Леди Брэдшоу ее опередила:
– Мы ужасно опоздали, дорогая миссис Дэллоуэй, мы едва осмелились прийти.
И седовласый, голубоглазый сэр Уильям, выглядевший весьма представительно, сказал: да, они не смогли побороть искушение. Вероятно, обсуждает с Ричардом законопроект, который они хотят провести через палату общин. Почему при виде того, как он разговаривает с Ричардом, внутри у нее все сжимается? Он выглядит, как и подобает великому доктору. Главное светило в своей сфере, очень влиятельный, изрядно уставший. Неудивительно, учитывая, с какими сложными случаями ему приходится иметь дело – люди, тонущие в пучине отчаяния, люди на грани безумия, мужья и жены несчастных. Приходится решать вопросы чрезвычайной сложности. И все же, чувствовала Кларисса, сэру Уильяму лучше не попадаться на глаза несчастной. Нет, только не ему.
– Как успехи вашего сына в Итоне? – спросила она у леди Брэдшоу.
Пропустил выпускные экзамены, поделилась леди Брэдшоу, из-за свинки. Отец расстраивается даже сильнее, чем он сам, потому что так и остался большим мальчишкой.
Кларисса перевела взгляд на сэра Уильяма, беседующего с Ричардом. Ничуть не похож на мальчишку. Однажды она водила подругу к нему на прием, спросить совета. Он говорил правильные, очень разумные вещи, но, выйдя на улицу, она испытала огромное облегчение! В приемной сидел какой-то бедняга, вспомнила Кларисса, и рыдал. Впрочем, она не знала, что именно в сэре Уильяме ей не нравится. Ричард с ней согласился: «Не видел бы его и не слышал». И при этом – исключительно талантливый доктор. Они обсуждали законопроект, и сэр Уильям понизил голос, упомянув случай из своей практики. Что-то про отдаленные последствия травматического невроза. В законопроект нужно внести соответствующее положение.
Перейдя на шепот, втягивая миссис Дэллоуэй под укрытие женской солидарности, гордости за выдающиеся качества мужей и их удручающую тягу к сверхурочной работе, леди Брэдшоу (бедняжка, к ней-то неприязни никто не питал) зашептала: «Только мы собрались выходить, мужу позвонили по телефону, очень печальный случай. Молодой человек (об этом сэр Уильям и рассказывает мистеру Дэллоуэю) покончил с собой. Бывший военный». О нет, подумала Кларисса, смерть прямо посреди моего приема.
Она прошла дальше, к маленькой комнате, где уединялись премьер-министр и леди Брутон. Возможно, там занято. Нет, свободно. Кресла все еще стояли криво, напоминая о гостях: она сидела, почтительно повернувшись, он – прямо и властно. Разговаривали об Индии. Теперь здесь никого. Блеск приема осыпался Клариссе под ноги – до чего странно прийти сюда в пышном наряде одной.
Кто дал Брэдшоу право говорить о смерти на ее приеме? Молодой человек покончил с собой, а они это обсуждают прямо здесь – Брэдшоу говорят о смерти! Наложил на себя руки, но как? Когда Кларисса внезапно узнавала о несчастном случае, первым реагировало тело; вот и сейчас платье вспыхнуло, обожгло кожу. Выбросился из окна. Земля взметнулась, сквозь тело прошли ржавые зубцы ограды, грубо и агрессивно. Пока он лежал, в мозгу бился пульс – раз, другой, третий – и нахлынула темнота. Так привиделось Клариссе. Зачем он это сделал? И как Брэдшоу только посмели говорить об этом на ее приеме!
Лишь однажды Кларисса бросила шиллинг в озеро Серпентин, больше ничего и никогда. Он же отбросил все. Жизнь продолжается (она вернется к гостям – комнаты полны, приходят новые люди). Они (весь день Кларисса думала про Бортон, про Питера, про Сэлли), они-то состарятся. Ему же удалось сохранить то сокровенное, что она портит пустой болтовней, ежедневно оскверняет низменными страстями, ложью, досужими сплетнями. Смерть как открытое неповиновение. Смерть как попытка общения: люди не в силах пробиться друг к другу, таинственным образом расходятся, и близость оборачивается разлукой, наслаждение блекнет, человек остается один. Смерть как принятие.
Молодой человек, который покончил с собой, бросился вниз, крепко сжимая это сокровище. «Умереть сейчас счел бы я высшим счастьем», – сказала Кларисса себе однажды, спускаясь по лестнице вся в белом.
Поэты и мечтатели – вообще случай особый. Если предположить в нем эту страсть, то встреча с сэром Уильямом Брэдшоу, великим доктором, который вызывает у нее смутный ужас, хотя с женщинами тот необычайно обходителен, причем без малейшего вожделения, и наверняка способен на неописуемо страшное насилие – то есть насилие над духом, – если молодой человек пришел к нему и сэр Уильям произвел на него сходное впечатление, подавил своей волей, то разве не мог он сказать (только теперь Кларисса это прочувствовала): жизнь стала невыносимой, такие люди, как он, делают мою жизнь невыносимой?
И тогда (она поняла только сегодня утром) приходит ужас, наваливается непосильный груз – дар, который тебе вручили родители, твоя жизнь; ее нужно прожить до конца, прожить достойно, и в глубине души царит ужас. Даже теперь, довольно часто, если бы Ричард не сидел с ней рядом, читая «Таймс», и она не могла припасть к нему, как птичка к земле, и постепенно восстановить силы, разразиться восторженной трелью и взмыть в воздух, то непременно погибла бы. А молодой человек покончил с собой…
Почему-то Кларисса восприняла его поступок как личное несчастье, как свой позор. Это ей в наказание – стоять здесь в вечернем платье и видеть, как в бездонном мраке исчезает то мужчина, то женщина. Кларисса вовсе не была идеальной – плела интриги, вела нечестную игру. Ей хотелось успеха. Как леди Бексборо и прочим. А ведь когда-то она гуляла по террасе в Бортоне…
Благодаря Ричарду она счастлива как никогда. Неспешное течение жизни приносит несказанное удовольствие, думала она, поправляя кресла, задвигая книгу обратно на полку, что может быть лучше, чем, покончив с юношескими победами, раствориться в потоке жизни и потом обрести себя вновь, с восторгом наблюдая, как солнце встает, как день клонится к закату. За разговорами в Бортоне она много раз выходила взглянуть на небо или видела его за плечами обедающих, видела его в Лондоне, когда не могла уснуть. Кларисса подошла к окну.
Как ни глупо звучит, в небе – что за городом, что в Вестминстере – частичка ее самой. Кларисса раздвинула шторы и с изумлением обнаружила, что старушка из дома напротив смотрит прямо на нее! Собирается ко сну. И небо – небо вовсе не мрачное, не темное, как она ожидала, с багровым отсветом на прекрасной щеке, а пепельно-серое со стремительно бегущими облаками. Наверное, поднялся ветер. Соседка ложится спать. Занятно наблюдать, как пожилая леди передвигается по комнате, подходит к окну. Интересно, она ее видит? Занятно наблюдать, как старушка спокойно ложится в постель, а твоя гостиная все еще полна смеха и криков. Задернула шторы. Часы начали бить. Молодой человек покончил с собой, но Клариссе его не жаль – часы пробили час, два, три, – ей не жаль, потому что все продолжается. Пожилая леди погасила свет! Весь дом погрузился в темноту, а у нее все продолжается, повторила Кларисса и вспомнила строчку: «Не страшись палящего зноя». Она должна к ним вернуться. До чего необычайная ночь! Почему-то Кларисса чувствовала себя сродни ему – молодому человеку, который покончил с собой. Ей стало радостно, что он это сделал – отбросил все одним махом. Часы бьют. По воздуху расходятся свинцовые круги. Он заставил ее ощутить красоту, радость жизни. Пора возвращаться. Она должна собрать себя воедино. Она должна найти Сэлли и Питера. И Кларисса вышла из маленькой комнаты.
– Где же Кларисса? – спросил Питер Уолш. Он сидел на диване рядом с Сэлли (после стольких лет он не воспринимал ее как «леди Россетер»). – Куда подевалась эта женщина? Где Кларисса?
Сэлли предположила, и Питер с ней согласился, что среди гостей есть важные люди, политики, известные им обоим в лучшем случае по газетным снимкам, и Кларисса должна их обхаживать, занимать разговорами. Сейчас она с ними. Тем не менее Ричард так и не попал в кабинет министров. Видимо, больших успехов не добился, заметила Сэлли. Сама она редко читает газеты, иногда его имя там мелькает. Впрочем, что с нее взять – живет уединенно, в глуши, как выразилась бы Кларисса, среди крупных коммерсантов, промышленников – словом, людей дела. И сама тоже кое-что сделала!
– У меня пятеро сыновей! – радостно сообщила Сэлли.
Ах, Боже мой, до чего изменилась! Материнство ее смягчило, хотя и сделало еще более эгоистичной. В их последнюю встречу они гуляли при лунном свете среди грядок цветной капусты, чьи листья как грубая бронза, заявила поэтичная Сэлли и сорвала розу. Той ужасной ночью, после сцены у фонтана, они ходили туда-сюда – Питер ждал полуночного поезда. Господи, как он плакал!
Старый трюк, подумала Сэлли, вечно Питер открывает и закрывает перочинный нож, если волнуется. Они были очень, очень близки, когда он страдал по Клариссе. Однажды за обедом произошла безобразная, нелепая сцена из-за Ричарда Дэллоуэя. Сэлли назвала его Уикхемом. Ну и что такого?! Кларисса вспылила, и с тех пор они почти не виделись – за последние десять лет встречались от силы раз пять. Питер Уолш уехал в Индию, и до нее доходили слухи о его неудачном браке, и она не знала, есть ли у него дети, но спросить не решалась – он сильно изменился. Изрядно усох, зато стал ощутимо добрее, и Сэлли испытывала к нему большую привязанность, ведь они знакомы с юности, и она все еще хранит подаренную им книжечку Эмили Бронте, и сам он вроде хотел писать? По крайней мере, собирался начать.
– Что-нибудь написал? – спросила она, привычным жестом кладя на колено крепкую, красивую руку.
– Ни слова! – воскликнул Питер Уолш, и она рассмеялась.
Сэлли Сетон все еще привлекательна, и личность она выдающаяся. Кто такой Россетер? На свадьбу он вдел в петлицу две камелии – вот и все, что о нем знал Питер. Кларисса вроде бы писала про «уйму слуг и громадный зимний сад»? Сэлли в ответ громко рассмеялась.
– Да, и у меня десять тысяч годового дохода, – она не помнила, до уплаты налогов или после, ведь всем занимается муж, – вы непременно должны познакомиться, он тебе понравится!