Протоиерей Андрей ТкачевМиссионерские записки.
Урок.
День обещал быть жарким. Солнце уже поднялось над черепичными ижестяными крышами, нозамешкалось инапару минут увязло влистве деревьев. Деревья небыли выше крыш. Просто молодой человек, смотревший насолнце, сидел налавочке и,снизу вверх, жмурясь, подставлял лицо пучкам тонких ибеспокойных лучей. Звали молодого человека Константин, онбыл студентом первого курса факультета классической филологии, неокончившим второй семестр иушедшим вакадемку. Было ему отроду лет двадцать.
Константин родился ивырос вдалеке оттого старого города, наодной излавочек которого онсидел инад которым сейчас поднималось июньское солнце. Молодой человек опустил голову иостановил взгляд напляске, которую устроили наасфальте уего ног солнечные зайчики.
А дорожка цветочная отлиствы разузорена,
Словно лапы паучные, словно мех ягуаровый, —
пробормотал онпро себя отрывок изСеверянина, азатем вслух добавил: «Надо было нарусскую филологию поступать». Ему действительно лучше былобы пойти нарусскую филологию. Классическая была выбрана непосердцу, аотголовы. Пылкий юноша («философ восьмнадцать лет»— сказалбы Пушкин) справедливо думал, что латынь будет ключом кбудущему изучению мировой истории икультуры. Ноодно дело читать воригинале Тита Ливия, адругое— двигаться кэтой цели, заучивая новые слова, склонять испрягать, и,что главное, видеть, как конечная цель, всилу сложности, неприближается, аудаляется. Тот, кто неошибся ввыборе, вэтом случае напрягает силы. Нуатот, кто ошибся,— опускает руки. Костя опустил руки ипереключил внимание.
Переключаться было начто. Город, изкоторого онприехал, был сер иоднообразен. Над ним редко летали птицы, может быть, потому, что свысоты птичьего полета взору нечем было залюбоваться. Внизу угрюмо жили простые ихорошие люди, которые многого незнали иолишнем нелюбили думать. Для них жизнь была непраздником, атяжелым путем, который нужно пройти, разгребая препятствия. Константин уехал оттуда, когда окончил школу. Уехал без радости, наоборот— скомком вгорле. Онлюбил иродителей, идрузей, ивообще все, что пахло детством иотрочеством. Новродном городе небыло университета, авближайших городах небыло классической филологии, ивосемнадцатилетнему отличнику, влюбленному впоэзию Серебряного века, пришлось собираться вдалекий путь.
Новый город оказался целым откровением. Онбыл упрям, как женщина, инехотел подстраиваться под современность. Его мощеные булыжником мостовые тосковали поцоканью копыт игрохоту карет. Ихтоске вторила тихая грусть многовековых зданий. Если улицы струдом терпели шуршание резиновых шин, тодома, как великаны, съевшие что-то неудобоваримое, страдали отпоселившихся вних наших современников. Евроремонтам, обновившим внутренности квартир, дома снаружи мстили осыпающейся штукатуркой итрещинами встенах. Дома помнили, как поихдеревянным лестницам соскрипом, медленно поднимались местные Шейлоки, чтобы, закрывшись назасов, всю ночь звенеть монетами взловещих бликах сального огарка. Изихподворотен, согнувшись, чтобы неудариться онизкий косяк, хоть сейчас мог выйти, закутавшись вплащ, кто-нибудь похожий наКазанову. Новместо всего этого вгороде жили обычные люди, разогревающие завтраки вмикроволновках, уверенные всвоем величии, незамечающие красоты иничего толком незнающие.
Константин полюбил этот город ипочувствовал его затаенную тоску. Нераз инедва, пропуская пары, онбродил поузким улицам исчувством сострадания вглядывался вкаменные глаза кариатид, поддерживавших балконы, сатиров, криво ухмылявшихся всем проходившим мимо. Нераз инедва онсзамиранием сердца входил внезнакомый дворик изастывал перед увиденным. Это мог быть помеченный голубями барельеф Архангела Михаила созлым сатаной под ногами. Амогли быть натянутые через весь двор веревки свисящими наних, подобно морским флагам, простынями идовоенными женскими подштанниками. Это мог быть просто квадрат голубого неба, образованный сомкнутыми крышами, аКонстантин как будто содна колодца смотрел намедленно проплывавшие вверху облака. Онмог стоять порою попять иболее минут, забывая про университет, вслушиваясь вбиение сердца этого старого, нонежелающего умирать города.
Тяжелый, низкий бас колокола накафедральном соборе часто заставлял его вздрогнуть, ион,очнувшись, выходил издвора наулицу счувством, что живет ввеке восемнадцатом. Яркая реклама наближайшем ресторанчике тогда удивляла его неменьше, чем часы «Ролекс» наруке перуанского индейца. Онглубоко вдыхал и,засунув руки вкарманы, шел дальше. Шел медленным шагом безнадежно влюбленного человека.
Учиться втаком режиме было невозможно. Появились первые долги позачетам, потом— проваленная сессия. Наконец— академка ивольные хлеба. Домой Константин обэтом несообщил. Решил нетревожить родителей. Изобщежития его пока негнали, книги вбиблиотеке давали по-прежнему. Нужно было устроиться наработу, чтобы нетянуть изродительского дома копейки ирасслабиться, отдавшись наволю теплых волн океана жизни.
В этом возрасте человек безрассуден, ажизнь кнему ласкова, иэто (как сказалбы Бродский)— «щедрость волны океана кщепке».
Костя устроился напосудомойку водном измаленьких кафе, которых вгороде было больше чем влесу деревьев. Люди здесь бродили изодного кафе вдругое, выкуривали десятки сигарет, тушили бычки онедоеденные пирожные, ибыло непонятно: работаютли они где-либо, аесли нет— закакие деньги живут.
Подсобка его кафе выходила водвор, куда также выходили двери склада продуктового магазина. Нераз Константин помогал грузчикам носить ящики сконсервами или колбасой. Это было нетрудно. Даже наоборот— приятно. Молодое тело скучало помускульной усталости. Разгрузив товар, работяги наливали себе иему по«сотке» изакусывали только что разгруженной колбасой. Сам себе вэто время Костя казался пассажиром с«Титаника». Пассажиром, который вечером разносит публике шампанское наверхней палубе, адень проводит вмашинном отделении скочегарами.
«Чем живут эти люди?»— думал он,вглядываясь всерые лица мужиков, вслушиваясь виходнообразные матерные разговоры.
«Чем живут эти люди?»— повторял онвопрос уже вкафе, глядя намужиков сруками без мозолей иженщин сдлинными ногтями.
Свою жизнь онпродолжал ощущать как учебу, только более качественную, практическую.
Большинство людей учится, читая книги. Ноесть ииные пути. Антоний Великий спрашивал уфилософов: «Что раньше: умили книги?»— «Ум,— отвечали те,- ведь книги— изума».- «Значит,— говорил Великий,— очистившему умкниги ненужны». Этот второй способ— очищение ума— редок итяжел. Говорить онем может лишь имеющий опыт. Константину открылся третий путь— общение слюдьми. «Каждый человек,— однажды подумал он,— живет жизнью драматической итаинственной. Будь она увековечена пером Шекспира, тобытьбы ейизвестной ичитаемой вовеки. Люди— это непрочитанные книги. Это— покрытые пылью инструменты, которые зазвучат, лишь стоит ихкоснуться умелыми пальцами».
Эта мысль озарила его однажды под вечер, когда раковина была полна блюдец, асредство для мытья посуды закончилось. Ондаже присвистнул отрадости. Этоже цель!
Завести разговор, познакомиться— неважно где— впоезде, вбаре, напляже. Аккуратно, как кончики пальцев вволшебное озеро, окунуть душу вчужую жизнь. Без бумаги, напрямую узнавать отлюдей самое важное, если, конечно, они— люди— согласятся пустить тебя нетолько вприхожую, ноивспальню, ивкладовую своего душевного дома.
Впивать слова чужого языка,
Угадывать великое внемногом, —
пробормотал онпро себя изБрюсова иоткрыл кран горячей воды.
«Нет, все-таки можно было поступить нарусскую филологию»,— добавил онвслух.
Легче всего было начать сосвоих сверстников-студентов. Ноуэтих еще небыло душевного дома соспальней икладовой, сдрагоценностями всейфе и«скелетом вшкафу» (как сказалибы англичане). Уних была пока лишь душевная общага, и,чтобы найти вней высший смысл, достаточно было всего лишь поговорить скомендантом.
«Говорить нужно состариками,— думал Костя,— стеми, кто стоит награни иуже чувствует вечность». Онуже потихоньку почитывал Библию. Читал бессистемно, слюбого места, ипонимал мало. Нонекоторые вещи прочеркивались вего сознании как резцом поалмазу. Так, запомнились, запали вдушу слова кого-то: «Мы— вчерашние. Пойди спроси удревних».
«Пойду, спрошу,— подумал Костя. — Спрошу утех, чье сердце было нераз изодрано изменами, потерями ирасставаниями. Утех, чей хребет отвремени согнулся. Спрошу утех, кто вэтом мире все уже видел иужнеждет новостей».
Константин хотел спросить отом, как идля чего жить. Это необходимо узнать, чтобы неделать лишних движений, нетратить время даром. Ионначал спрашивать.
Первый опыт его шокировал. Люди, откоторых уже, казалось, пахло землей, которые уже одной ногой шагнули загрань, ниовечности, ниосмысле жизни недумали иговорить нелюбили. Они даже обижались, нервничали, как будто подозревая собеседника вжелании поторопить ихсмерть. Самый первый изних, ккоторому Костя обратился, навопрос, что ему больше всего запомнилось изпрожитого, стал долго рассказывать опиве, которое варили в30-х, отоварище поимени, кажется, Юзек, который обыгрывал всех набильярде, иовсякой подобной всячине. Разговор проходил натой самой лавочке, накоторой мыпознакомились сКонстантином. Вдвух шагах отэтого места было кафе, где онработал.
Старик неудивился любознательности подсевшего кнему молодого человека. Онстал рассказывать освоей молодости, положив руки напалочку иупершись вних подбородком. Картины прошлого воскресали перед его выцветшими глазами, ивидно было, что онлюбил себя тогдашнего инехотел возвращаться мыслями назад вдействительность.
А Косте хотелось плюнуть иуйти, хотелось матернуться или даже заплакать отобиды. Глупые старики, ничего немогущие сказать молодежи, были для него также бессмысленны игадки, как дети-развратники.
С тех пор онобжигался часто, постепенно прощаясь ссамою мыслью завести умный разговор снезнакомым собеседником. Нона