Она стояла по другую сторону сооружения, глядя на то место, где канал лорда Гордмора должен был прорезать пейзаж, поэтому не увидела высокого всадника, который спешился, привязав своего коня рядом с ее лошадью, и стал, прихрамывая, подниматься на холм.
Услышав позади шаги, Мирабель обернулась, и сердце у нее болезненно сжалось.
– Мистер Карсингтон? – вздернув подбородок и придав лицу высокомерное выражение, произнесла она неприветливо.
– Ах ты противная злая девчонка!
Он раскраснелся, его золотистые глаза сверкали, и ей стало трудно дышать, как перед грозой.
Она понимала, что гроза – это он сам, а то, что она чувствовала, – сила его гнева. Этот гнев был так же осязаем, как и его обаяние, заставлявшее безоглядно влюбляться в него. Она хотела было отступить назад, чтобы избежать воздействия этой непреодолимой притягательной силы, но гордость не позволила ей спасаться бегством.
– Мне безразлично, что вы обо мне думаете! – заявила Мирабель. – Ваше мнение не имеет для меня никакого значения.
– Ты лгунья, каких свет не видывал!
Она чуть замешкалась, и он подошел ближе, привлек ее к себе и обнял. Она попыталась увернуться и опустила голову: если он ее поцелует – все пропало, но он не поцеловал, а лишь крепче прижал к себе и пророкотал, уткнувшись куда-то в шляпку:
– Значит, Вудфри старый индюк? А я хожу во сне и говорю сам с собой? И ты не доверила бы бизнес человеку, у которого не все в порядке с головой? Разумеется, не отдала бы свое дело ни в чьи руки, в отличие от своего тела.
Мирабель могла бы высвободиться из его объятий: он слишком благороден, чтобы удерживать ее против воли, но она почему-то не сопротивлялась.
С тех пор как они встретились, он по частицам забирал ее сердце; еще немного – и завладеет им полностью. Она понимала, что на сей раз ее ожидают значительно большие страдания, чем те, что пришлось перенести много лет назад.
– Простите меня, – прошептала Мирабель, уткнувшись в его плащ.
Он отстранил ее, отпустил на шаг и, удерживая на расстоянии вытянутой руки, глядя в лицо, жестко проговорил:
– Письмо Гордмору было чудовищным ударом, нанесенным исподтишка. Если бы я не знал тебя лучше, то подумал бы, что ты специально соблазнила меня, чтобы заставить всех думать, будто я психически нездоров.
– Ах нет, вы ошибаетесь! – воскликнула Мирабель. – Ей-богу, то, что я говорила вам, было чистой правдой.
– Что именно? Что испытываешь ко мне сильные чувства.
– Да, но разве от этого кому-нибудь стало лучше? Они ведь не заставят забыть про этот ваш проклятый канал: он все равно будет проложен. Вы все испортите, наши с мамой труды пойдут насмарку. Это причинит мне невыносимую боль.
У нее перехватило дыхание, а глаза наполнились слезами.
– Значит, это работа твоей матери, – произнес он задумчиво мгновение спустя.
Мирабель кивнула, не в силах произнести ни слова. Она никогда не плакала прилюдно. Слезы – это слишком личное, да и мужчин они только раздражают, заставляя испытывать неловкость или смущение.
Алистер отпустил ее, отошел в сторону и некоторое время вглядывался вдаль, потом вернулся к ней и взял за руку.
– Значит, насколько я понимаю, ландшафт спроектировала она?
– Моя мать была необыкновенно талантлива, – сказала она, взяв себя в руки. – И могла бы получить мировую известность, если бы родилась мужчиной.
Алистер все понял, как только она сказала, что канал испортит вид, созданный ее матерью, но Мирабель надо было выговориться, поэтому промолчал.
Она рассказывала свою историю и историю этой земли, которые в ее понимании были единым целым. Алистер услышал, как развивалось поместье и как примерно сто лет назад был сооружен склеп и произведена перепланировка земли. Это была попытка выдержать ландшафт в естественном стиле, близком к природному, но добиться абсолютно удовлетворительного результата не удалось, и со временем разные элементы дизайна исчезли сами по себе, оказавшись неуместными или непрактичными.
Начало этим преобразованиям положила Алисия Олдридж, которая и занималась этим в течение двадцати лет, но умерла, так и не завершив своих планов. Однако Мирабель знала все до мельчайших подробностей. С тех пор как дочь подросла настолько, чтобы понимать ее, мать делилась с ней своими планами и заражала энтузиазмом.
– Всю эту красоту создала она, – говорила Мирабель. – На склоне холма, над мостом, стоял летний домик. Она заставила перенести его и спрятать среди деревьев, так что он возникает перед глазами неожиданно, когда идешь по извилистой тропинке вдоль берега.
Она указала еще одно место, куда сама внесла изменения в соответствии с задумками матери. Слушая ее, Алистер без труда представил как масштабы перемен, так и их изящество.
Они обошли вокруг колоннады, окружавшей склеп, и она вдруг замолчала.
Ему показалось, что она сожалеет о том, что так разоткровенничалась.
Пока шли, Алистер исподтишка изучал ее профиль. Она, казалось, забыла о нем. Взгляд ее был каким-то отстраненным, как у ее отца. Именно так смотрел на свечу мистер Олдридж, когда Алистер пытался привлечь его в число сторонников строительства канала.
Заметив, как вдруг дрогнули и чуть-чуть приподнялись уголки ее рта, Алистер сказал:
– Я отдал бы что угодно, лишь бы узнать, о чем ты думаешь.
– Да вот пыталась обдумать, как бы отделаться от вас, но мозг не желает мне помогать, как и сердце, как и все прочее: перед моим мысленным взором ты предстаешь всегда… обнаженным.
Алистер так резко повернул голову, что удивительно, как она не слетела у него с плеч.
– Что ты сказала?
– Ты… без одежды, голый.
Хорошо еще, что у него не было таких видений. Сегодня он всего лишь совсем недолго держал ее в объятиях, хоть и мечтал о большем.
Он не поцеловал ее, не попытался даже снять с нее перчатку, хотя отдал бы все на свете, лишь бы снова ощутить вкус ее губ и почувствовать тепло рук. Ей же было достаточно прикоснуться к его лицу, чтобы изменился весь мир.
Он прогнал эти мысли, стараясь утешить себя надеждой, что не станет больше совершать глупости. Однако стоило ей произнести эти роковые слова, как он представил себе юбки, задранные до бедер, идеальной формы груди с нежными розовыми сосками, мягкие завитки волос между стройными ногами…
Алистер расправил плечи и, упрямо выпятив челюсть, заявил:
– Когда мы поженимся, ты сможешь видеть меня голым сколько душе угодно, а до тех пор лучше не говорить об этом.
– Мы не поженимся! – возразила Мирабель.
– Поженимся, хотя, возможно, и не сейчас. – Он повернул ее лицом к себе. – Ни один мужчина, кроме меня, не должен видеть тебя обнаженной.
– Само собой разумеется. Не думаешь же ты, что я перед всеми раздеваюсь.
– Да, только так, потому что я твой будущий муж.
– Однако для леди Терлоу это не было так уж важно, – возразила она.
Черт бы побрал ее тетушку! О леди Терлоу никто не знал. Как она об этом пронюхала? И о чем она думала, когда поставила в известность невинную девушку?
– Не надо колоть мне глаза прегрешениями юности! С меня хватит упреков отца! Если не заметила, я пытаюсь исправиться, иначе давно воспользовался бы моментом, ведь нас никто не видит.
Алистер подошел к ней вплотную и, заключив в объятия, поцеловал. Она взяла в ладони его лицо и ответила на поцелуй.
Он снял с нее шляпку, отбросил в сторону и запустил пальцы в непокорные медно-рыжие локоны. Она в ответ сбила с его головы шляпу и рассмеялась. Хоть она и была невинна, ее хрипловатый смех так возбуждал, что Алистер опьянел от желания. В мгновение ока ее накидка была расстегнута, и его руки, скользнув по груди, спустились к роскошным округлостям бедер и упругим ягодицам.
Она беспокойно задвигалась под его руками, наслаждаясь и желая большего, доводя его до безумия. Он прижал ее спиной к колонне и опять поцеловал, одновременно сбрасывая накидку с плеч, расстегивая и спуская вниз платье. Прервав поцелуй, он уткнулся лицом в ее шею, наслаждаясь ароматом, проложил поцелуями дорожку вниз по плечу до края сорочки, к округлостям грудей, приподнятых корсетом.
Она стала гладить его волосы, и он, совсем потеряв голову, задрал ей юбки и запустил руку в панталоны. Мирабель вздрогнула и простонала:
– Ах нет! Но тут же передумала: – Ах да, пожалуйста!..
Он опустился на колени и, поцеловав ее в это самое сокровенное из всех сокровенных местечек, услышал, как она затаила дыхание, а потом прошептала:
– Но ведь это грешно!
Он услышал в ее шепоте едва сдерживаемый смех и сам рассмеялся от радости. Горячая волна наслаждения прокатилась по его телу, унося с собой остатки здравого смысла и моральных принципов.
Он поцеловал родинку под коленом и поднялся. Возбужденный до предела, он сходил с ума от желания, его набухшая плоть напряженно тянулась к ней, но как только стал расстегивать брюки, налетел порыв холодного ветра. Алистер пришел в себя и вспомнил, что они находятся в святом месте.
Он обнял ее за плечи и прикоснулся губами к ее лбу, пытаясь восстановить дыхание, и когда это наконец удалось, прошептал:
– Процесс моего перевоспитания проходит не так успешно, как хотелось бы. Я был уверен, что никогда не позволю себе ничего непристойного возле этой колонны, что смогу устоять.
– А я мечтала, что ты не устоишь, – возразила она, – хотя понятия не имела, что это будет нечто непристойное.
Он поднял голову и, наткнувшись на затуманенный голубой взгляд, заметил:
– Я вижу, тебе нравится играть с опасностью.
– Вовсе нет, – возразила она. – Вообще-то я осторожная и разумная, а ты делаешь меня такой… – Она отвела взгляд. – …такой счастливой. Когда ты рядом, у меня становится легко на душе и я снова чувствую себя девчонкой.
У него болезненно сжалось сердце. Больше всего на свете ему хотелось сделать ее счастливой, но, сам того не желая, он причиняет ей одни неприятности. Ведь всему виной его безумная похоть. Он уже дважды едва не лишил ее девственности. Ах, этот проклятый канал! Главное препятствие, что стоит между ними и в то же время является его единственной надеждой на финансовую независимость, которая позволит ему предложить ей руку и сердце.