Кларисса сказала, что обожает Баха. Хаттон тоже его любил, и это их объединяло. Хаттон (весьма скверный поэт) всегда считал, что миссис Дэллоуэй – гораздо лучше всех прочих леди, проявляющих интерес к искусству. Даже странно, до чего она взыскательная. О музыке с ней, конечно, особо не поговоришь, но как хороша собой! И дома у нее довольно мило, не считая профессоров. Клариссу так и подмывало отвести Хаттона в дальнюю комнату и усадить за рояль: играл он божественно.
– До чего шумно! – воскликнула она.
– Шум – примета успешного приема. – Вежливо кивнув, профессор тактично удалился.
– Мильтона он изучил вдоль и поперек, – сказала Кларисса.
– Да неужели? – протянул Хаттон, мысленно готовясь пародировать его на радость всему Хампстеду: профессор вещает про Мильтона, профессор толкует о пользе умеренности, профессор тактично удаляется.
Она должна поговорить с той парой, извинилась Кларисса, с лордом Гейтоном и Нэнси Блоу.
Вряд ли их беседа сказывалась на уровне шума – они просто стояли рядом у желтой шторы и особо не разговаривали. Скоро отправятся вдвоем куда-нибудь еще, и там тоже будут хранить молчание. Выглядят они превосходно, большего и не надо. Такие опрятные, такие благополучные: напудренная, накрашенная девушка прекрасна, как абрикос в цвету, юный лорд чисто выбрит и отмыт до скрипа, с зорким, как у хищной птицы, глазом – ни одного мяча не пропустит, поймает на лету. Вечно готов отбить, подпрыгнуть ровно там, где надо. В руках подрагивают поводья – трепетные лошадки рвутся с места. За ним почетные звания, памятники предков, хоругви в фамильной церкви. На нем обязанности перед арендаторами, перед матерью и сестрами; весь день он провел на стадионе «Лордс», и именно об этом молодые люди и беседовали – крикет, кузины, кино, – когда подошла миссис Дэллоуэй. Лорду Гейтону она ужасно нравилась. Мисс Блоу тоже в ней души не чаяла. Настоящая леди.
– Изумительно – просто восхитительно, что вы пришли! – воскликнула Кларисса. Ей нравились лорды, нравилось юное поколение, и Нэнси, которая одевалась за огромные деньги у лучших модельеров Парижа и выглядела так, словно ее молодое тело самостоятельно взрастило на платье зеленые оборки.
– Я хотела устроить танцы, – вздохнула Кларисса.
Беседовать юное поколение не способно. Да и к чему? Кричать, обниматься, крутиться в танце, гулять до рассвета, угощать лошадей сахаром, целовать в морду и гладить очаровательных чау-чау, а потом со всех ног нестись к воде, нырять и плыть. Несметные богатства английского языка, заключенная в нем сила выражения чувств (в их возрасте Кларисса с Питером могли проспорить вечер напролет) не для них. Такие вызревают рано. Такие превосходно смотрятся в загородном поместье, но сами по себе довольно скучны.
– Какая жалость! Я надеялась потанцевать.
Ужасно мило, что они пришли! Ну какие сегодня танцы?! Шагу ступить некуда.
Вот и тетушка Хелена в своей шали! Увы, она вынуждена их покинуть – лорда Гейтона и Нэнси Блоу. Пришла старая мисс Перри, ее тетя.
Мисс Перри вовсе не умерла – она еще была жива. Ей перевалило за восемьдесят, и она медленно поднималась по лестнице, опираясь на палку. Ее усадили в кресло (Ричард позаботился). К ней подводили всех гостей, кто знал Бирму семидесятых годов. Куда подевался Питер? Когда-то они очень дружили. При упоминании Индии или Цейлона глаза старухи (один был стеклянный) медленно темнели, становились синими, и взор обращался не на людей – у нее не сохранилось ни приятных воспоминаний, ни гордых иллюзий о вице-королях, генералах, мятежах – она видела орхидеи, горные перевалы и себя, когда в шестидесятые годы на спинах кули покоряла вершины или спускалась выкапывать орхидеи (удивительные цветы, еще никем не описанные), которые рисовала акварельными красками; несгибаемая англичанка, готовая напуститься на любого – к примеру, на Первую мировую, швырнувшую бомбу к ней прямо на порог, – кто оторвет ее от глубоких раздумий об орхидеях и путешествии по Индии шестидесятых – а вот и Питер Уолш!
– Поговори с тетей Хелен про Бирму, – велела Кларисса.
За весь вечер ему не удалось с ней и пары слов сказать!
– Чуть позже, – пообещала Кларисса, подводя его к тетушке – в белой шали, с палкой. – Питер Уолш!
Имя ничего для нее не значило.
Кларисса пригласила. Для нее это слишком утомительно и шумно, но Кларисса пригласила, и пришлось ехать. Какая жалость, что Ричард с Клариссой живут в Лондоне. Хотя бы ради здоровья Клариссы стоило бы переехать за город, но она всегда любила вращаться в обществе.
– Питер бывал в Бирме, – сообщила Кларисса.
Вот как. Ей невольно вспомнился отзыв Чарльза Дарвина о ее книжечках про бирманские орхидеи.
(Кларисса должна поговорить с леди Брутон.)
Конечно, теперь о ней все позабыли – о ее книжке про орхидеи Бирмы, но в семидесятые годы та переиздавалась трижды, поведала тетя Хелен Питеру. Теперь она припоминает. Он бывал в Бортоне (и бросил ее в гостиной одну, запоздало спохватился Питер Уолш, без единого слова умчавшись с Клариссой кататься на лодке).
– Ричарду очень понравился ваш ланч, – поведала Кларисса леди Брутон.
– Ричард оказал мне неоценимую помощь, – ответила леди Брутон. – Помог составить письмо. А как у вас дела?
– Замечательно! – заверила Кларисса. (Леди Брутон терпеть не могла жен политиков, у которых проблемы со здоровьем.)
– А вот и Питер Уолш! – воскликнула леди Брутон (она понятия не имела, о чем говорить с Клариссой, хотя та ей нравилась. При всех положительных качествах жены Ричарда у них с леди Брутон не было абсолютно ничего общего. Пожалуй, лучше бы он женился на особе менее обаятельной, и она помогала бы ему в работе. Шанс попасть в кабинет он упустил). – Вот и Питер Уолш! – повторила она, пожимая руку этому милому грешнику, который некогда подавал большие надежды, но имени себе так и не сделал (вечные трудности с женщинами), и, конечно, старая мисс Перри. Дама поистине выдающаяся!
Стоя у кресла мисс Перри, леди Брутон – призрачный гренадер, облаченный в траурное платье, – пригласила Питера Уолша на ланч; любезная, хотя и не настроенная на светскую беседу – она ничего не знала ни о флоре, ни о фауне Индии. Разумеется, она там бывала, гостила у трех вице-королей, считала некоторых англо-индийских чиновников славными малыми, но до чего в плачевном состоянии пребывает Индия! Премьер-министр сейчас рассказывал ей (старая мисс Перри куталась в шаль, не желая слушать, что там говорил премьер-министр), и леди Брутон хотелось узнать мнение Питера Уолша, недавно вернувшегося из центра событий, и познакомить его с сэром Сэмпсоном, ведь она как дочь военного ночами глаз не может сомкнуть, переживая из-за тамошних беспорядков, безобразий даже. Сама она стара и мало на что годится. Зато ее дом, слуги, добрая подруга Милли Браш – помнит ли он такую? – готовы на любую поддержку, если понадобится. Она никогда не сотрясала воздух зря, и все же любовь к родному острову, к дорогой, очень дорогой сердцу земле у нее в крови (и читать Шекспира для этого необязательно), ведь если и найдется женщина, способная носить шлем и стрелять из лука, вести войска в атаку, править ордами варваров железной рукой, а потом лежать под щитом в храме или порасти зеленой травой на склоне древней горы, то это Миллисент Брутон. Принадлежность к слабому полу и некоторая расхлябанность мешали ей мыслить логически (к примеру, сама написать в «Таймс» она решительно не в силах), и все же леди Брутон думала об Империи неустанно и благодаря общению с воинственной богиней в доспехах обрела такую воинскую выправку и внушительность, что даже после смерти вряд ли бы рассталась с родной землей и принялась бы бродить по территориям, над которыми не реет британский флаг. Перестать быть англичанкой даже среди мертвых – немыслимо!
Неужели это леди Брутон, которую она когда-то знала? И с ней поседевший Питер Уолш? – спросила себя леди Россетер, бывшая Сэлли Сетон. И старая мисс Перри – тетушка Клариссы, столь строгая к ней в Бортоне. Невозможно забыть, как она пробежала голая по коридору, а потом мисс Перри вызвала ее для отповеди. И Кларисса! Ах, Кларисса! Сэлли поймала ее за руку.
– Не могу я остаться! – воскликнула Кларисса. – Потерпите, – попросила она Питера и Сэлли, имея в виду, что им нужно подождать, пока гости разойдутся.
– Я вернусь! – пообещала она, глядя на старых друзей, на Сэлли с Питером, которые пожимали друг другу руки, и Сэлли, наверняка вспомнив прошлое, рассмеялась.
Ее голос утратил обворожительную сочность, глаза уже не сияли, как прежде, когда она курила сигары, бегала по коридору в чем мать родила и Эллен Аткинс спросила: «А если кто из джентльменов увидит?» Ей прощалось все. Сэлли стащила из кладовой цыпленка, проголодавшись посреди ночи, курила в спальне сигары, забыла в плоскодонке бесценную книгу. Ее любили все (пожалуй, кроме папы). Она излучала тепло и жизненную силу – Сэлли рисовала, писала стихи. Деревенские старухи и по сей день спрашивали Клариссу, что сталось с ее подругой в красном плаще, такой талантливой девочкой. Подумать только, она обвинила Хью Уитбреда (кстати, вот и он, старый друг Хью, беседует с португальским послом) в том, что тот поцеловал ее в курительной комнате в наказание за сентенцию о праве женщин голосовать. Какой пошляк, возмущалась Сэлли. И Клариссе пришлось уговаривать подругу не порицать Хью во время семейной молитвы – Сэлли вполне хватило бы на такое, учитывая ее дерзость, тягу к дешевой мелодраме, вечную жажду внимания и привычку закатывать сцены. Кларисса боялась, что грядет какая-нибудь ужасная трагедия, смерть, мученичество; вместо этого Сэлли совершенно неожиданно нашла себе лысого мужа с огромной бутоньеркой, владевшего хлопчатобумажными фабриками в Манчестере, и родила ему пятерых сыновей!
Сэлли с Питером сели рядом и разговорились. Знакомая картина, как в старые добрые времена. Наверняка обсуждают прошлое. Этих двоих (даже больше, чем Ричарда) – объединяет с ней прошлое, и сад, и деревья, и старик Джозеф Брейткопф, певший Брамса совершенно без голоса, и обои в гостиной, и запах циновок. И Сэлли, и Питер навсегда останутся его неотъемлемой частью. Увы, ей пора. Прибыли супруги Брэдшоу, которых Кларисса недолюбливала. Она должна подойти к леди Брэдшоу (в сером с серебром, балансирует, словно морской лев на краю бассейна, тявкает про приглашения, про герцогинь – типичная жена успешного человека), она должна подойти к леди Брэдшоу и сказать…