ебной здешняя погода. А в прошлом году здесь побывали эрцгерцоги австрийские. Но это все иностранцы. Что касается вашего посещения, хранитель будет демонстрировать посетителям ваши перчатки с огромным благоговением. Когда распространится слух о том, что в Матлок-Бате имеются ваши перчатки, причем не одна, а целая пара, туристы сюда повалят валом, чтобы лицезреть эту священную реликвию.
Алистер взглянул на нее, и она улыбнулась, глаза ее лукаво блеснули. Ему захотелось обнять ее и зацеловать до потери сознания, но он сказал с притворной печалью:
– Это очень ценная пара перчаток. Мне никогда не удастся заменить их, и Кру меня ни за что не простит. Но если эта жертва будет способствовать развитию туризма, мне не следует роптать на судьбу.
– Уж будьте уверены: любой бизнес, которому вы покровительствуете, в полной мере воспользуется этим. Титулованных иностранцев в наши дни великое множество, а вот такая героическая личность, как сын лорда Харгейта…
– Да какая я героическая личность! – заявил Алистер небрежно. – Это все вздор.
Она повернулась к нему:
– Это не вздор! Как вы можете такое говорить?
Они стояли на главной улице, где их и видели, и слышали многочисленные любопытные прохожие. Алистер понимал, что следует поскорее расстаться с мисс Олдридж и вернуться в гостиницу, но не мог. Уж она-то, как никто другой, должна была понимать это.
Его так называемый героизм был как заноза, которая с течением времени впивается все глубже и глубже. Возможно, если бы кто-нибудь из близких знал правду, ему было бы легче жить. Ему хотелось рассказать ей все, но он не мог, тогда расскажет хотя бы часть.
Он оглянулся вокруг, но не увидел ни одного местечка, где они могли бы уединиться, не рискуя дать пищу слухам.
Видимо, догадавшись о его желании, она пришла ему на помощь.
– Не хотите ли полюбоваться видами, которые открываются с холма? – Она кивком указала на дорожку, что вела на холмы Эйбрахама. – Это кратчайший путь.
Когда они оказались вне пределов слышимости, Мирабель сказала:
– Не понимаю, почему вы каждую ночь видите во сне ту битву. Надо бы узнать рецепт поссета или сиропа, который избавил бы вас от кошмаров. Мой отец, например, считает, что следует принимать успокоительное. Может, посоветоваться с аптекарем? И если прекратятся эти сны, вас, возможно, больше не будет раздражать разговор на данную тему?
– Ну сколько можно из меня делать героя? Я долго мирился с этим, потому что практически ничего не помнил и мне приходилось полагаться на то, что говорили об этом другие. Вот у вас и сложилось обо мне превратное мнение. Я высоко ценю ваши добрые чувства ко мне как к герою и готов сохранить их, даже если они надуманы.
Голубые глаза удивленно уставились на него.
– О чем вы говорите? Как это надуманы? Есть живые свидетели ваших подвигов.
– Я сделал ничуть не больше остальных, – возразил Алистер. – Ничего особенного я не совершил. Те, кто много лет прослужил под командованием Веллингтона, действительно проявляли чудеса героизма. Если бы знали об их подвигах, поняли бы, насколько нелепо возводить в ранг героя меня.
Алистеру страшно хотелось рассказать ей все. Всю правду, но он молча хромал рядом, время от времени поглядывая на ее профиль: она, наверное, производит переоценку своего отношения к нему, судя по тому, что хмурится. Боже милосердный, и зачем только он распустил язык?
– На прошлой неделе я получила письмо от тетушки Клотильды, – сказала Мирабель. – Она подробно описала ваши любовные похождения, как всегда, называя вещи своими именами, поведала о мятеже у Кенсингтонских ворот, памфлетах, долговой яме, судебных исках и еще много о чем. И знаете, я поняла, почему лорд Харгейт сказал, что содержать вас дорого и хлопотно.
Алистер почувствовал, как на его плечи опять опускается тяжесть, ощутил бесцельность своих усилий и усталость, которой не испытывал вот уже несколько недель. Прошлое камнем повисло у него на шее. Бог с ним, с каналом, но он может из-за этого потерять ее доверие.
– Полагаю, это цена, которую приходится платить за обладание таким характером, как у вас. Вы привлекаете внимание прессы. Газеты сделали вас знаменитым не только из-за ваших подвигов – хотя вы можете ими гордиться, – но и потому, что из вас получился великолепный персонаж героической истории.
Ему послышались веселые нотки в ее голосе, и, заглянув ей в лицо, он увидел намек на улыбку в уголках ее мягких губ и веселые искорки в голубых глазах.
– Героическую историю?
– В Лондоне разразился скандал, после того как вы расторгли помолвку и связались с куртизанкой. Отец, взбешенный, отправил вас за границу в качестве атташе в дипломатическом корпусе. Лорд Харгейт не собирался отправлять вас на войну, не так ли?
– Разумеется, нет. Мой родитель считает меня разболтанным, бесшабашным, совершенно непригодным для военной службы.
– Но не могли же вы сидеть в Брюсселе, когда другие отправились на войну, – продолжила Мирабель. – Мало кому известно, как вам это удалось, но они молчат. Каким-то образом вы оказались в самой гуще сражения.
– Кое-кто замолвил за меня словечко, да и я прилип как банный лист, вот мне и позволили присоединиться к войску, – пояснил Алистер.
– Как бы то ни было, вы храбро сражались, рисковали жизнью, спасали раненых, стойко держались, даже когда вас самого ранили. А дальше следует полное драматизма повествование о том, как лорд Гордмор разыскивал вас в темноте среди мертвых и умирающих, и о вашем чудесном исцелении. Вот видите? Чем не героическая история, мистер Карсингтон?
Алистер наконец увидел целиком всю картину, остановился и, опираясь на трость, уставился в землю, пока в голове проносились отдельные эпизоды, словно сцены какой-то пьесы. В финале он увидел, как появляется в полном составе вся его семья и увозит блудного сына в Англию, и неожиданно рассмеялся – от смущения или от облегчения, а может, от того, что так нелепо сложилась его жизнь.
Он поднял голову, но слишком поздно, чтобы заметить озабоченный взгляд, который бросила на него Мирабель.
– Вы единственная решились сказать мне все без обиняков. Даже мой лучший друг… – Он усмехнулся. – Бедняга Горди! Ну зачем было ему открывать мне на это глаза, если даже мои братья, которые никогда не упускали случая поставить меня на место, держали язык за зубами?
– И совершенно напрасно, – заявила Мирабель. – Но они, возможно, не сознавали, как сильно это вас мучит.
– В семье никогда об этом не говорят, по крайней мере при мне, – сказал Алистер и, пожав плечами, добавил: – А я сделал все возможное, чтобы отбить у них, да и у всех прочих охоту обсуждать эту тему.
Он выпрямился, наконец-то обратив внимание на окружающую местность, и то, что увидел, лишило его дара речи.
Огромные скальные образования торчали из земли на склоне холма, массивные каменные обелиски были разбросаны вокруг, словно кегли, и покрыты мхами и лишайниками, которые буквально завораживали. Между камнями протискивались деревья и кустарники, а также самые стойкие и выносливые растения, которые, судя по всему, буйно росли здесь в более теплое время года. Слышно было, как капает вода, – видимо, где-то неподалеку минеральный источник.
За деревьями и скалами ничего не было видно, и казалось, что они попали на сказочный остров. Он восхищенно огляделся.
– Это место здесь называют Романтическими скалами, – сказала Мирабель. – В разгар сезона здесь полно туристов.
Он взглянул на нее.
Она, сложив руки, сидела на камне в форме обелиска. Ее серая шляпка и плащ сливались с окружающей обстановкой, не отвлекая внимания от ее раскрасневшегося лица, обрамленного локонами.
– Вы любите это место?
– Не просто место. Я сама часть Скалистого края, а он – часть меня. Мама говорила, что влюбилась в этот район Дербишира, когда встретила отца. Помню, как в детстве она водила меня гулять на холмы Эйбрахама. Мы часто приходили к этим скалам, спускались в пещеры, посещали минеральные источники, а иногда нанимали лодку и переплывали к тропинкам влюбленных или добирались до Чатсуорта, чтобы полюбоваться открывающимися там видами. – Ее голос смягчился от ностальгических воспоминаний. – Во время наших прогулок мы делали зарисовки или писали пейзажи. Изредка к нам присоединялся отец. Уже тогда он был увлечен ботаникой, но в разумных пределах. Мама делала для него удивительно подробные рисунки растений.
Алистер уселся рядом с ней, не опасаясь испортить мхами и лишайниками свой сюртук, сшитый у дорогого портного.
– Ваш отец очень любил ее.
Мирабель кивнула, и глаза у нее заблестели.
– Если вы хоть немного похожи на нее, неудивительно, что после ее смерти ваш отец превратился почти в отшельника. Всего несколько дней я не видел вас, но они показались мне вечностью.
Она порывисто встала и резко сказала:
– Не надо со мной любезничать. Мне не следовало приводить вас сюда. Надо было ограничиться первым живописным ландшафтом, как я и намеревалась. Похоже, я все время делаю то, чего делать не следует.
Алистер тоже поднялся, хотя и не с такой легкостью. Камень был холодный, а нога еще не простила ему пребывания под ледяным дождем.
– Любовь порой толкает человека на самые неожиданные поступки.
– Я в вас не влюблена! – ответила она резко. – Это всего лишь увлечение – такое порой случается с престарелыми девицами. Это своего рода форма помешательства.
– Возможно, у вас все так, но что касается меня, то я по уши влюблен, Мирабель.
Она отвернулась и произнесла ледяным тоном:
– Советую вам преодолеть страсть, потому что ничего из этого не получится.
Такого Алистер не ожидал.
Она повернулась и пошла прочь, а он стоял и смотрел ей вслед, словно его окатили холодной водой.
На тот случай, если ее холодность не отбила у него охоту пойти за ней, Мирабель юркнула в сторону и спустилась вниз по едва приметной боковой тропинке.
Только не плакать! Через несколько минут она окажется на главной улице, и никто не должен видеть ее слез, иначе весть об этом через час распространится по всему Матлоку, а через два перевалит через окружающие холмы.