Опрятная гостиная показалась капитану слишком тесной. Он хоть и привык к перенаселенности помещений на судне, но как капитан имел в своем распоряжении подветреную сторону юта, если ему хотелось прогуляться и поразмыслить, или мог взобраться по реям в «воронье гнездо», если появилось желание проветрить голову.
Чувствуя себя как слон в посудной лавке в изящной гостиной миссис Энтуисл, он в напряженной позе стоял у камина, не осмеливаясь двинуться из опасения что-нибудь разбить. Поскольку взгляд ее умных карих глаз был далеко не гостеприимным, капитан утратил свою обычную самоуверенность и властность.
– Вы же знаете, миссис Энтуисл, что ей просто не пришло в голову пригласить вас. Вчера она послала за камердинером Карсингтона из чисто практических соображений. Она не обращает внимания на правила приличия, чего не скажешь о соседях. Вам это известно не хуже, чем мне. Ее отец не годится на роль дуэньи.
– Вы сказали, что мистер Карсингтон недееспособен.
– У него растянута лодыжка и шишка на голове, – объяснил капитан. – Вы просто наивны, если думаете, что это может лишить дееспособности в принципе здорового молодого аристократа. Я могу объяснить вам, каковы моральные устои у таких мужчин.
– Его моральные устои не имеют значения, – возразила миссис Энтуисл. – Но вы, возможно, намекаете, что Мирабель настолько слабовольна – или так сильно изголодалась по любви, – что забудет о собственных моральных принципах? Прошу вас, садитесь, иначе я сверну себе шею, чтобы взглянуть на вас.
Он выбрал кресло в дальнем углу и присел на краешек.
– Вам, наверное, кажется, что я сую нос не в свое дело?
– Не знаю, что и подумать, – проговорила миссис Энтуисл. – Может, вы ревнуете?
Он уставился на нее в полном недоумении, потом разразился хохотом, но она даже не улыбалась.
– Неужели вы и впрямь так думаете? Ну что ж, как бы то ни было, но факт остается фактом, мадам. Пошли сплетни. Людей хлебом не корми, дай только почесать языками. Вообще-то соседи любят мисс Олдридж и с пониманием относятся к ее ситуации, но ничто человеческое им не чуждо и может разразиться скандал.
– Абсурдно предполагать, что Мирабель может нарушить приличия, – холодно заметила леди.
Терпение капитана лопнуло:
– Надеюсь, вы не настолько глупы, чтобы думать, будто она слишком стара для этого. Мисс Олдридж, конечно, старая дева, но иссохшей старухой ее не назовешь. К тому же, если говорить прямо, она еще достаточно молода, чтобы иметь детей, а это означает, что она вполне может поддаться соблазну или чтобы окружающие заподозрили ее в этом и начали молоть языками.
Леди сердито взглянула на него и сказала наконец:
– Я напишу письмо и тактично намекну на правила приличия. Если Мирабель пригласит меня, поеду. Не могу же я сама себя пригласить.
– Что за вздор! – воскликнул капитан. – Я вас приглашаю.
– Олдридж-холл не ваш дом, хоть вы там и свой человек.
– Какая же вы зануда! – воскликнул он в сердцах. – Это влияние Энтуисла? Когда-то вы были такой жизнерадостной. И мисс Олдридж тоже, когда вы жили у них. Вы были именно такой, какая требовалась девочке, – я всегда это говорил. Я тогда подолгу отсутствовал. И кому, как не мне, заметить разницу, когда я вернулся домой, после смерти миссис Олдридж.
Миссис Энтуисл вскочила с кресла и воскликнула:
– А вот вы совсем не изменились! Как были олухом, так им и остались. Мирабель тридцать один год. Красивый молодой мужчина практически свалился ей в руки, а вы беспокоитесь о том, чтобы защитить ее добродетель. А как насчет ее счастья?
Капитан был так ошеломлен, что не сразу встал, забыв о манерах.
– Послушай, Флора… извините, миссис Энтуисл, уж не сватовством ли вы занимаетесь?
Она вздернула подбородок:
– Скажем так: не следует мешать природе делать свое дело.
– Знаю по опыту, что на природу нельзя полагаться, иначе кораблям не потребовались бы ни паруса, ни руль, не так ли?
Капитан был прав, когда беспокоился о том, что могут пойти сплетни: у мисс Олдридж имелись враги.
Примерно в двадцати милях отсюда, в долине на другом конце Лонгледж-Хилла, в прошлое воскресенье Калеб Финч всячески побуждал деревенских жителей думать о ней самое плохое.
Несколько дней назад он приехал из Нортумберленда якобы потому, что заподозрил кое-какие погрешности в управлении угольными шахтами, принадлежащими его хозяину, лорду Гордмору. Разумеется, Калеб мог судить об этом лучше, чем кто-либо другой, поскольку сам мошенник, но главной целью его приезда было навредить мисс Олдридж.
Он присутствовал на службе в церкви, что отчасти объяснялось желанием произвести на местных жителей впечатление своим благочестием, а отчасти тем, что это давало возможность восстановить против мисс Олдридж большее количество людей при наименьших затратах усилий. Высокий, худощавый, в строгом черном костюме, с зализанными назад жидкими седеющими волосами, он выглядел вполне респектабельным.
Каким-то непостижимым образом его обман, мошенничество и прочие уловки всегда имели логическое моральное обоснование. Поскольку Калеб не был гигантом мысли, его обоснование сводилось к простейшей формуле: «Если у кого-то есть что-то, чего нет у меня, это несправедливо, а потому, если я отберу это у него – не важно, каким способом, – то восстановлю справедливость».
Одиннадцать лет назад мисс Олдридж совершила ужасное преступление, заставив его прекратить восстанавливать справедливость в своих интересах за счет ее отца. Она уволила его без рекомендации, обвинив в некомпетентности. После этого на многие мили вокруг никто не нанимал его на работу. И ему пришлось податься в другие края.
Будь он умнее, считал бы, что легко отделался. Мисс Олдридж могла бы обвинить его в целом ряде преступлений против собственности, заставить отчитаться перед магистратом за плохой бухгалтерский учет, пропавший при загадочных обстоятельствах скот, а также сельскохозяйственные продукты, лесоматериалы и многое другое, но лишь поставила под сомнение его компетентность.
Однако Калеб не извлек из этого урок, а только озлобился и не упускал случая навредить ей. Так, например, ему пришелся по душе план его хозяина о строительстве канала, потому что он должен был пройти по земле Олдриджей, а следовательно, стал бы источником постоянных страданий для мисс Олдридж.
Поэтому после службы в церкви, едва услышав о несчастном случае, произошедшем с мистером Карсингтоном, он поспешил выставить мисс Олдридж в самом неприглядном свете. Напустив на себя благочестивый вид, он заявил, что надеется, что это был несчастный случай. Когда его спросили, что он хочет этим сказать, Калеб с готовностью объяснил. «Было бы любопытно узнать, что они делали на холме в такую ужасную погоду. Лондонский джентльмен, конечно, мог ничего не подозревать. Но о чем думала леди, когда тащила его туда? И где все это время находился грум?»
Не прошло и нескольких минут, как эти и другие подобные замечания облетели толпу прихожан, большая часть которых ему не поверила. «Откуда у этого человека такие мысли?» – сказал кто-то. «Наверное, проповедь священника в одно ухо ему вошла и из другого вышла», – говорили другие. Но были среди прихожан и такие, кому доставляло удовольствие оскандалить других, особенно если эти другие были красивее и богаче, чем они. Как раз такие приняли предложенную Калебом версию случившегося, приукрасили и стали распространять.
Ко второй половине воскресного дня новость облетела весь Лонгледж-Хилл и достигла прихода, где проживали Олдриджи.
Капитан Хьюз доставил миссис Энтуисл после полудня.
К тому времени Кру, прибывший на рассвете, уже разложил по местам вещи, необходимые Алистеру на несколько дней.
Если верить капитану Хьюзу, который нанес пострадавшему короткий визит, этих предметов первой необходимости хватило бы, чтобы экипировать экипаж корабля с семьюдесятью четырьмя пушками на борту. Однако, по его словам, у слуги все аккуратно разложено по местам, а мистер Карсингтон, судя по всему, чувствует себя гораздо лучше.
И правда, когда мисс Олдридж некоторое время спустя вошла в комнату, ее гость выглядел в высшей степени элегантно, но все, что рассказал капитан, не подготовило ее в полной мере к тому впечатлению, которое произвел на нее внешний вид мистера Карсингтона.
Ее гость в великолепном шелковом халате, надетом поверх сорочки из тончайшего батиста с завязанным сложным узлом галстуком, расположился в мягком кресле перед камином. Свободные белые брюки облегали длинные ноги, обутые в турецкие шлепанцы.
Она сказала себе, что, наверное, было разумно не пытаться надеть носки, хотя лодыжка распухла не сильно. Больная нога была приподнята вверх в точном соответствии с предписаниями доктора, но Мирабель не могла сосредоточиться, хотя ее гость был прикрыт одеждой значительно больше, чем прошлой ночью, когда ей не следовало здесь находиться: его длинные ноги были прикрыты простынками, угадывались всего лишь их очертания. Теперь же они были беззастенчиво вытянуты перед ней. Мягкая ткань брюк облегала их контуры, напоминая о крепких, словно камень, мышцах, которые она ощутила, когда осматривала его. В тот момент она была слишком встревожена и старалась подавить охватившую ее панику, а потому не чувствовала ничего другого. Но теперь…
Она отвела взгляд и оглядела комнату: якобы хотела убедиться, что все в порядке.
В комнате был порядок, но не тот, к которому она привыкла. Изменилась сама атмосфера: белое накрахмаленное полотно, темная шерстяная ткань и кожа, мужские туалетные принадлежности на столике, бритвенный прибор, запахи пальмового мыла и обувного крема. Комната стала мужской, и он в ней доминировал. Почувствовав на себе его взгляд, она взяла себя в руки.
– Кажется, вам стало удобнее, мистер Карсингтон. Я рада.
– Я говорил вам, что обожаю бездельничать, – ответил Алистер.
Но дело было не в безделье. Он умел сделать так, что сама обстановка располагала к интимности, казалась непринужденной.