Твою. Бога. Душу. Мать.
Кольцо!
Как я мог упустить из виду кольцо?
Для девчонок же это самый главный показатель! Пусть Мари и не такая, я верю, нет, я знаю это на сто процентов.
Но мы с ней не одни, кругом наши семьи, и все смотрят.
Резко выдохнув, я развернулся, намереваясь по-быстренькому оббежать ближайшие улочки в поисках ювелирного магазина. Не может же быть такого, чтобы в этом городишке не было своего ювелирного? Или может?
Холодный пот прошиб меня при мысли о том, что и тут я могу налажать, и снова по-крупному.
Грубый рывок за шиворот остановил мою занесенную для шага босую ногу.
— Стоять! Кр-р-ругом! — гаркнул злым голосом Ронни.
Интересно, это только мне он показывает свою истинную сущность стальной акулы с медными яйцами — я знаю, что у акул их нет, но у него точно есть!
— Ронни… Пардон муа, мистер Лоуренс, я вам безмерно благодарен за своевременную подсказку, но буду еще больше счастлив, если вы немедленно отпустите, — с перекошенной рожей буркнул я. Пока я тебе личико не подправил, засранец такой.
Отцепив изогнутую ручку этой розовой хрени, которую он зачем-то таскал с собой, от моей футболки, Ронни сунул руку в карман и вытащил маленькую изящную бархатную коробочку.
— Харри Уинстон. От Дарк Хорс. Желтое золото и платина. Два бриллианта овальной формы по полтора карата, чистота — четверка, цвет — двойка и… а, все равно ты ни хрена не смыслишь, короче, белый и коньячный. Его хотела купить Опра, но я опередил эту высокомерную сучку. Пятьдесят штук плюс сто пятьдесят баксов за коробочку ручной работы.
— Картой принимаешь? — Ты думал, я тут жлобиться буду? Да я ради своей драконяши почку продам, а с баблом уж как-нить разберусь — чай, не голодаю.
— Удержу из гонорара за рекламные съемки.
Да пошел ты!
— Беру!
— Кев… — На какую-то секунду очередная маска нашего многоликого треснула, и под ней я увидел искреннюю заботу, понятное дело, что не обо мне. — Если ты, упаси бог, обидишь нашего солнечного зайчика, я найду возможность уничтожить тебя.
— Если я когда-нибудь обижу СВОЕГО солнечного зайчика, я сам себя уничтожу. И уж повернее твоего, Ронни.
Ноа уже поджидал меня, ехидно ухмыляясь и держа в правой руке станок, а в левой серебристую ленту презервативов.
— Немного, конечно, — съязвил он, — но все, что есть.
— Прекрати это! — ткнул я в него пальцем, выхватывая и одно, и другое.
— Что?
— Вот такие похабные рожи корчить! У меня с Мари не то, что у вас со всякими!
— А то мы бы перлись сюда, если бы не понимали. Расслабься, братан!
— Я посмотрю, каким ты будешь расслабленным, когда вштырит, как меня.
— Не-а. Это не наш с Фино сценарий. Кому наша парочка такая нах сдалась? А поштучно мы не идем, только в комплекте. Вот и прикинь, существует ли в природе женщина, что станет это терпеть? Быть того не может.
— Ага, посмотри на меня еще разок внимательно, — махнул я ему рукой, уносясь в номер.
Влетев внутрь, запер дверь и для верности еще и подпер ручку спинкой стула, кайфуя и мучаясь одновременно от мгновенного возвращения каменного стояка, вызванного всего лишь звуком льющейся в душе воды.
Раскидывая шмотки прямо на ходу, я допрыгал до ванной, стряхнув напоследок вторую штанину с боксерами в придачу, и замешкался перед раковиной, не зная, куда бы пристроить бархатную коробочку. Может, первым делом сразу в душ? Или стоило спрятать в тумбочку… ну, или под подушку. Заказать там шампанского или… Да твою же мать! У меня яйца поджимались от страха сделать что-то не так.
Так и стискивая кольцо в кулаке левой руки, торопливо намылил физиономию и рвано заскреб лезвиями по щетине, косясь на душевую кабинку. От мандража и смутных очертаний любимого тела сквозь запотевшее стекло аж мозги выкипали и перед глазами темнело, так что брился почти вслепую.
Да что же меня колбасит-то так?! Все ведь вроде хорошо, по крайней мере, мы уже повернули в эту сторону. Так чего так вставляет?
Честным нужно быть с собой. Честным.
Прошлое опять подкралось и вцепилось в мою голую задницу.
Я реально боюсь отказа Мари. Констатации факта, что и она сочтет меня недостойным. Вот только я больше не тот, каким был совсем недавно. На хер все эти страхи! Я не слюнтяй Кевин, шестнадцати лет отроду, которого отказ девушки размазал настолько, что сдохнуть захотел. Наплевав на то, что сделал с близкими людьми. Откажет — не отступлю. Не отпущу. Докажу, что я могу быть лучшим. Для нее одной. Для моей огненной суккубки, моей солнечной кудряшки, моей…
— Кевин? Скажи, что не так? — вытянул меня из приступа самомотивации встревоженный голос Мари.
— А? Все… — А вот сейчас взял и повел себя как настоящий мужик! То есть правду сказал, как есть. — Детка… Я стою тут и… — Собираюсь с духом позвать тебя замуж, заодно и готовясь быть с этим посланным. — Бля, какая же ты у меня охренительная!
И это правда. Вид Мари, обнаженной, покрытой миллионом капель на розовеющей от горячей воды коже, с потемневшими до цвета красного дерева прядями, облепившими шею и плечи, просто убил на месте. Вышиб последние мозги, вместе со всеми сомнениями и погаными вероятностями.
Шагнув к ней, обхватил мокрый затылок пятерней, врезался в ее рот своим изголодавшимся, тесня к ближайшей стене. Наощупь открыл коробочку, роняя уже бесполезную фигнюшку на пол. Оторвавшись от ее губ, обхватил тонкое запястье, поднимая ладошку Мари перед нашими лицами. Дал ей лишь секунду. На то, чтобы увидеть кольцо, но не на реакцию.
— Замуж за меня пойдешь! — заявил с нажимом, аккуратно, но быстро натягивая золотой ободок на ее изящный пальчик, где ему теперь место навсегда.
— Уверен?
— А куда ж ты денешься!
— А подумать?
— Я подумал. А ты тоже думай. Если сможешь, — коварно усмехнулся я, возвращая ей ее беспощадность и практически упав на колени. Под шокированное «ох!» закинул ее ногу себе на плечо, стремительно утыкаясь во влажные темно-рыжие завитки лицом. — Готов даже выслушать весь процесс твоих умозаключений, и не стесняйся быть погромче, детка!
— Ке… ви-и-ин! — начала с возмущенного крика и закончила пораженческим стоном моя взрывоопасная невеста, повинуясь бесстыдным нападкам моего языка и губ.
Да, факт свершился! Прямо сейчас без малейших стеснений и скромности я вкушаю сладость и трепет моей невесты, соответственно, будущей жены. И от них, так же, как и от осознания неминуемости нашего очень, надеюсь, скорого бракосочетания, меня уносит так, что хрен понимаю, где я нахожусь в пространстве.
— Я же говорить не могу!
От легкого давления моих зубов она взвилась на цыпочки, вдавливая вторую ногу пяткой между моих лопаток и впиваясь ногтями в кожу головы, и я, давясь шипением, вынужден был сжать член у основания, чтобы не кончить сразу же. Терпение, засранец ты одноглазый. Только терпеливым доступна благодать, и у нас она совсем близко. Вот только где же взять ту фантастическую суперсилу, что удержит на краю и не даст улететь?
От ее отзывчивости на каждое мое касание, от мускусно-сладкого вкуса, что мне дарила щедро, от охерительного вида снизу на ее умопомрачительные груди с заострившимися, умоляющими о моем рте сосками, на приоткрывшиеся в тяжелом дыхании налитые губы, которые никогда не будут достаточно исцелованны или нежеланны мне. Но больше всего от затуманенного взгляда любимых глаз, что проливали на меня, как благодатным ливнем, не одну только страсть, но и любовь. Вот так она и выглядит. И теперь, когда я знаю, видел, во веки веков ни с чем не спутаю и не потеряю.
— А много и не надо. Просто «Да!» — пробормотал я, впиваясь с еще большей жадностью в нежную плоть, требуя ее оргазм. Они мне теперь так же необходимы для нормальной жизни, как воздух и пища.
— Нет-нет-нет! — замотала головой Мари и захлопала ладошкой по кафельной стене, к которой была прижата, а у меня все похолодело. — Такое только глаза в глаза. Иди ко мне, малыш мой.
Малыш… Я… Ее…
Исцеловал трепещущий живот по пути наверх, тиская ягодицы. Сжал груди, свел их, утыкаясь лицом, не в состоянии сдержать заклокотавшего в горле довольного ворчания. Облизал доверчиво открытую и подставленную мои ласкам шею и проследил губами мягкую линию вздернутого подбородка. Вот тот момент, когда мужик способен стать истово верующим! Потому что только божественная сила смогла бы собрать столько совершенства в одном конкретном человеке и одарить этим меня, недостойного и пропащего!
Мари обхватила мои кое-как побритые щеки ладонями, заставляя смотреть в ее глаза.
— Кевин Доэрти, я согласна. — И хоть голосок ее подрагивал, но сроду я не слыхал ничего сказанного более твердо. — Беру тебя себе для всего, без условий и оговорок, беру, чтобы любить тебя и гордиться тобой.
Мои колени опять чуть не подогнулись от ее последних слов, и вдруг все внутри с оглушительным треском и вспышкой мгновенной боли встало окончательно по своим местам. Словно все мои сломанные и нерабочие детали исправились и пришли в идеальный порядок. И пропади пропадом мое косноязычие, что не даст мне сию же секунду выразить все это, но когда-нибудь я смогу сказать.
А сейчас лишь:
— Спасибо, детка, — прошептал я, вжимаясь в ее сердцевину гудящим от напряжения членом, скользя хаотично, еще не находя желанного входа в жар, но бесконечно наслаждаясь и этим. — Спасибо.
— Кеви-и-ин! Сейчас, малыш, сейчас! — сладко захныкала Мари, ерзая, зажатая между мной и стеной, и, вогнав ногти в затылок, столкнула с силой наши рты.
Матерь Божья, как же она всегда меня целовала! Нежность до головокружения и агрессия ежесекундного смертельного голода в каждом волнообразном движении языка, губ, зубов. Как если бы она боялась погибнуть, разорвав этот контакт. Боялась так же, как и я отныне.
Не в состоянии больше быть нигде, кроме как в ней, я направил себя во влажную тесноту ее тела и пил, пил ее долгий гортанный стон, погружаясь нарочно медленно. Не отступая, не раскачиваясь, или реально бы облажался, кончил не начав, потому что и того, как Мари принимала меня в себе, было почти через край. Безумные ощущения, уничтожающие всю выдержку и сносящие начисто крышу. Эти множественные сокращения ее внутренних мышц, которые словно выцеловывали мой член, приветствуя его как обожаемого гостя, почти добивали меня, как будто самого влажного жара тугой плоти было недостаточно для выноса мозга.