лавочку перед работой приходил регулярно. Онсадился удобно, по-молодежному, почти ложился, запрокинув голову ираскинув руки. Читал попамяти отрывки любимых стихов инаблюдал засолнцем. Когда оно выпутывалось издревесной листвы ивупор, без помех светило Косте влицо, становилось ясно, что тяжелый шар земной совершил нужный поворот вокруг своей оси. Начасах было десять, ипора напосудомойку.
— Подвиньтесь, пожалуйста.
Константин сел прямо иобернулся наголос. Нанего смотрела молодая женщина возрастом чуть старше него. Вруках унее было вязанье, арядом стояла девочка лет пяти.
— Пожалуйста,— Константин убрал руку (ввольной позе онзанимал пол-лавки). Если поуму, тонужно былобы вставать иидти наработу— кафе уже открылось. Нопочему-то хотелось остаться.
— Это ваша дочка?
— Да,— женщина ответила, неотрываясь отвязанья, адевочка (прехорошенькая) стояла возле матери ивнимательно изучала соседа полавочке.
— Асколько ейлет?
— Скоро будет пять.
Поняв, что речь идет оней, малышка прижалась кматери, ноглаз отдяди неоторвала.
— Ялюблю детей,— сказал Константин, чувствуя, что пауза затягивается.— Уменя ихбудет много.
— Ну,много!..— женщина улыбнулась.— Сначала жену найдите.
— Я… ищу.
— Разве? Аядумала, загораете.
— Япамять тренирую,— немного обиженно ипо-детски буркнул Костя.
— Это как?
— Стихи наизусть читаю.
— Икогоже?
— Северянина, например.
— А…
Женщина вдруг оторвалась отвязания ипродекламировала:
«Онтем хорош, что онсовсем нето,
Что думает онем толпа пустая,
Стихов принципиально нечитая,
Раз нет вних ананасов иавто…»
— Вызнаете Северянина?!
— Знаю… Женщина опустила голову квязанью, адевочка внимательно итревожно посмотрела намать.
— Вычто-то закончили?— спросил Костя. Онвдруг почувствовал кэтой женщине огромный интерес, восновном как студент, ночуть-чуть икак мужчина.
— Яучилась, нонеокончила,— ответила собеседница.— Замуж вышла. Вот мой диплом (она поцеловала дочку влобик), авот— моя кандидатская (показала навязанье).
Тут Константин заметил, что животик унее округлый, иеслибы имел опыт, топонялбы, что месяц уже шестой, атоиседьмой.
Какая-то странная ревность кнеизвестному мужу кольнула его всердце. Константин вдруг почувствовал себя маленьким инесерьезным.
— Авызнаете,— прервала молчание женщина,— яисейчас учусь. Вот мысПолей (услышав свое имя, малышка посмотрела намать иулыбнулась) смотрели недавно библейские гравюры какого-то немца.
— Доре?
— Кажется, нет.
— Карольсфельда?
— Вот. Его самого. Ипредставляете? Поля меня спрашивает: «Апочему уАдама иЕвы— пупочек?» Янепонимаю вопроса. Увсех, мол, пупочки. Аона мне: «Нет. Ихмама нерожала. Адам— изземли. Ева— изребра. Апупочек— это отпуповинки». Представляете?!
Сильный крик оборвал ихразговор.
— Тыдолго будешь отдыхать, паразит? Уже пол-одиннадцатого!
Орал шеф-повар Костиного кафе. Константин вскочил наноги, рванулся было бежать. Нопотом остановился.
— Сейчас. Иду,— крикнул оншефу.— Извините, мне пора. Ядолжен идти.
— Идите-идите. Работа— это святое,— улыбнулась женщина иопустила глаза квязанью.
— Вымне очень помогли,— сказал Костя ипобежал. Метров через десять онобернулся икрикнул:
— Вас мне Бог послал!
Женщина улыбнулась вответ.
То, кчему онсейчас прикоснулся, еще требовалось осмыслить, осознать. Нооднозначно это был чудесный урок. Посути— подарок.
Уже вдверях кафе онобернулся. Женщина вязала, аПоля прыгала вокруг лавки наодной ножке.
Константин улыбнулся ипереступил порог.
Константина язнал лично. Втот старый город, где онжил, недоучившись, яприехал вкомандировку. Что-то затянулось инезаладилось, пришлось остаться допонедельника, иввоскресенье нужно было где-то помолиться. Православный храм вгороде был один. Янашел его минут задесять довсенощной изалюбовался молодым человеком, сидевшим усвечного ящика. Онпродавал свечи, писал имена взаписки для службы, бойко выдавал сдачу иуспевал каждому сказать одно или два нужных слова. Кому обисповеди, кому— опоминании усопших, кому— очтении Евангелия.
После всенощной яеще раз подошел кнему иразговорился. Константин— аэто был он— хотя ивыглядел уставшим, охотно поддержал разговор. Мысидели ухрама наскамейке идотемноты говорили олитургии, освятых Отцах, опрожитой жизни. Втот вечер онирассказал мне кратко историю своих поисков исвоего обращения. Когда стало совсем поздно, онпредложил мне заночевать вцерковном доме.
— Унас возле просфорни есть комната для гостей. Авпросфорне работаю я,иссубботы навоскресенье вней ночую.
Я срадостью согласился.
— Увидимся завтра налитургии,— сказал Константин ипожелал мне спокойной ночи.
На следующий день мыувиделись, нотак инепоговорили. Наслужбе было много людей. Константин уже несидел засвечным ящиком, априслуживал валтаре, выходил сосвечой наВходе ичитал Апостол. Когда служба закончилась, и,поцеловав крест, люди стали выходить изцеркви, яувидел его. Онстоял нацерковном дворе напротив пономарки иразговаривал смолодой женщиной. Левой рукой женщина легко покачивала коляску, вкоторой спал симпатичный богатырского вида мальчуган, аправой обнимала девочку лет шести. Они разговаривали очем-то важном, иянехотел иммешать.
С тех пор мыбольше невиделись. Дела мои решились, ияуехал изстаринного города, который, честно говоря, мне неочень понравился. Уже впоезде, отправляясь домой, мне захотелось записать историю молодого человека, что яипоспешил сделать. Конечно, что-то забылось, ачто-то ускользнуло отвнимания, новцелом история его мне показалась интересной, инехотелось предать еезабвению. Стех пор прошло уже лет пятнадцать. Ивот недавно, разгребая бумаги, янашел свою рукопись. Она истрепалась ипожелтела, апервое предложение— «День обещал быть жарким»— было написано как будто куриной лапой: вэто время поезд тронулся, иручку сильно повело побумаге.
Я вспомнил обэтом иулыбнулся.
Лоскутное одеяло.
Воздух похож наБога. Онвсегда рядом, иего невидно. То,насколько оннужен, узнаешь, когда его нехватает.
Солнце похоже наБога. Оно может игреть, исжигать. Наего огненный диск нельзя смотреть без боли. Все живое тянется кнему. Все живое пьет его силу.
Море похоже наБога. Когда оно прозрачно иласково, это похоже нанежность Большого кмаленькому. Когда оно бушует ипенится— сним нельзя спорить.
На Бога похож мужчина. Когда онкормит семью иготов занее драться. Иеще когда онскуп наслова иулыбается редко.
На Бога похожа женщина. Когда она кормит грудью иночью встает наплач. Когда она растворяется вдетях иотвыкает думать осебе.
Так много всего вмире похоже наБога. Откуда взялись атеисты?
Время имеет свойство твердеть ипревращаться вкамень. Каждая секунда прошивает человека насквозь, аоказавшись заспиной, становится историей. Вся прожитая жизнь напоминает пиршественную залу, заколдованную волшебником.
Все, кто еенаполняет, были живы. Новтомгновение, когда настоящее превратилось впрошлое, они замерли втой позе, вкакой ихзастало переменчивое время. Теперь ихможно изучать или просто рассматривать.
Шут состроил гримасу, иона приросла кего лицу. Король положил руку наколенку придворной дамы, иистория запомнит его вэтом положении. Застыло вино вкубке убражников, исами бражники, запрокинув головы, замерли. Замерла соткрытым клювом певшая вклетке птица. Застыл паук наотвердевшей паутине.
Такова жизнь. Она широка, как поле, иперебрать, пересмотреть все, что наполняет ее,трудно. Трудно, новозможно.
Для совести нет слова «вчера». Потому что совесть— отБога, аБог живет ввечном «сегодня». Совесть идет попрожитой жизни, как позалам музея. Экскурсоводом ейслужит память. Вотдельных залах совесть жмурит глаза икраснеет. Наэкспонаты этих залов смотреть стыдно. Тогда совесть тревожит душу, заставляет еемолиться. Если молитва тепла— застывшие сцены прошлого тают итеряют форму. Они превращаются изкамня ввоск, оплывают истановятся неузнаваемыми.
Это прощеные грехи, расплавленные стыдом имолитвой. Они нестанут перед твоим лицом собличением, иБог наСуде ихвспоминать небудет.
Но залов в«музее прожитой жизни» много. Нужно успеть пройти ихвсе. Пока продаются билеты. Пока неустал экскурсовод.
Раньше человек жил только наземле. Только ееоносквернял или освящал своей жизнью. Сегодня человек воспарил внебо изарылся под землю. Иосквернять, иосвящать ему стало легче.
Миллионы людей вбольших городах ежечасно спускаются вшахты метро. Сотни тысяч людей ежечасно летят над землей выше птиц, выше самых дерзких фантазий. Вкомфортабельном чреве больших самолетов они жуют свои завтраки ичитают газеты. Нужно, чтобы навысоте 10километров люди читали псалмы ибоялись Бога.
Нужно, чтобы глубоко под землей, подороге наслужбу или учебу, человек читал Евангелие или, досыпая, твердил про себя утренние молитвы.
Может быть, если из-под земли ииз-под облаков кБогу будет рваться молитва, насамой земле человеку будет жить легче.
Было время, яхотел выучить сто языков. Инакаждом изних хотел рассказать людям евангельскую историю. «Пусть миллионы поверят вИисуса Христа»,— думал яитвердил наизусть турецкие фразы, французские глаголы иперсидские пословицы.
А однажды случилось увидеть вторговом центре просящего милостыню корейца (аможет, вьетнамца, кто ихразберет). Оннезнал языка инемог рассказать, как здесь оказался. Ему нужны были неденьги, аеда. Это читалось вего глазах.
Я взял его заруку иповел кодному изфаст-фудов. Купил суп, хлеб, второе исок. Ничего несказал, ноподумал: «Ради Тебя, Господи».
Это было пару лет назад. Языки ятак иневыучил, атобыла моя лучшая проповедь.
Мы многое растеряли. Вкаталоге потерь— самые неожиданные вещи. Куда-то исчезли дедушки.
Дедушка— это непросто муж бабушки. Это добрый человек сумными глазами, седой бородой инатруженными руками. Втунежную пору жизни, когда выузнаете мир, дедушка должен сажать вас на