— Они у тебя реально же как огонь: то так на свету отливают, то эдак, на солнце темным золотом отдают, в помещении — медью красной, сколько ни пялься, все равно всех оттенков не запомнить.
Я и дышать перестала, ловя каждое слово. Внутри все трепетало и плавилось. И это тот самый грубиян, хамло и перманентно злобный мистер Все-вокруг-тупые-засранцы? Да я моргать боюсь, вдруг это морок какой-то и от легкого взмаха ресниц развеется? Нет, ни за что, я хочу все так, как сейчас! Долго-долго. Сойдет даже навсегда. Определенно сойдет.
— Еще этими упругими ягодицами… — Кевин сунул ладонь под меня и стиснул упомянутую часть тела. Одновременно он соскользнул чуть ниже и прошелся плотоядным взглядом по моей груди, отчего соски тут же съежились и запульсировали, будто намекая мозгам дать команду открыть рот и выпросить новую дозу той умопомрачительной ласки для них, которую познали совсем недавно. Вот уж и не догадывалась, что они у меня такие озабоченные и ненасытные.
— Я тебе снилась? — Удивления в моем голосе было так много, что я даже сорвалась с шепота на писк.
— Каждую чертову ночь, — пробормотал Саваж, все так же неотрывно глядя на мои груди, и гулко сглотнул, а я следом, от того, как в низу живота потянуло-сократилось. И в груди, как если бы сердце кто сжал в кулаке. Сильно, но нежно, будто люб… Нет! Об этом не надо.
— Ты шутишь?
— У па Джека в бардачке лежит Библия. Могу поклясться на ней.
И снова эта улыбка, которая светит мне даже в темноте.
Можно, Господи, сделать эту ночь бесконечной?
— И как же я тебе снилась? Что мы опять ругаемся?
— Что мы трахаемся как кролики. Что ты скачешь на моем лице. Что я вколачиваюсь в тебя сзади, лапая, как безумный, твою роскошную задницу. Что ты ласкаешь мой… меня губами. Что я облизываю твою грудь, а ты тем временем зарываешься в мою голову, царапая ее до боли. Что волосы у тебя между ног такие же рыжие и кудрявые, как кудельки, которые сперва бесили меня, а потом, увидев твой новый образ, я стал дико скучать по ним. Зато теперь я знаю, что даже когда ты выпрямляешь волосы на голове, в одном потайном местечке они остаются такими, как я люблю — рыжими, кудрявыми, шелковыми и пахнущими так, что мою крышу уносит аж до Аляски.
Ж-ж-ж-жах-х-х-х!
Что-то рвануло в моей голове, одурманенной этими словами и тоном, каким они были произнесены. Рвануло испепеляющей смесью восторга, смущения, ужаса и щемящего чувства всепоглощающей нежности. По телу понеслись непрошеные, но, черт побери, такие желанные мурашки — предвестники удовольствия, кончики пальцев закололо, а ноги послушно раздвинулись, чтобы дать максимальный доступ ласковому победителю.
— Чш-ш-ш, нам сейчас нельзя, малыш. У тебя там все болит наверняка.
— И ничего не болит.
— Не спорь со старшими, кнопка. Давай я лучше нагрею воду, остыла уже небось, а тебя надо вымыть.
Боже-боже-боже… Это не ему снится сон, а мне!
Так, Мари, соберись! Что самое главное в общении с мужчинами? Ну? Ты же спец? Семь братьев, все дела.
Так то братья, а это — возлю…
Нет!
Нельзя!
Он пока не готов к этому. Вот привыкну мысленно называть его так, как чувствую, как ощущаю, как осязаю, как обоняю, а потом случайно проговорюсь. Не-не-не. Надо придумать, как я буду именовать его в мыслях. Может, просто — Мой Мужчина? Нет, тоже нельзя. Они жуть как не любят эти притяжательные местоимения.
«Чё это я ее парень? Я просто парень!»
«Ну, ты же называешь ее своей девушкой, разве это не взаимно?»
«Мари, не путай. Она моя, потому что она женщина. А я просто парень.»
Ну и как его называть?
— Тебе было больно?
— Что? О… ты об этом? Да? Нет? Не знаю, честно. Мне не с чем сравнить. А ты как думаешь?
— Я??? Эм-м-м, думаю, тебе должно было быть больно. Ведь это первый раз. Я читал, что в первый раз приятных ощущений очень мало. И боли больше. Ну, это я про женщин, девочек, девушек… Ну, ты поняла, — смутился Кев и сел на кровати.
— Ты куда?
— Воду согреть. Я могу обтереть тебя влажными салфетками, но мне кажется, что лучше все же теплой водой.
Удивительное дело, но он сейчас вот этими незначительными на первый взгляд словами и действиями окончательно покорил мое сердце.
Я совершенно уверилась в том, что мужчина, способный после лишения девушки невинности позаботиться о ее комфорте и побеспокоиться о самочувствии, просто не может быть засранцем и негодяем. И я от всей души пожелала тем дурам, что разбили когда-то сердце этого чудесного паренька, коим он был когда-то, провалиться и никогда в жизни не познать его любви, которой можно напоить все пустыни этого мира.
— Спасибо, если тебя не затруднит, — пришла моя очередь смущаться той ласковой заботы, которую он так щедро изливал на меня, а я с жадностью впитывала как губка.
Через пару минут он вернулся ко мне, великолепный в своей наготе, с миской, парящей в прохладном воздухе дома на колесах.
— Я буду очень аккуратно, подвинься.
— Я сама, мне…
— Неловко?
— Да, — кивнула я.
— Мари, нет ничего стыдного и неловкого между мужчиной и женщиной, которые были так близки, как мы с тобой только что. Мне удобнее это сделать, мне лучше видно…
— Вот именно, — вспыхнула я.
— Ты очень красивая, малыш. Везде. От макушки головы до самых розовых пяточек. И там ты тоже очень красивая. Просто сядь на кровати и откинься, вот так. — И он аккуратно прислонил меня к мягкой спинке нашего ложа.
На самом деле я действительно ощущала нечто непривычное там, внутри себя. Как будто немного саднило, чуточку потягивало и слегка пощипывало, но назвать это болью у меня бы язык не повернулся. И если бы я еще миллиард лет искала того, кто сделал бы мой первый раз наименее болезненным, то и тогда не нашла бы никого лучше, чем парень напротив.
Его лоб нахмурен, а нижняя губа прикушена, взгляд сосредоточен, как… как во время проверки сложной сметы на очередной заказ. А его руки… Как описать мужское касание, больше похожее на ласковый порыв летнего ветра под палящим солнцем? Вот такими они и были — его руки. Сильные, ловкие, аккуратные, с длинными пальцами, подходящими, скорее, пианисту, а не механику.
Я смотрела на них и понимала, что отныне всегда, глядя на его руки, буду вспоминать вот этот момент: я, на неширокой кровати в старом домике на колесах, с распахнутыми для него ногами, с горящими от смущения щеками и окровавленными после… в общем, окровавленными бедрами, и он — божественно красивый, нахмуренный и сосредоточенный на таком дико простом и жутко интимном действе.
— Кев?
— М-м-м?
— Мне не было больно, правда.
— Я… — он прокашлялся, будто поперхнувшись чем-то, — … рад. Да, рад, что тебе не было больно. Я читал, что для женщ… девушек очень важно, как прошел для них первый раз.
— Почему?
— Потому что это может повлиять на всю их дальнейшую… ну, на их встречи с другими парнями.
— Какими другими парнями?
— Мари, подними лучше ногу. — Его брови сошлись, а желваки обозначились, будто опять вернулся в свое извечно раздраженное состояние.
— Постой, а зачем ты это читал? — продолжила я приставать, даже зная, на что рискую нарваться. — И где?
— Интернет — величайшее открытие человечества. А на эту тему в открытом доступе можно найти уйму информации, если не сидеть сутками напролет за дурацкими стрелялками и стратегиями.
— Кев?
— М-м-м?
— Зачем ты это читал?
— У меня племянница подрастает. И сестра младшая есть, вообще-то.
— Кев?
— Мари, одевайся давай. Ты распаренная, вон розовая вся, сейчас остынешь моментально, еще простынешь, — буркнул он, убирая тряпицу и отворачиваясь.
— Хорошо, я сделаю, как ты сказал. А тебе также не мешало бы обтереться и одеться. Потому что все озвученное про простуду относится и к тебе тоже, — задрала я нос, мысленно пообещав себе вернуться к этому вопросу в будущем.
Через пять минут мы, одетые, сидели за столиком, грея руки о чашки с горячим чаем. В мою порцию Кевин снова щедро плеснул виски, в свою положил ложек шесть сахара. Пить этот сироп едва ли возможно, но я старалась. Как говорится, из этих рук хоть отраву.
Мы молчали. Но это молчание было удивительно умиротворяющим. Мне хотелось молчать, смотреть на него, не стесняясь и не пряча взгляд, думать о нем и улыбаться без опаски услышать гневный оклик.
— О чем ты думаешь?
— О том, что мне нравится вот так сидеть рядом с тобой и молчать, — честно призналась я.
Склонив голову набок, как будто прислушиваясь к чему-то, что происходит внутри него, он согласно кивнул:
— Мне тоже. На удивление. Как будто так и должно быть.
Должно, Кевин Доэрти. Еще как должно. В моем идеальном фантазийном будущем уж точно. И как же мне хочется рассказать тебе о нем, вот только боюсь, что вырвись хоть словечко, и улетучится и то хрупкое волшебство, что царит между нами сейчас. Но слова так и рвутся: хочу не скрывать ничего, хочу нежничать с тобой без оглядки на страх что-то испортить, оттолкнуть. Болтать без умолку хочу, что к тебе чувствую.
— Расскажешь мне о своих братьях? — неожиданно попросил Саваж, практически спасая меня от прорыва внутренней плотины эмоций.
— Что рассказать?
— Все расскажи.
Я, не в силах пока нормально сосредоточиться, стала рассказывать обо всем подряд, без хронологии, перескакивая с одного на другое. Про миллион приключений, про то, каково это было — расти одной девчонке с пятью старшими братьями до появление близнецов. О том, как они безбожно дурили меня мелкую и как я им мстила, устраивая небольшие пакости. О том, как защищали они меня, очень часто, по моему мнению, чрезмерно. К тому моменту, когда я, и сама не понимая, начала всхлипывать, вспомнив о маме, Кевин перетянул меня обратно в постель, укрыл до самого подбородка, уютно устроив на своей груди. Дал поплакать, поглаживая по волосам и тихонько нашептывая, что как бы там ни было, у меня прекрасная семья.