– Только сначала подмету перед камином, – откликнулась она, и мистер Кордер подумал: до чего же странно, что ни одна женщина не в состоянии полностью сосредоточить внимание на чем‐то одном.
Но, как выяснилось, в процессе уборки мисс Моул размышляла, потому что, закончив и сев на стул, она сразу сказала:
– Вы назначили меня ответственной за домашние расходы. Если я не выхожу за рамки бюджета, как и было до сих пор, вряд ли справедливо критиковать меня в мелочах.
– Речь на самом деле не о деньгах, мисс Моул, – досадливо поморщился хозяин дома, – а о воспитании. Не хотелось бы поощрять в Рут нервозность. Я надеялся, девочка это перерастет. Раньше, когда… когда ее мать была жива, Рут часто прибегала к нам в спальню среди ночи, будила нас и твердила, что ей страшно. Чего она боится?
– Может, медведей, – задумчиво предположила мисс Моул. – Когда я была маленькой, меня преследовал медведь, очень настойчивый и изобретательный. От него невозможно было скрыться. Он мог взбираться по отвесным стенам, отпирать любые замки. Не стоит докапываться до разумных причин явлений, в которых нет места рациональному, – например, страхов.
– О, так вы изучаете психологию?
Ханна пропустила колкость мимо ушей.
– Страха медведей, – тихо продолжила она, глядя в огонь. – Или волков. Какое‐то время я была уверена, что волк схватит меня, прежде чем за мной захлопнется дверь спальни, если на лестнице я не наступлю на определенную ступеньку. С волком я наполовину притворялась, а вот медведь был настоящий.
– Но, мисс Моул, это смешно! Вы же не хотите сказать, что Рут верит, будто у нее в спальне водятся дикие звери!
– Посреди ночи? Да я сама в такое поверю. И Рут еще маленькая… но при этом слишком взрослая для своих лет. – Она посмотрела на хозяина. – А как насчет привидений?
– Привидений? – фыркнул Роберт Кордер. – По-моему, уж лучше медведи.
– Вот и девочка так думает. – Ханна встала со стула. – Медведи или привидения, ночник не даст им добраться до нее.
– Меня это не устраивает, – отчеканил преподобный. Мисс Моул слишком многое принимает как должное. – К тому же Рут знает, что я рядом.
Ханна опустила сплетенные руки и вздернула плечи.
– Вы в доме хозяин, – отметила она, и мистер Кордер подумал: а вот это было излишне. – Но прошу вас, – и Ханна снова сцепила руки перед грудью, – не отбирайте у дочери ночник. Не надо. Рут не слишком сильная девочка, но я готова за ней присмотреть.
– Именно для этого в числе прочего вас и наняли.
– Так дайте мне шанс! – И экономка улыбнулась – как ни странно, впервые за весь разговор.
– Я подумаю, – буркнул проповедник, отворачиваясь к чайному подносу.
– Спасибо, – тихо сказала мисс Мойл, и он с досадой подумал: за что? И не было ли в ее тоне скрытой иронии?
Он сидел, помешивая чай, и обдумывал странный разговор, выискивая замаскированные уколы со стороны собеседницы. Слишком уж она разошлась, рассказывая о своем детстве. Видимо, теперь чувствует себя увереннее, предположил мистер Кордер, и вполне может оказаться невыносимой болтуньей, если ее поощрять. Намеки на то, что экономка лучше отца понимает Рут, неимоверно раздражали. Но насчет слабости Рут не поспоришь: малышка легко простужается, как и ее мать. Он, конечно, все обдумает, сказал себе преподобный, догадываясь впрочем, что мисс Моул в любом случае поступит по-своему. Нельзя рисковать тем, что обвинят его, если ребенок пострадает; экономка вполне может оказаться права. Миссис Спенсер-Смит упоминала о ее опыте. Пока же мистер Кордер был озадачен мисс Моул и жалел, что упомянул о деньгах. Скупость никогда не входила в число его пороков, и было несправедливо по отношению к нему самому – результат неудачного дня! – что из его речей сложилось такое впечатление.
Глава 12
Дверь в комнату Рут была открыта, когда Ханна поднималась к себе, но свет не горел. Неужели мистер Кордер задул ночник в качестве воспитательной меры? Мисс Моул была готова сбежать вниз и отругать его, как вдруг ее остановил свистящий шепот:
– Я уже легла в кровать. – Рут помедлила. – Но не нашла на столе спичек и не смогла зажечь ночник, и тогда подумала, что подожду, пока вы пойдете наверх.
– Если ты вставала с кровати, чтобы открыть дверь, почему заодно не взяла спички?
– А дверь была не закрыта, – сообщила Рут.
– Ясно, – сказала Ханна. Ее восхитила стратегия девочки и ее ловкие объяснения, поэтому, зажигая лампу, экономка еле сумела скрыть подергивание губ, норовивших растянуться в довольную улыбку. – Но на будущее, – строго предупредила она, – я сама буду зажигать ночник, когда ты ложишься спать.
– Лучше на десять минут позже. Тогда вы могли бы и газ заодно привернуть. Я не люблю его выключать. Приходится вставать и проверять, все ли я правильно сделала. Несколько раз. А у вас было так же?
– У нас в доме не было газа. Внизу лампы, наверху свечи. А в лунные ночи я и свечу не зажигала. В деревне не закрывают окно спальни шторами, и госпожа Луна может заглянуть в комнату, если захочет. Мне нравилось следить, как она влачит свои юбки над верхушками деревьев. И когда она проплывала мимо, вслед ей ухали совы. – Ханна поправила одеяло на худеньком тельце затихшей Рут. – Спи. Спокойной ночи.
– Пожалуйста, мисс Моул, закройте на минутку дверь! – торопливо попросила девочка.
Ханна повиновалась и, вернувшись к кровати, вознесла благодарность за ночи своего детства, проведенные в голой спальне с покатой крышей и открытым окном, безо всех этих кружевных занавесочек и венецианских штор. Ей даже стало жалко Рут, которая медленно проговорила:
– А я вот никогда не слышала, как кричит сова.
– Боюсь, на Бересфорд-роуд совы не живут.
– Да, их здесь нет. – Девочка помялась, глядя на Ханну, будто хотела о чем‐то спросить, но заговорила совсем о другом: – А вы ездите к себе домой на праздники?
– Это больше не мой дом. Ферму продали, когда умерли отец с матерью, двадцать лет назад.
– Двадцать лет! Но тогда, – малышка закрыла глаза и наморщила лобик, – вы, наверное, давно с этим свыклись.
Ханна поняла, что Рут думает о смерти и о своей маме. Вот и ответ на вопрос, который экономка не могла задать Роберту Кордеру. Горло болезненно сжалось, и она позавидовала любви Рут, явно ничем не омраченной. Память о такой любви следовало лелеять, но Ханне Моул было отказано в этом.
Она глубоко вздохнула.
– Не думаю, что привыкнуть к чему‐то – лучший способ справиться с потерей. – И продолжила, не столько для Рут, сколько для себя самой: – Ведь так мы обесцениваем чувства и память. А ими нужно пользоваться как можно чаще. – И повеселевшим голосом добавила: – К тому же я потеряла не всё: у меня остался крошечный кусочек фермы, небольшой коттедж с фруктовым садом. Я была не в силах расстаться с домом окончательно, однако после того, как все долги были выплачены, на большее средств не хватило.
– Тогда в отпуске вы сможете поехать туда и снова послушать сов!
– Нет, увы, не могу, – покачала головой Ханна.
– Почему?
– Коттедж сдается.
– О, ясно. Жаль. Но зато вы получаете деньги.
– Да, такова была идея.
Рут жалостно вздохнула:
– Как бы я хотела послушать уханье сов, мисс Моул… – И запнулась, но Ханна уже выучила: если Рут внезапно умолкает, за этим непременно что‐то последует. – Вы любите попугаев? Я их ненавижу.
– В тебе слишком много ненависти, дитя. Чем тебе не угодили попугаи? Их тоже создал Бог, как и всех остальных.
– Бог создал и мистера Самсона. Когда вы жили в деревне, у вас ведь не было соседей, правда?
– Коровы, овцы, лошади, свиньи, совы…
– Но не попугай и не мистер Самсон! Лучше бы кто‐нибудь другой жил по соседству. Мистер Самсон, едва меня увидев, всегда пытается со мной заговорить через изгородь в садике позади дома. Один раз звал зайти к нему: мол, у него есть для меня котенок. Так что пришлось сказать, что я не люблю котят, хотя, по правде, мисс Моул, я их обожаю! Но сосед меня пугает, иногда даже снится ночью. А раньше я считала… в общем, если обсудить с кем‐то неприятности, они меньше тревожат.
– И давно тебя беспокоит мистер Самсон?
– О, с тех самых пор, как он предлагал котенка… года два, наверное.
– Бедный старый джентльмен, – заметила Ханна.
– Я считаю, что он старое чудовище!
– Ну вот, опять! Что‐то еще было, кроме случая с котятами?
– Много чего, – буркнула девочка.
– Что ж, как‐нибудь расскажешь, послушаю для разнообразия. Но смею заметить, что мистер Самсон тоже одинок.
– Тоже? – задохнулась Рут.
– Да. Как я, – отрезала Ханна. – Спокойной ночи.
Ответ явно поразил малолетнюю эгоистку, да и уход со сцены вышел удачным, удовлетворенно подумала Ханна. Рут не повредит узнать, что другие люди, даже взрослые и старики, которые со стороны кажутся такими уверенными в себе, могут страдать не меньше юнцов; Ханна в принципе сомневалась, что к настоящему моменту хоть кто‐то из домочадцев разок подумал о самой мисс Моул вне связи с собственной персоной. Ее личные комфорт и счастье, за которые семья вроде как несла ответственность, либо предполагались по умолчанию, либо игнорировались. Было нетрудно убедиться, что Роберт Кордер почитает любого обитателя своего дома счастливцем, но даже для Уилфрида, такого же чужака, как и она, мисс Моул оставалась лишь зеркалом, в котором тот рассматривал свое отражение, а растущее любопытство Рут объяснялось детской любовью к интересным рассказам. Подобное отсутствие внимания не слишком льстило Ханне, но, как и все прочее, имело свои преимущества, утешала себя она, входя в темную спальню и направляясь к незашторенному окну.
Мисс Моул опустилась на колени, положила локти на подоконник и уперла подбородок в руки. Крыши зданий напротив влажно блестели от ливня, который низкие облака, гонимые бурей, сбросили на город, как балласт с кораблей, удирающих от погони, и напористый ветер щекотал желающие обмануться ноздри Ханны влажными запахами яблок и мха. Далеко на фоне темного неба, выше взбирающихся от доков Рэдстоу полей, она видела – или воображала, что видит, – возвышенность, за которой скрывались родные края. За этой преградой уютно расположилась родина с ее маленькими фермами и фруктовыми садами, с равнинами, прорезанными оврагами с зарослями ивняка по краям, и холмами, окружающими равнины. Родные места удовлетворяли две стороны натуры Ханны. Она любила домашний уют ферм и деревенских коттеджей, выкрашенных в белый и розовый, с большими садами и маленькими палисадниками, где валялись среди высокой травы пятнистые свиньи, словно вросшие в землю; но не меньше она любила изборожденные выступающими ребрами известняка холмы с плоскими, как вересковые пустоши, вершинами, где издалека вереск кажется почти черным; именно в смешении знакомого и неизведанного Ханна находила особое наслаждение. Два этих мира казались отдельными, но были одним целым: фермерские дворы и поля представляли собой лишь плоть на костях земли, и одно сердце билось и под серыми скалами, и под яблоневыми деревьями. Так и в груди Ханны билось сердце женщины, мечтающей о домашнем очаге, – и вольной искательницы приключений; той, что жаждала любви и связанных с ней обязательств, – и той, что боялась связать себя хоть чем‐то, даже отдаленно напоминающим договор.