Как показала их долгая, почти тридцатилетняя дружба, теория Клариссы более-менее подтвердилась. Краткие, часто болезненные встречи, прерываемые его отлучками и разными помехами (сегодня утром, к примеру, вошла Элизабет, прелестная и молчаливая, словно длинноногий жеребенок, вошла как раз в тот момент, когда он начал объясняться с Клариссой), и все же их влияние на жизнь безмерно. И это очень загадочно. Тебе бросают колючее, занозистое зернышко – встречу в реальной жизни, порой ужасно болезненную, и много лет оно валяется неизвестно где, а в самый неподходящий момент прорастает, раскрывается ароматным цветком, который можно потрогать, попробовать на вкус, рассмотреть, осмыслить и понять. Так Кларисса и являлась ему – на борту парохода или в Гималаях, вызываемая к жизни совершенно необъяснимыми причинами (так и Сэлли Сетон, великодушная, восторженная дурочка, вспомнила о нем, увидев синие гортензии). Кларисса повлияла на него больше всех, кого он знал в жизни. И всегда представала то в облике холодной, чопорной английской леди, то упоительно-обворожительной, романтичной девы, словно нива перед жатвой. Чаще всего он видел ее за городом, не в Лондоне. Ссора за ссорой в Бортоне…
Он дошел до гостиницы. Пересек холл, уставленный бурыми креслами и диванами, увядшими растениями с шипастыми листьями. Взял ключ. Барышня у конторки вручила ему несколько писем. Питер Уолш поднялся в номер – особенно часто он видел Клариссу в Бортоне, в конце лета, приезжая погостить на неделю или даже две, как было тогда принято. Она стояла на вершине горы – руки прижаты к волосам, плащ развевается на ветру, на что-то указывает, кричит – увидела Северн внизу. Или хлопотала в лесу над котелком – неумело пытается разжечь огонь, дым вьется кругом, из клубов проглядывает розовое личико. Или просила воды у старухи, и та вышла на порог и долго смотрела им вслед. Они всегда гуляли пешком, ездить Кларисса не любила. Ей было скучно ездить верхом, ей не нравились никакие животные, кроме ее пса. По сельским дорогам они прошагали много миль. Иногда она останавливалась, чтобы сориентироваться, и вела его обратно напрямик, и все время они спорили, обсуждали поэзию, людей, политику (тогда Кларисса придерживалась радикальных взглядов), не замечая ничего вокруг; иногда внезапно замирала, восторженно вскрикивала, приметив живописный вид или дерево, и заставляла его посмотреть; снова шагала по скошенным полям с каким-нибудь цветком для тетушки, никогда не уставая от ходьбы, несмотря на хрупкость телосложения, и спешила вернуться в Бортон до темноты. После ужина старик Брейткопф открывал фортепьяно и пел совершенно без голоса, а они валялись в креслах, стараясь не хохотать, не выдерживали и смеялись, смеялись – смеялись просто так. Брейткопф делал вид, что не замечает. Потом, уже утром, Питер Уолш вышагивал перед домом туда-сюда, словно трясогузка…
Письмо от Клариссы – на голубом конверте ее почерк. Видимо, прочесть придется. Снова встреча, заранее обреченная. Он едва себя пересилил. «До чего изумительно, что мы увиделись! Не могла тебе этого не сказать!» Вот и все.
Письмо его расстроило и разозлило. Лучше бы совсем не писала! Письмо венчало предыдущие размышления, словно удар под дых. Почему бы не оставить его в покое? В конце концов, она вышла замуж за Дэллоуэя и вполне счастлива с ним столько лет.
Жить в отелях довольно уныло. Более чем. Несть числа постояльцам, вешавшим свои шляпы на эти крючки! Даже мухи, если вдуматься, усаживались на бесчисленное количество носов. Что же касается бившей в глаза чистоты, то это вовсе не чистота – скорее оголенность, бесстрастность, да так и должно быть. Постная кастелянша обходит на рассвете свои владения, вынюхивая, заглядывая везде, заставляя синеносых горничных оттирать все дочиста, словно следующий постоялец – кусок мяса, который следует подать на идеально чистой тарелке. Спать – только на кровати, сидеть – только в кресле, чистить зубы и бриться – вот вам стаканчик и зеркало. Книги, письма, халат, небрежно брошенные на набитый конским волосом матрас, смотрелись нагло и неуместно. И все это он понял благодаря письму Клариссы. «До чего изумительно, что мы увиделись! Не могла тебе этого не сказать!» Он сложил листок и оттолкнул. Ничто не заставит его прочесть письмо снова!
Чтобы письмо пришло к шести, Кларисса должна была сесть и написать сразу после его ухода, наклеить марку и отправить кого-нибудь на почту. Кстати, очень на нее похоже. Визит ее расстроил. Она успела многое прочувствовать: в тот миг, когда целовала ему руку, жалела и даже немного завидовала, вероятно, вспоминала (судя по ее виду), как Питер Уолш говорил, что они изменят мир, если она выйдет за него замуж; между тем все сложилось иначе: пришла зрелость, а достижения у обоих весьма посредственные; однако Кларисса, со свойственным ей неукротимым жизнелюбием, заставила себя об этом забыть, ведь равных ей по силе духа, выносливости, способности преодолевать любые трудности и одерживать победу он не встречал. Да, но реакция последовала, едва он покинул гостиную. Ей стало его безумно жаль, она попыталась придумать, как бы его утешить (и как всегда не угадала), по щекам побежали слезы, и Кларисса ринулась к письменному столику, чтобы нацарапать одну-единственную строчку: «До чего изумительно, что мы увиделись!» И все это совершенно искренне.
Питер Уолш развязал шнурки на ботинках.
Все равно бы их брак получился несчастливым. В конце концов, расстаться куда более естественно.
Как ни странно, так думали многие. Питер Уолш, чьи жизненные успехи были скромны, занимаемые им должности – весьма заурядны, нравился людям, однако его считали слегка чудаковатым и даже заносчивым – непонятно, почему теперь, дожив до седин, он выглядит вполне довольным жизнью, словно все невзгоды ему нипочем. Пожалуй, тем и привлекает женщин, которых не тянет к мужчинам излишне мужественным. Им виделась в нем некая изюминка, загадка. Возможно, виной тому его любовь к книгам – приходя в гости, он непременно хватался за книгу на столе (как и сейчас читал, распустив шнурки), или в том, что он был джентльменом, который виден даже по тому, как выбивает трубку, и, конечно, в обращении с женщинами. Забавно, с какой легкостью девицы без грана здравого смысла вили из него веревки, пусть и на свой страх и риск. Иными словами, при всей непринужденности в общении, веселости и воспитанности Питер Уолш видел их насквозь. Стоило женщине сказать что-нибудь не то, как – нет-нет, такого он не потерпит! К тому же он мог реветь и держаться за бока, хохоча над шуткой в мужской компании. В Индии он слыл лучшим знатоком кулинарии. Питер Уолш был мужчиной, но не из тех, кто требует к себе уважения – и слава Богу! – вроде майора Симмонса, к примеру, думала Дэйзи, вечно их сравнивая.
Он скинул ботинки, вынул все из карманов. Перочинный нож, снимок Дэйзи на веранде – Дэйзи вся в белом с фокстерьером на коленях – пленительная, смуглая, ее лучший снимок. Все произошло само собой, гораздо естественнее, чем с Клариссой. Без лишней суеты, без всяких хлопот. Никаких церемоний или лишних движений. Гладко, как прогулка под парусом в хорошую погоду. И смуглая, восхитительно прелестная девушка на веранде ахнула (он так и слышит ее возглас). Конечно, конечно, она готова ради него на все! – никакого понятия о благоразумии у Дэйзи нет и в помине, – абсолютно на все! – вскричала она и бросилась к нему без оглядки. Ей было всего двадцать четыре, и уже мать двоих детей. Ну и ну!
Надо же так вляпаться в его-то годы! Питер Уолш просыпался среди ночи, обливаясь холодным потом. Вдруг они поженятся? Для него это только к лучшему, но как насчет нее? Он доверился миссис Берджесс, женщине доброй и не болтунье, которая считала, что поездка в Англию, якобы для встречи с адвокатами, может заставить Дэйзи передумать, оценить последствия. Речь идет о ее положении, пояснила миссис Берджесс, о социальном барьере, об утрате детей. Она станет вдовой с прошлым, влачащей унылое существование где-нибудь в пригороде, или, что более вероятно, женщиной, неразборчивой в связях (сами знаете, что случается с теми, кто слишком сильно красится). Питер Уолш только отмахнулся. Умирать он не собирается. В любом случае пусть довольствуется малым, пусть решает сама, думал он, шлепая по полу в одних носках, разглаживая парадную рубашку, потому что решил сходить к Клариссе на прием, в какой-нибудь мюзик-холл, или остаться в номере и почитать захватывающую книгу, написанную его оксфордским знакомым. Если уйдет на пенсию, непременно будет писать книги. Отправится в Оксфорд и как следует пороется в Бодлианской библиотеке. Напрасно смуглая, восхитительно прелестная девушка бежала через всю веранду, напрасно махала ему, напрасно кричала, что ей нет ни малейшего дела до того, что скажут люди. Мужчина, которого она считает самым лучшим на свете, образцовым джентльменом, поистине неотразимым, выдающимся (и возраст не имеет значения), шлепает босиком по номеру отеля в Блумсбери, бреется, умывается, убирает бритву, мысленно копается в Бодлианской библиотеке и подыскивает пару интересных тем для исследования. И он будет подолгу с кем-нибудь болтать, опаздывая на ланч все больше и больше, забывать про свои обязательства, устраивать сцены, когда Дэйзи попросит о поцелуях, не справится с обязанностями мужа (хотя и будет очень ей предан) – короче говоря, как сказала миссис Берджесс, лучше ей о нем забыть или запомнить таким, как в августе 1922 года, силуэтом на перекрестке в сумерках. Легкий экипаж удаляется все дальше и дальше, увозя надежно пристегнутую к сиденью Дэйзи, и она кричит, разведя руки, что готова ради него на все на свете, на все, на все, на все…
Он никогда не понимал, о чем думают люди. С годами сосредоточиться все труднее. Питер Уолш погрузился в себя, его заботили только собственные дела; он то мрачен, то весел, зависит от женщин, стал рассеянным, капризным, искренне не понимает (так думал он, пока брился), почему бы Клариссе просто не снять для них квартиру и не позаботиться о Дэйзи, не представить ее обществу. Или он мог бы просто – что? – просто парить в облаках (в данный момент он разбирал ключи и бумаги), пикировать и смаковать, жить один, короче говоря, наслаждаться одиночеством, и все же он слишком зависим от других людей (он застегнул жилет), в том-то и причина его неудач. Он не в силах держаться подальше от курительных комнат, любит полковников, гольф, бридж, а превыше всего ценит женское общество – утонченность, преданность, дерзость и благородство любви, которая, несмотря на все недостатки, казалась ему (смуглое, восхитительно прелестное личико поверх конвертов) неотразимо привлекательной, прекрасным цветком, венчающим человеческую жизнь, и все же он никогда не мог решиться, вечно осторожничал (Кларисса навсегда что-то в нем надломила), быстро уставал от немой преданности и стремился к разнообразию, хотя пришел бы в ярость, если бы Дэйзи полюбила другого, поскольку вследствие своего темперамента был чрезвычайно, неудержимо ревнив. Какие муки его терзали! Но где же перочинный нож, часы, брелоки, блокнот и письмо Клариссы, читать которое он больше не намерен, хотя вспомнить о нем приятно, и фотография Дэйзи? Пора на ужин.