Где-то рядом била артиллерия, в воздухе стоял дым. Он слышал крики раненых. Видел оружейный огонь. Дым сгустился. К нему на полном скаку приближался отряд кавалеристов.
Они промчались над ним. Он потерял сознание, но ненадолго. Вскоре он снова пришел в себя, почувствовав вонь и дым, и услышал предсмертные крики людей и животных.
И ощутил боль, которая словно заслонила собой эту мрачную картину.
Боль нарастала, отодвигая на второй план все остальное. Сначала она пульсировала, подобно ударам сердца, отступая и возвращаясь вновь, расползаясь спазмами по всему телу, пока не превратилась в мощную непрерывную барабанную дробь.
Сейчас в мире существовали только он и эта невыносимая боль.
– Мистер Карсинггон?
Ночная музыка в виде фуги. Нет, что-то здесь не так.
На Алистера смотрели огромные голубые глаза. Над глазами – огненный нимб, а на нем – старая шляпа с обвисшими полями. Над шляпой и позади нее было черное небо, сорок дней и сорок ночей извергавшее потоки воды.
– Вы пришли в сознание, – услышал он голос. – Можете говорить? Где болит?
– Нигде, – почему-то сказал Алистер, хотя болело все.
Нога была как в огне. В него стреляли? Конечно, нет. То было много лет назад. А это происходит теперь. Девушка. Рыженькая. Ах да, он вспомнил: мягкие шелковистые волосы цвета восхода солнца, глаза цвета сумерек, прелестная стройная фигурка, узкая талия. Когда это было? Почему он ее отпустил?
– Я знаю, что вам больно. Скажите где. Я не осмеливаюсь перевернуть вас, пока не узнаю. Но я должна вас вытащить отсюда: не можете же вы лежать в воде. Прошу вас, скажите, где болит.
– Сейчас немного отдышусь и встану, – пробормотал Алистер.
Ему удалось поднять голову и, ухватившись одной рукой за камень, положить на него голову, как на подушку. Дождь лил как из ведра. Куда запропастилась его шляпа? Надо найти шляпу. Через минуту он встанет и поищет ее.
– Джок! – крикнула Мирабель. – Джок!
Что это за Джок? Это не ее любовник. Она сказала, что у нее нет любовника. Ему не следовало спрашивать. И многое другое не следовало делать. Он вспомнил, как любовался ее слегка покачивавшимися бедрами, и чуть было вслух не выразил свое восхищение, потому что они были одни. С ними не было никакого грума устрашающего вида. «Джок. Грум».
– Лошади… Он не может бросить лошадей. Все снова погрузилось в туман. Крики людей и животных смешались. Он ощутил запах крови и почувствовал тошноту: того и гляди вырвет. Вот позор-то!
– Вставай, болван! – пробормотал Алистер. – Помоги своим товарищам!
– Вам лучше поберечь силы, мистер Карсингтон, – раздался из тумана голос, который теперь немного дрожал. – Побережем силы, договорились? Джок все равно не услышит меня в этом грохоте.
Она права: в такую непогоду никто не услышит их криков о помощи.
– Я должна проверить, нет ли у вас переломов, – сказала Мирабель. – Если все цело, я сама вытащу вас из воды.
Да, вроде бы все цело, и он пробормотал:
– Нет причин для волнения.
Твердые уверенные ручки двигались по его шее и плечам. Он закрыл глаза, и тьма снова поглотила его.
Сквозь грохот артиллерии он слышал стоны и крики, дрожал от боли и холода. Он вспомнил о Китти, Эме и Элен, о теплых постелях и нежных ручках. Он умрет здесь и никогда больше не почувствует прикосновения женских рук.
Мгновение спустя Алистер вновь пришел в сознание.
К нему вернулся голос и даже способность шутить.
– Так вы еще и доктор, мисс Олдридж?
– Мне чаще приходится иметь дело с животными, но перелом я могу распознать и у человека.
Когда ее рука прикоснулась к щиколотке левой ноги, острая боль заставила его сесть.
– Все ясно, – сказала она со вздохом. – Могло быть и хуже. Здесь скорее всего ушиб и растяжение. Наверняка подвернули лодыжку, но переломов, похоже, нет.
Ушиб, растяжение. Почему же, черт возьми, так больно? И что приключилось с его головой?
– Я был уверен, что ничего серьезного.
– Я бы так не сказала! – возразила она резко. – А все ваши старые травмы, полученные на поле боя. К тому же вы насквозь промокли и окоченели.
Она помогла ему подняться на ноги, и боль в поврежденной лодыжке буквально прострелила его, соперничая с болью в изувеченной ноге. К тому же мышцы то и дело сводило судорогой. Боль, дрожь, ледяная вода, скользкие камни, слепящая стена дождя и тяжесть намокшей одежды сделали из него беспомощного инвалида, а это для него было страшнее всего.
Алистер заставил себя действовать, хотя тело жаждало оставить эту попытку, а разум говорил, что уж лучше бы он сломал себе шею, чтобы не нужно было больше бороться.
Это подала голос та самая крошечная часть его самого, которую он презирал и обычно держал под замком. Жалость к себе вызывала у него отвращение. Он видел, что приходилось переносить другим, и знал, что по сравнению с этим его собственные трудности – сущий пустяк.
Он должен быть благодарен этой здравомыслящей деревенской женщине, которая не плачет, не паникует, а сохраняет спокойствие, словно товарищ по оружию, и на нее можно опереться.
С ее помощью он кое-как вышел на прибрежную отмель и наконец выбрался на берег.
Идти стало чуть-чуть проще. Было скользко, но они, поддерживая друг друга, все же спускались вниз, а не лезли вверх по склону. Вот и поляна. Встревоженный Джок уже собирался отправиться на поиски.
Мирабель не раз приходилось делать вид, что она держит ситуацию под контролем. Когда речь идет о бизнесе, приходится сохранять невозмутимое спокойствие, даже если поздние заморозки уничтожили завязи на плодовых деревьях, или из-за сырой погоды сгнила половина запасенного на зиму сена, или начался падеж овец от какой-то загадочной болезни.
Как говорил капитан Хьюз, она была капитаном судна, а благополучие судна и экипажа зависит от капитана. Прояви она любые признаки смятения, нерешительности, сомнения или тревоги, это моментально передалось бы остальным, подорвало боевой дух и поставило под удар и экипаж, и судно.
Она взвалила на свои плечи дела отца, потому что он сложил с себя командование, позволив течению нести поместье на скалы и тем самым поставив под угрозу благосостояние людей, которые от него зависели. Теперь, когда она уже десять лет исполняла его обязанности, для нее стало второй натурой брать на себя инициативу в любой ситуации, какой бы катастрофической она ни была.
Когда мистер Карсингтон свалился в реку, едва ли не в истерике, с сильно бьющимся сердцем она спускалась к воде. Стена дождя мешала ей видеть, и она не могла бы с уверенностью сказать, дышит ли он. Руки у нее так тряслись, что она не сразу смогла нащупать пульс.
К счастью, он открыл глаза и мгновение спустя, видимо, узнал ее. Она немного успокоилась и обрела способность мыслить.
Пока они добирались до Олдридж-холла, она постепенно приходила в себя, и к тому времени как слуги сняли мистера Карсинггона с коня и уложили на импровизированные носилки из приставной лестницы, поняла, что с ним случилось что-то более серьезное, чем растяжение лодыжки.
Сначала он выразил недовольство из-за того, что его несли, потом что-то пробормотал, очевидно, не сознавая, где находится. В доме все повторилось, но слугам все-таки удалось поднять его по лестнице в гостевые апартаменты.
Было бы проще поместить его в одну из комнат на цокольном этаже, но оттуда легче сбежать, а Мирабель была уверена, что он попытается. Ведь у него не было с собой даже смены белья. Вряд ли его остановит поврежденная лодыжка, если не остановил ледяной ливень.
Ей было необходимо позаботиться о том, чтобы он не двигался, хотя бы до тех пор, пока его не осмотрит доктор Вудфри.
Она видела, как мистера Карсингтона переложили с носилок в кресло, и позаботилась, чтобы удобно уложили ноги. Отправив лакея Томаса за нужным инструментом, она жестом приказала Джозефу оставаться рядом, решив, что гостя нужно подготовить к уничтожению его дорогостоящих сапог.
Мирабель сказала, что вот-вот принесут горячую воду и он сможет принять ванну, и добавила:
– Боюсь только, что ваш сапог придется разрезать.
Он воспринял это известие спокойно.
– Мои сапоги… Кру хватит удар, когда он об этом узнает. – Его золотистые глаза лихорадочно блестели. – Мне нужно снять одежду! Он взялся было за узел промокшего галстука, но она остановила его.
– Ткань намокла, и с ней трудно справиться. А вы дрожите. Позвольте я помогу.
Он нахмурился, выпустил из рук галстук и поднял голову. Мирабель же, напротив, наклонилась и принялась развязывать узел, пытаясь унять дрожь в руках, а когда справилась, заметила:
– У папы нет камердинера, иначе я прислала бы его к вам.
Как только удастся снять сапоги, слуги разденут его и помогут вымыться.
– У герцога Веллингтона тоже нет камердинера, – сообщил Карсингтон. – Если уж его светлость обходится без него, то я тем более смогу. Но за мной всегда Кру присматривал, следовал повсюду. – Алистер прерывисто вздохнул. – Еще немного – и я встану. Не могу же я здесь лежать. Какая жалость. Нечего будет написать на могильном камне.
Он снова стал бормотать что-то невнятное. Мирабель не хотелось думать о том, чем это вызвано. Она была уверена в одном: в результате растяжения лодыжки горячечного бреда не бывает.
Она вспомнила, как бредила мать в последние дни своей жизни, но поспешила прогнать эти мысли, приказав себе сосредоточиться на том, чтобы ее гость был как можно скорее вымыт и согрет.
– Мистер Карсингтон, нам придется разрезать ваши сапоги, – повторила Мирабель, сдерживая дрожь в голосе. – Они все равно пришли в негодность.
Он кивнул.
Появился Томас с ножом. Алистер взглянул на слугу, и тело его напряглось:
– Только не надо резать! Это всего лишь ушиб.
Мирабель легонько прикоснулась к его лбу: горячий.
– Щиколотка у вас, наверное, распухла. Стянуть сапог не получится – можно причинить вред.
Он взглянул на нее – вроде бы уже более осмысленно: