Когда его нашли через несколько часов после боя, все считали чудом, что он выжил. Для этого, наверное, потребовалось невообразимое мужество и железная воля, не говоря уж о силе и стойкости организма.
Эта мысль вернула ее к действительности: она лежала поперек его знаменитого своей несокрушимостью тела, его грудь вздымалась и опускалась. Одеяло он сбросил, сорочка распахнулась. Она совсем забыла, что он почти раздет, просто сделала все, что могла, чтобы успокоить его. Теперь она ощутила, что ее сорочка прикасается к его сорочке, что ее фланелевый халат прикасается к его обнаженной коже, что край его распахнутого ворота прикасается к ее щеке. Ее груди были прижаты к его груди, и она остро ощущала его силу и тепло.
Мирабель вспомнила, как его руки обвились вокруг ее талии, вспомнила его напряженный золотистый взгляд и едва приметную улыбку.
Если бы только…
Осторожно подняв голову, она взглянула на него и неожиданно наткнулась на его взгляд.
Глаза у него были открыты, и в них отражалось пламя свечи.
Мирабель судорожно сглотнула и пробормотала:
– Кошмар приснился…
– Вам? – Он сонно улыбнулся, и его руки скользнули по ее бедрам.
Все мысли вылетели у нее из головы, пока его удивительно теплые руки осторожно пробирались все выше и выше. Ей так хотелось, чтобы эти руки добрались до самых интимных местечек ее тела, хотелось прикоснуться губами к его губам.
«Вот оно, искушение», – предупредил ее внутренний голос, но голос этот был настолько слаб, что и разум не услышал его. Усилием воли Мирабель взяла себя в руки, подавив вздох, соскользнула с кровати и отступила на шаг.
– Это вам приснился кошмар.
– А вы меня успокаивали, – произнес он с усмешкой.
– Вы так метались в постели, что я испугалась, как бы не свалились на пол. Надо было позвать кого-нибудь на помощь, но так было проще…
– Прыгнуть на меня.
Мирабель вспыхнула и тут же перешла в нападение, как обычно, когда ее загоняли в угол и приходилось защищаться.
– Кто такая Зора?
Его веселье как рукой сняло. Атмосфера накалилась. Она знала, что его расстраивать нельзя, но гнев на обстоятельства, на судьбу буквально душил ее, чтобы вести себя разумно.
– Вы несколько раз произносили это имя, говорили, что должны ее найти. Видимо, это было очень важно для вас.
Он приподнялся на подушках, но даже не поморщился, хотя она знала, что ему больно: это было видно по застывшим чертам его лица, – и прокляла свой дурной характер, жалость к себе и болтливый язык.
– Впрочем, это меня не касается. Я просто запаниковала, вот и поступила глупо. Надо было позволить Кру остаться. Уж он-то знал бы, что делать.
Алистер обвел взглядом слабо освещенную комнату.
– Где он?
– Я отправила его спать. Он выглядел совершенно вымотанным.
– Вы сами-то когда-нибудь спите, мисс Олдридж?
– Нет, я всегда брожу по дому среди ночи, ищу, на кого бы прыгнуть.
Она заметила, что полы ее халата распахнулись, но видно ничего не было: фланелевая ночная сорочка все закрывала, – и тем не менее запахнула его плотнее и принялась завязывать тесемки.
– Если бы мне попался кто-то другой в подобной ситуации, – добавила Мирабель, чтобы прервать тягостное молчание, – я прыгнула бы и на него, так что не обольщайтесь.
– Вы завязываете эти тесемки узлами, – заметил Алистер.
Она взглянула на свои пальцы.
– Да уж, ни к чему это.
– Извините, что напугал вас.
– Напугали? Да, пожалуй. – Ей вдруг захотелось рассмеяться, расплакаться и выскочить вон из комнаты, но вместо этого она тяжело опустилась в кресло и, закрыв лицо руками, пробормотала: – Одну минутку…
Глаза ее наполнились слезами. Что это с ней? Она никогда не плакала. Может, у нее истерика?
– У вас и без меня хватает забот, – проговорил Алистер. – Удивительно, как вы еще держитесь под грузом своих обязанностей.
– Вы вовсе не обуза, – отмахнулась Мирабель, но поднять голову так и не решилась.
– Не смешите меня. Я сын графа Харгейта и при этом – пропади все пропадом! – герой войны, вот вам теперь и приходится заботиться обо мне. Если я по чистой случайности причиню себе смертельную травму, вас обвинят в том, что вы не ухаживали за мной должным образом или даже способствовали моей гибели. Неудивительно, что вы лишились сна. Не захотел бы я оказаться на вашем месте.
Его лицо было действительно встревоженным.
– Я никогда ни о ком не заботился. От меня никто не зависел. Поэтому само мое существование кажется бессмысленным, за исключением разве что умения искусно завязывать галстук.
Она рассмеялась и возразила:
– Не скромничайте! Никто лучше вас не умеет выбирать и носить вещи. Вы знаете меру, хоть это и не свойственно денди.
– Пожалуй, вы правы. Моя основная обязанность – выглядеть элегантным и привлекательным.
И он великолепно справляется с этой обязанностью, подумала Мирабель. Даже сейчас, с растрепанными волосами, в измятой ночной сорочке, он был само совершенство. Ей потребовалось огромное усилие, чтобы не опустить взгляд ниже шеи, туда, где открывался ворот сорочки.
Она отвернулась и уставилась в камин, на тлеющие угли, и услышала его низкий голос:
– Вы спрашивали о Зоре.
– Это не имеет значения, – быстро проговорила Мирабель. – Меня это не касается. Наверное, она одна из семи или восьми.
– Нет, она маркитантка. – Он нахмурился. – Она была при Ватерлоо, когда меня нашли. Я… я не мог вспомнить…
Алистер впервые заговорил о Зоре и пожалел об этом.
Вернувшись из кошмара в теплые объятия женщины, он пришел в себя, вдыхая ее аромат, волосы щекотали ему щеку, и сразу же его подхватил водоворот противоречивых эмоций.
Увы, Мирабель не та женщина, на которую он может претендовать. Видимо, это очередное дьявольское испытание, через которое он должен пройти, чтобы расплатиться за грехи юности.
Заметив, что Мирабель с трудом сдерживает слезы – несомненно, от усталости, – Алистер подумал, что это он для нее испытание, еще одно бремя, которое легло ей на плечи.
Он не мог притворяться – во всяком случае, перед ней.
– Я не могу… не мог… вспомнить, и это сводило меня с ума. Ведь с тех пор и трех лет не прошло. Битва, наверное, самая великая со времен Трафальгара. Я в ней участвовал, но не могу… не мог ничего вспомнить.
– Силы небесные! – пробормотала Мирабель. – Похоже, у вас амнезия. – Так вот почему отец… – Она умолкла на полуслове и взглянула на него. – Это вполне понятно: ведь вас чуть не убили. А вчера, когда вы упали в Брайар-Бук…
– И ударился головой, – добавил он с кривой усмешкой.
– …к вам, должно быть, частично вернулась память.
– Это всего лишь отдельные крошечные эпизоды. Сама битва как в тумане – адский грохот в облаках дыма. Наверное, так оно и было. Время от времени дым рассеивается и у меня возникает момент прозрения, но это, как правило, всего мгновение и так, эпизод, не героические подвиги, о которых вы читали. Я их не помню до сих пор. Только то, что было потом, когда грохот прекратился, дым рассеялся и стало невероятно тихо и темно. А я не мог пошевелиться. И еще помню этот мерзкий запах.
Алистер замолчал и закрыл глаза. Не надо было рассказывать ей об этом. Что с ним произошло?
Он рассказал ей и так слишком много и был готов того и гляди рассказать еще больше: о сне, таком реальном, о тех бесконечных часах, когда он лежал, заваленный трупами, задыхаясь от зловония.
– Столько раненых, – сказала она тихо, – и столько убитых. Два солдата, лежавшие поверх вас, умерли. Раненые и мертвые были повсюду. Я сидела у постелей умирающих, но мне трудно представить, как выглядит поле боя.
Покойницкая. Адская трясина. Он думал, что его никогда не найдут. Не знал, сколько времени пролежал там и сколько еще пролежит. Быть может, так и сгниет.
– Даже не пытайтесь представить.
Она посмотрела ему в глаза:
– Войну обычно превозносят, называют великой и славной, но мне она кажется такой грязной и ужасной, что и вообразить трудно.
Должно быть, на войне погиб кто-то очень ей дорогой, подумал он. Поэтому она и похоронила себя в этой глухомани.
– Вы потеряли любимого? Он погиб при Ватерлоо?
– Любимого? – Она покачала головой. – Нет. Мне горько потому, что загублено столько молодых жизней.
– Да, огромное количество погибших – горькая цена победы. Но сражаться за родину – дело чести. Для мужчины это прекрасный шанс совершить в жизни что-то действительно заслуживающее уважения. Тем более в войне против такого чудовища, как Наполеон.
Он тут же пожалел о сказанном: разболтался, словно мальчишка.
Мисс Олдридж как-то странно смотрела на него.
Слишком уж он разоткровенничался. Надо бы сказать что-нибудь остроумное и ироническое, но она заговорила раньше:
– Вы очень непростой человек. Только было я решила, что разобралась в вашем характере, как вы делаете или говорите нечто такое, что опровергает мои умозаключения.
– Умозаключения? – удивился Алистер. – Неужели вы, при вашей занятости, находите время думать обо мне?
– Нахожу. Находил же Веллингтон время подумать о Наполеоне.
Алистера словно окатили ледяной водой. И поделом ему. Хорошо, что не успел открыть ей свое сердце. Ведь из-за канала, который собирался строить Гордмор, она считала его врагом – нужно помнить об этом. От строительства этого канала зависело будущее не только его лучшего друга, но и братьев самого Алистера, и это был его последний шанс оправдать себя в глазах отца.
– Я приехал сюда не для того, чтобы завоевывать этот край и подчинять себе его население. Я вам не враг, так что напрасно вы сравниваете меня с Бонапартом. Вы хоть знаете, что надел на себя этот человек для церемонии коронации? Тогу!
Она улыбнулась и покачала головой:
– Уж лучше бы вы напоминали чудовище, были страшным или хотя бы нудным.
Ему хотелось спросить, насколько непохожим на чудовище она его считает, и понять, что нужно сделать, чтобы она не возненавидела его, но он уже сказал так много и столько чувств его одолевало. Он зашел гораздо дальше, чем позволяли эти проклятые обстоятельства.