— И тебе привет! А это за то, что заставил плакать мою принцессу.
— Рик, ты что делаешь? — тонко всхлипнула Алеена, добавляя моему наимерзейшему настроению дополнительную порцию отвращения к самому себе. — Я уверена, что все возникающие недоразумения необходимо решать мирно, обострение конфронтации вряд ли поможет в сложивш…
— Алеена, где искать Мари? Я вас всех тоже очень люблю и рад видеть, но, блядь… — еле увернулся я от очередного удара взбесившегося мелкого.
— Не смей материться в присутствии моих женщин! — рявкнул Рик, зло сверкая глазами.
— Немедленно прекратите! Оба!
Мы с братишкой смирно застыли в дверях по разные стороны порога их комнаты.
— Рик, отойди и позволь Кевину войти, а то сквозняк. И будьте добры, говорите потише, я не так давно укачала Рози, — деликатно объяснила причину необходимости захлопнуть рты и вести себя цивилизованно подруга моей слишкой крылатой и слишком быстрой, блин, дракоши.
— Кевин, прости Рика, и меня прости за этот эмоциональный взрыв. Я и в самом деле страшно расстроилась, что Мари заболела на этих ваших съемках и вынуждена уехать как минимум на неделю, чтобы разобраться со своим здоровьем.
В смысле заболела? Чем заболела? Когда успела?
— Заболела? — недоуменно переглянулись мы с мелким.
— Ну да, мне так Ронни сказал, а дозвониться я ей не смогла, а эсэмэску она написала короткую, мол, меня не будет неделю. А у меня что-то с настроением… — блондиночка неопределенно покрутила рукой, и мы с братом одновременно уставились на нее — я в недоумении, а Рик в каком-то странном встревоженно-радостном ожидании. — …последнее время не то. Мне так хотелось поговорить с Мари, а она не отвечает. Вот я и расплакалась. Рик, а ты что подумал? — хлопая глазами, вдруг вопросила Алеена.
Так. Эти вот гормональные бури, млин, вечно пацанам жизнь портят. И фингалы оставляют на память.
— Мхм… — невнятно проворчал Мангуст, пристально глядя мне в глаза и всем красноречиво-угрюмым выражением лица показывая, насколько верит во внезапную болезнь Мари. Он же меня как облупленного знает.
— Прости, братан, — процедил он сквозь зубы так, что было больше похоже на «убью нах».
— Друзья мои, — вскинул я руки в примирительном жесте, — у меня реально насущный вопрос. Вопрос жизни и смерти. Где. Найти. Мари? — раздельно произнес я каждое слово. — Не искать, но так и не найти, а именно взять и приехать туда, где она сейчас.
Алеена задумчиво возвела очи и, как-будто что-то вспоминая, принялась шевелить губами.
— Гуд, Робин Гуд, Ноттингем, стрелки из… из…
— Робин Гуд и Веселые Шервудские разбойники, — не вытерпел я.
— Точно! Робин из Шервуда! Да! Вспомнила! — с облегчением улыбнулась Алеена. — Вот там она и есть, скорее всего!
— Э-э-э, милая, ты в порядке? — как-то преувеличенно заботливо, но в то же время с бесконечной нежностью, резанувшей мне сердце, переспросил Рик у жены.
— Ой, ну да. Шервуд — это городок в Канаде, где родилась и выросла Мари. Там до сих пор живет ее семья. Все, кроме мамы. Ее маму звали Робин. Она умерла много лет назад.
— Ты уверена, что она там? — Черт. Я не мог не переспросить. Мне надо знать точно, чтобы поймать Мари до того, как она успеет накрутить себе чего лишнего. Ну, в смысле, плюс к тому, что я умудрился ей ляпнуть. Кусок дебила.
— Ну, не то чтобы уверена, но Мари сказала, что когда ей плохо, то единственное место на земле, где она чувствует себя спрятавшейся от всех невзгод и болезней, — это дом ее родителей.
— Спасибо, Алеена. Ты меня очень выручила. Можно взглянуть на племяшку?
— Ну конечно можно. Ты же ее любимый дядюшка, — расплылась в улыбке невестка.
Подойдя к кроватке, где безмятежно развалилась морской звездой красотка Рози, я наклонился и аккуратно поцеловал крохотный розовый кулачок.
— Скоро тебе будет очень весело, мой цветочек. Вдвоем с братиком или сестричкой расти однозначно веселее. А втроем или вчетвером — вообще неописуемо, — прошептал я и, разогнувшись, показал мелкому большой палец, от чего тот расплылся в неконтролируемо-счастливой улыбке. Удачливый засранец.
Глава 23
Третий день пребывания в отчем доме ознаменовался… песцом. Огромным таким, пушистым полярным зверьком белого цвета.
Не могу сказать, чтобы меня особо пытали накануне, но, хрустя имбирными печеньками, которые в этот раз прям удались на славу, братья все больше мрачнели и многозначительно переглядывались.
Ну что за дураки, а?
Вот с чего им взбрело в голову, что именно эти печеньки означают, что у меня какие-то там неприятности?
Нет, ну, не буду врать, самый первый раз меня вдохновила на эту выпечку моя первая несчастная, поскольку неразделенная, любовь. И случилась она со мной лет эдак в тринадцать.
Мамы рядом уже не было, ни с какими подружками я ничем таким не делилась, ибо подружек как таковых у меня и не водилось, оставалась единственная особа женского пола, с которой я худо-бедно общалась, наша соседка — мадам Арно. На ту пору она уже давно перевалила за почтенную цифру семьдесят, жила с десятком кошек, вязала просто изумительное кружево, пекла для всего городка имбирные рождественские печеньки и курила как паровоз. И вот, собственно, совершенно случайно в день, ознаменованный первым крушением девичьих мечтаний о прекрасном принце, который, краснея и пряча фингал под левым глазом, признался, что испытывает больший интерес к собственному полу, я и умудрилась нарваться на мадам Арно, будучи зареванной до распухшего носа и превратившихся в тонкие щелочки глаз.
Мадам привела меня за руку к себе домой, усадила за стол, налила молока, достала имбирные печеньки, прикурила свою любимую вишневую трубку и велела:
— Молви. Внимаю.
Внимать особо было нечему, но суть она уловила. Сделала пару глубоких затяжек и изрекла:
— Масло, яйца — в холодильнике. Мука, мед — в шкафу. Специи достану сама.
В тот день я научилась занимать свои руки чем-то созидательным, когда душа полна печали.
Печеньки семейка заценила, но, когда братцы потребовали у меня повторения пира через несколько дней, получили в ответ жест, состоящий из незамысловатой фигуры выставленного среднего пальца. Мелкие — Пьер и Шарль — тут же наябедничали на меня папа и схлопотали от него подзатыльники за то, что «сдали своего». А я была вынуждена прослушать двадцатиминутную лекцию о том, что благовоспитанной мадемуазель не стоит уподобляться всяким неотесанным канадским лесорубам и вести себя как пацан-деревенщина.
В общем, каким-то волшебным образом мои братья все же прознали о причине той ситуации с несчастной любовью. Но, к моему удивлению, при всей их абсолютно не патриотичной нетолератности к представителям нетрадиционных ценностей и готовности защищать свое конституционное право на нее, как на присущую им норму жизни, того паренька они не тронули. К еще большему моему удивлению, через год примерно я увидела этого несостоявшегося принца вовсю целующимся с девчонкой из старшего класса средней школы. И я помню еще, что тогда впервые засомневалась в том, что гомосексуализм якобы необратим.
Хотя, став чуть старше, я проанализировала ту ситуацию и даже решила для себя, что когда-нибудь, приехав домой, найду принца Гэри и спрошу у него, каким образом он получил тот самый синяк, который безуспешно пытался спрятать от меня, и на самом ли деле он тогда испытывал влечение к парням. Или же ему просто было безопасней сказать именно мне именно это. Ведь учились мы с братьями в одной школе.
Второй раз имбирные печеньки заняли мои руки в тот день, когда я впервые посмотрела фильм «Високосный год»[13].
Да, да, не надо ржать. Я влюбилась в актера, игравшего в этом фильме главного героя. Ну и что? Мне было всего четырнадцать с хвостиком, а Мэттью Гуд в том фильме был ну очень хорош — немногословный, язвительный, редко улыбающийся, переживший в прошлом некую личную трагедию. Ой, кого-то мне это напоминает, нет? Короче, он показался мне таким романтичным, но в то же время настолько недосягаемым, что…
Поедая вторую партию печенек, братцы-кролики сверлили меня взглядами и очень «деликатно», то есть прямо в лоб, пытались выяснить, не подкатывал ли ко мне в школе кто-то из новеньких, коих у нас в том году не было, или даже, хрен с ним, из дебилов стареньких, не понимающих канадского французского.
А еще через неделю, заглянув в мою комнатку и увидев стенку, полностью завешанную плакатами с изображением Мэттью, Николя на полном серьезе за ужином посоветовал мне обратиться с моей проблемой к школьному психологу. И получил от меня тарелку с супом на голову.
С советами ко мне больше не лезли с тех пор, но, очевидно, некую взаимосвязь появления имбирных печенек с очередной гормональной бурей все же установили.
И теперь усиленно вычисляли виновника очередного имбирно-печенькового распада, разброда и шатания. Меня к вычислениям не привлекали, зная, что я хоть и самая мелкая в семье, но единственна при этом и рыжая, как наша мама. А рыжим под горячую руку не стоит попадаться даже огромным, здоровенным, красивенным бородатым канадским лесорубам. Поэтому низкий гул голосов с первого этажа я слушала тайком, спрятавшись на верхней ступеньке.
Вот тогда-то перед мысленным взором и нарисовался носитель исключительно мягкого и ценного меха снежно-белого цвета.
— А я говойю, что женщин и детей надо эвакуийовать, — ярился дядюшка Жак.
— Жак, побойся бога! Зима на дворе, минус двадцать, какой лес? Какие охотничьи домики? Какое, к чертям, вторжение? — гудел папа, звеня посудой.
— Дядюшка, почему инопланетяне-то? С чего ты взял? — недоумевал Поль. Сто процентов он в этот момент чесал затылок.
— Элементайно, мон ами! Дядюшку Жака не обмануть этими личинами. Я считаю, что это пейедовой йазведывательный отйяд, высадившийся в наших глухих лесах, чтобы выяснить обстановку на местности. Пйовести, так сказать, йекогносцийовку!