– Закончили играть? – поинтересовалась Ханна.
– Нет, но я должна оставаться здесь, пока меня не позовут. Мисс Моул, как по-вашему, разве не забавно вышло с письмом Пэтси?
– Ой ли? Ты ведь на самом деле рада от нее избавиться, я права?
– Да. И все равно я думаю, что это забавно.
Этель не спешила выдавать, что у нее на уме, а мисс Моул не собиралась ее подталкивать, хотя девушка явно ждала наводящего вопроса.
– Она твоя близкая подруга? – поинтересовалась Ханна вместо этого.
– Ну, иногда мне кажется, что да, а иногда нет. В этом вся Пэтси.
– Понимаю. Ты ей что‐то рассказываешь, а потом думаешь, что лучше бы воздержалась. Ты что‐нибудь рассказывала ей обо мне?
– Ох, мисс Моул, да! – Этель расплакалась, потому что в целом была правдива и обманывала лишь себя. – Но только ту историю с матрасами.
– Ну конечно, о чем еще говорить, – мрачно резюмировала экономка. – Постаралась ты на славу. Ладно, неважно. Не плачь! У тебя постоянно глаза на мокром месте, это совсем не привлекательно, к тому же все догадаются, что ты опять ревела, когда вернешься в гостиную. Прекрати! – прикрикнула она.
– Но вы сочтете меня ябедой, а ведь вы были так добры ко мне в последнее время!
– И всегда буду добра, если ты позволишь.
– Я не собиралась сочинять про вас байки, мне просто хотелось с кем‐нибудь поговорить.
– Когда в следующий раз захочется поговорить, поговори со мной.
– Она все рассказала отцу? – спросила Этель сдавленным шепотом.
– Не знаю.
– Потому что, если рассказала… Ой, меня зовут! Я вернусь, когда снова будет моя очередь.
Уилфрид сменил Этель.
– Назревают неприятности, – сообщил он.
– Человек рожден для неприятностей. Помешай, пожалуйста, огонь в камине.
– Что мне в вас нравится, Мона Лиза…
– Да-да, с удовольствием послушала бы, но что там за неприятности?
– Что мне в вас нравится, так это ваш уклончивый ум, полный аллюзий и иллюзий. Готово! Искры летят вверх. Конечно, мне и многое другое нравится.
– Что за неприятности? – самоотверженно повторила Ханна.
– Бунт на корабле. Говард решил, что не хочет быть священником, и золото миссис Спенсер-Смит выброшено на ветер, как и его учеба. Что вы об этом думаете? Леди отправила юнца в университет, чтобы вырастить из него благовоспитанного карманного служителя церкви, а он заявляет, что не желает становиться маленьким миленьким священником. Он только что взорвал эту бомбу, и теперь все спорят и обсуждают новость, вместо того чтобы продолжить игру. Так что нас ожидает веселое Рождество, и лично я собираюсь как можно раньше уехать к моей дорогой матушке и пробыть там как можно дольше, пока ей не надоест. Говарда ждет сущий ад, но это лучше, чем провести в аду всю жизнь.
Мисс Моул вздохнула.
– Почему люди вечно хотят превратить жизнь ближнего в ад?
– Потому что это заставляет их почувствовать себя богами. Легко и просто. А вот дядюшка…
– Осторожнее, – предупредила Ханна. – Он пошел в прихожую за почтой.
– Да, он любит просматривать письма. Опять же как бог! Он должен знать все. И все же, Мона Лиза, надо отдать ему должное: у себя в молельне он всеблагое божество. Но если подумать, это тоже легко. Его паства получает награду за послушание, и ее же получат его дети, если будут соответствовать представлениям о благе, что в мире Роберта означает восхищаться отцом и верить ему. Рут права. Нехорошо людям быть священнослужителями, временами мне даже жаль бедного дядюшку. Когда рассматриваешь себя как центр мироздания…
– Мне казалось, это ты так поступаешь.
– Да, но я знаю, что делаю. В этом вся разница. А вот дядя…
– Не стоит мне слушать такие речи, – посетовала Ханна, но ей нравилось смотреть, как мальчик сидит перед ней на каминном коврике, прислонившись спиной к креслу и обняв руками колени. Она могла притвориться, что так общался бы с ней родной сын, в то же время понимая: само отсутствие требований, которые мать и сын предъявляют друг к другу, и составляет всю прелесть ее отношений с Уилфридом.
– Вздор! – сказал юноша. – Мы с вами единственные разумные люди в этом доме. Говард тоже не дурак, но сейчас уныл и подавлен, бедняга. Этель пытается заставить его передумать, а Рут уговаривает придержать взрыв информационной бомбы хотя бы до приезда дяди Джима.
– Похоже, Рут считает своего дядю Джима всемогущим, – заметила Ханна, с подозрением фыркнув.
– Ну, частично он примет удар на себя. Глупо, что Говард рассказал Этель. Она непременно проболтается. Если на пути возникает проблема, кузина обязательно в нее врежется на полном скаку или шарахнется так, что остальные поневоле начнут искать причину.
Тут он замолчал, потому что в комнату вошел Роберт Кордер, держа в руке письмо.
– Это вам, мисс Моул. – Преподобный медленно протянул конверт, глядя на экономку с любопытством, а потом нетерпеливо посмотрел на Уилфрида. – Я думал, ты играешь вместе с остальными.
– Так и есть, сэр. Я жду, когда меня позовут. Это одна из тех игр, где ожидание длится дольше самой игры.
Не взглянув на конверт, Ханна уронила его на колени адресом вверх.
– И дети увлеклись обсуждением чего‐то другого, – добавила она.
– О да, – Уилфрид вернул ей улыбку, – так и есть.
– Что ж, надеюсь, ты не мешаешь мисс Моул.
– Мы тоже говорим о своем, – любезно ответила она. – И беседа не мешает мне шить. Любая женщина умеет делать два дела одновременно. А если бы не умела, ей было бы невыносимо скучно.
– Я часто завидую женщинам, – заявил Роберт Кордер. – Они всегда могут занять руки чем‐то полезным и не требующим особого сосредоточения, и тогда любая работа делается нескучной.
Ни Уилфрид, ни мисс Моул не отважились что‐нибудь ответить, и преподобный удалился, бросив последний взгляд на письмо на коленях Ханны.
– Он хочет знать, от кого письмо; он хочет знать, о чем мы говорили; он хочет сам с кем‐нибудь поговорить. Вы должны были поощрить его интерес, Мона Лиза.
– Разве?
– Да, – кивнул молодой человек с глубокомысленным видом. – Ради нашего общего блага.
– Тогда почему ты этого не сделал?
– Дядя меня ненавидит, – пожал плечами Уилфрид. – Я слишком похож на своего отца. Но вы хотите прочитать письмо.
– Не уверена, что хочу. Я не знаю, от кого оно.
Все же прочитав письмо, Ханна подумала, что Роберт Кордер, должно быть, узнал деловитый почерк мистера Бленкинсопа, который приглашал ее на чай в начале следующей недели. Первой мыслью Ханны было: «У меня нет подходящей шляпки!», а второй – раздражение, что мистер Бленкинсоп даже в любовных делах не может обойтись без поддержки; но было что‐то лестное в его желании увидеться с Ханной, что‐то трогательное. Думая о мистере Бленкинсопе, таком самодостаточном с виду, мисс Моул не могла не задаться вопросом, а не был ли Роберт Кордер таким же ребенком, как остальные мужчины. Просто мистер Бленкинсоп напоминал серьезного малыша, который прямо просит то, чего хочет, а Роберт Кордер – избалованного младенца, ожидающего, что его нужды будут чудесным образом угаданы.
Глава 22
Работа выгоняла Роберта Кордера из дома на бо́льшую часть дня, однако столь же часто вынуждала вернуться в те часы, которые деловой человек обычно проводит у себя в конторе, не зная о домашних заботах ровным счетом ничего, кроме того, что по возвращении его ждет горячий ужин, а все бытовые дела уже переделаны. Так что волей-неволей проповедник присматривал за ведением хозяйства. Утром на повороте садовой дорожки он встречал мальчишку-разносчика из лавки мясника с приметной формы свертком, и если баранья нога не появлялась на столе за ужином в готовом виде, преподобный задумывался, где она и почему мисс Моул заказала баранину на день раньше, чем она потребуется; или, зайдя домой, обнаруживал, что половина мебели из гостиной выдвинута в прихожую, а мисс Моул мельтешит с веником и метелочкой для пыли. Его кабинет никогда не подвергался подобному обращению. Огонь в камине разжигали еще до завтрака, пыль была явно вытерта, а полы подметены, так что мистер Кордер, находясь дома, предпочитал проводить время именно в кабинете, но даже в своем святилище слышал все звуки и передвижения в доме. Звенел дверной колокольчик у черного или парадного входа, гремела башмаками Дорис, взбегая по трем ступенькам из кухни, и если служанка не приводила к хозяину посетителя, преподобный знал, что с большей или меньшей вероятностью услышит ее голос, с картавым рэдстоуским акцентом призывающий мисс Моул решить какой‐либо вопрос, с которым Дорис не в состоянии справиться сама. Мистер Кордер мог по одному шажку отличить гарцующий топоток Этель от стремительной походки мисс Моул, а иногда, услышав, как хлопает входная дверь, подходил к окну посмотреть, кто из них вышел, экономка или дочь. Если оказывалось, что дочь, у проповедника возникало легкое чувство досады, а если мисс Моул, то раздражение охватывало его целиком.
Во внешности Этель существовал некий изъян, которому отец не умел дать названия, но знал, что она не выглядит ни подчеркнуто женственной, как мисс Пэтси Уизерс, даже несмотря на пристрастие к ярким цветам, ни совершенно равнодушной к своему виду, как ее мать; и уж конечно, Этель не была хорошенькой. Что, пожалуй, и к лучшему. Наличие привлекательной дочери, вокруг которой так и вьются молодые люди, обернулось бы великим и неприятным беспокойством, а Этель отдала свое сердце работе и, казалось, была довольна. Прихожане очень хорошо отзывались о ней и уверяли, что преподобному следует гордиться такой дочерью, как и ей – таким отцом. И хотя похвалы в адрес Этель казались отцу несколько преувеличенными, несомненно, она была хорошей девочкой, да и страстные припадки вроде бы стали случаться с ней пореже. В любом случае на проявления ее нервов у мистера Кордера не хватало терпения, и втайне он презирал некрасивость девушки, хотя был доволен, что, к его выгоде, она прикрывает дочь как щитом.
А вот при виде мисс Моул его обуревало чувство антагонизма. Напряженная из-за привычки держать ухо востро посадка головы и летящая походка казались ему неподходящими для экономки и слишком высокомерными для женщины, не претендующей на красоту. Раз уж ей суждено быть худой и некрасивой, то почему бы заодно не стать кроткой? Преподобный полагал, что можно проявлять одаренность на поприще ведения хозяйства без того, чтобы выглядеть при этом так, будто имеешь в себе самой тайный источник удовлетворения. В последнее время довольное выражение не сходило с лица экономки, и хозяин дома не мог не связать этого с визитом, а затем и письмом мистера Бленкинсопа. Роберт Кордер видел в мисс Моул несчастную женщину, которую не пожелал ни один мужчина, и относился к ней с соответствующим презрением, но, заподозрив, что Сэмюэл Бленкинсоп нашел в ней качества, которые сам проповедник упустил из виду, немедленно принялся их искать, снедаемый тревогой. Он припомнил неприятное открытие, когда обнаружил, что Уилфрид сидит на полу и беседует с экономкой не по долгу службы, а с наслаждением, сверкавшим в темных глазах юноши, и уже становилось невозможным отрицать очевидный факт, что мисс Моул нравится его младшей дочери.