ханна – хитростью, и обе были чересчур осторожны, чтобы вести себя иначе, чем раньше. Мисс Моул не хотела лишний раз подчеркивать, что победила. Враг скоро капитулирует на ее условиях, так зачем усиливать ревность Этель? По мнению последней, Уилфрид нес откровенную чепуху, когда намекал, будто мисс Моул – самая очаровательная женщина на свете, но в его чепухе обычно оказывалось достаточно правды, которая могла и больно жалить, и утешать, и бедняжка Этель, не умеющая скрывать свои чувства, была обижена и озадачена. Чем эта женщина могла его очаровать? – казалось, безмолвно вопрошает она, переводя взгляд с мисс Моул на Уилфрида. Девушке в ее двадцать три Ханна представлялась почти старухой, давно шагнувшей за черту возраста, когда можно считаться привлекательной. Экономка даже не была хорошенькой, но Уилфрид, находясь рядом, всегда наблюдал за ней. Дочке проповедника нравилась мисс Моул – и нравилась бы еще больше, если бы та совсем не нравилась Уилфриду. Однако же Ханна дарила чувство безопасности: если вдруг коттедж загорится или кто‐то из домочадцев заболеет, мисс Моул сразу подскажет, что делать. С ее появлением жизнь стала намного комфортнее. Этель была благодарна, что экономка освободила ее от утомительного планирования завтраков, обедов и ужинов и попыток заставить Дорис выполнять свои обязанности по дому, но при этом не испортить отношения со служанкой в миссии, чтобы та не жаловалась другим членам девичьего клуба на строгую работодательницу. Существовало множество причин, по которым Этель была отвратительной домохозяйкой, и столько же – почему мисс Моул казалась идеальной в этой роли. В сорок лет все отвлекающие желания, амбиции, надежды и разочарования должны были пройти, оставив ум спокойным и удовлетворенным повседневными делами – состояние, которому Этель иногда завидовала, однако чаще она все же жалела мисс Моул и старалась верить, что комплименты Уилфрида в адрес экономки – его новый способ привлечь к себе внимание самой Этель.
Естественно, никто не видел мисс Моул, когда она находилась одна в своей голубятне, и никто не был посвящен в ее сны и грезы наяву. Новые подопечные были слишком молоды и слишком поглощены собой, чтобы понять, что жизнь экономки так же важна для нее, как их жизнь важна для них, и что у мисс Моул не меньше возможностей для приключений и романтики, что для нее принять настоящее за образец будущего означает смерть. Ею двигала надежда, а не недовольство, а то, что Этель принимала за смирение, свойственное среднему возрасту, являлось умением создать драму из банальностей. В обители проповедника собралось маленькое общество, само по себе довольно заурядное,