– Прошу вас, при встрече передайте вот это мадам Кольбер.
Миссис Харрис рассмотрела карточку со вполне беззастенчивым интересом. Изящно напечатанный текст выглядел так:
Le Marquis
Hipolite de Chassagne,
Conseiller Extraordenaire
au Ministere des Affaires Etrangeres,
Quai d’Orsay[19]
Это для нее ничего не значило, кроме того, что ее новый знакомый – аристократ с пышным титулом. Она перевернула карточку, но записка тоже была написана по-французски, а для миссис Харрис это было все равно что по-гречески или по-китайски.
– Договорились, – сказала она. – У меня, правда, память что решето, но я передам.
Тут куранты на соборе пробили одиннадцать.
– Господи! – воскликнула она. – Я не следила за временем – я опоздаю на примерку!
Она подскочила и, крикнув на прощанье:
– Прощайте, голубчик, – и не забудьте класть пенсовик в вазу с цветами! – была такова.
Маркиз же остался сидеть на лавочке. Он глядел вслед миссис Харрис. На его лице читалось глубокое восхищение.
Мадам Кольбер забежала в примерочную кабинку – посмотреть, как и что, дала швеям и гладильщицам пару советов. Вдруг миссис Харрис охнула.
– Господи! Чуть не забыла. Он же велел передать это вам… – она порылась в своей ветхой сумочке, выудила наконец карточку и вручила ее мадам Кольбер.
Та покраснела, затем побелела, как мел, читая карточку и записку на обороте. Ее пальцы слегка задрожали.
– Откуда это у вас?.. – прошептала она. – Кто вам это дал?..
Миссис Харрис приняла озабоченный вид.
– Да пожилой джентльмен. Вот тот, что сидел возле меня на этой вашей коллекции. У него еще была такая красненькая штучка в петлице. Я его встретила на Цветочном рынке и немного с ним поболтала. А что? Надеюсь, там ничего плохого?
– О, нет, нет, нет… – прошептала мадам Кольбер.
Ее голос дрожал, она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Внезапно она бросилась к миссис Харрис, заключила ее в объятия и крепко прижала к себе на минуту.
– Ах, чудесная, чудесная женщина! – воскликнула она и выбежала из кабинки.
Забежав в соседнюю, пустую, она задернула штору, закрыла лицо руками и, не стесняясь, разрыдалась от неожиданной радости. Потому что записка на обороте карточки гласила: «Пожалуйста, попросите своего супруга зайти ко мне завтра. Возможно, я сумею помочь ему. Шассань»
11
На последнюю ночь удивительного пребывания миссис Харрис в Париже мсье Фовель приготовил для нее и Наташи ужин в знаменитом ресторане «Пре Каталан», что в Булонском лесу. Здесь, в самом, вероятно, романтическом месте в мире, на открытом воздухе, под раскидистыми ветвями сташестидесятилетнего дерева, в свете гирлянд разноцветных фонариков, мерцающих в листве, под чудесную веселую музыку, они должны были пировать, наслаждаясь изысканнейшими блюдами и тонкими винами – всем лучшим, что смог выбрать мсье Фовель.
Но как ни странно, вечер, задуманный как радость и удовольствие, для всех троих начался довольно печально.
Мсье Фовель был великолепен и выглядел очень торжественно в вечернем костюме, с ленточкой военной медали на лацкане. Наташа тоже никогда еще не была столь очаровательна, как теперь, в вечернем платье – розовом с серым и черным, открывавшем восхитительную шею и нежную спину. Ну а миссис Харрис пришла в обычном своем платье – правда, ради такого случая надела новую кружевную блузку, купленную из оставшихся у нее от покупки «Искушения» долларов. Ее грусть лишь слегка оттеняла наслаждение от места и окружения, а главное, от предвкушения завтрашнего события. Эта грусть была следствием лишь того, что все хорошее когда-нибудь кончается и что ей придется уже завтра расстаться с этими людьми, которых за короткое время она успела полюбить.
А вот мсье Фовель и мадемуазель Птипьер чувствовали себя глубоко несчастными. Оба думали о том, что с отъездом миссис Харрис кончится и удивительная идиллия, которая на целую неделю свела их вместе.
Наташа, конечно, не в первый раз была в «Пре Каталан». Богатые поклонники часто приводили ее сюда; они обнимали ее на танцплощадке, а за едой говорили о себе. Они все ничего для нее не значили. Она хотела бы танцевать с одним лишь человеком, лишь в его объятиях хотела бы быть – и этот человек сейчас сидит с самым несчастным видом напротив и ничего такого ей не предлагает.
Обычно молодые люди, в какой бы стране они ни жили, без труда обмениваются знаками, сигналами, находят общий язык, а затем и друг друга; однако во Франции, будь они даже выходцами из одного сословия, между ними могут возникнуть классовые препятствия. Да, была ночь, огни, звезды, музыка – но мсье Фовель и мадемуазель Птипьер были сейчас в опасности потерять друг друга.
Потому что мсье Фовель смотрел на Наташу глазами, затуманенными любовью, – но понимал, что ее настоящее место здесь, с богатыми и беспечными. Она – не для него. Он вел довольно скромную жизнь, в этом ресторане был впервые, и то потому, полагал он, что мадам Харрис и Наташа согласны терпеть его общество. Между блистательным созданием – суперзвездой Диора и маленькой уборщицей возникла диковинная дружба.
Да он и сам, можно сказать, полюбил миссис Харрис. В этой англичанке было нечто, затронувшее глубины его души.
И Наташа тоже понимала, что ее выталкивает из жизни Андре Фовеля та самая буржуазная респектабельность, та самая солидность среднего класса, о которой она так мечтала. Он никогда не сможет жениться на ней, ведь она, как должны думать люди среднего класса, испорчена, взбалмошна, избалована вниманием и даже не имеет приданого. Нет – никогда. Он, конечно, выберет славную, простую дочку одного из своих друзей из того же среднего класса, или познакомится со славной, простой незнакомкой, или невесту выберет ему сестра, которая сейчас в отъезде. И он будет жить спокойной семейной жизнью, и у него будет много детишек… Ах, как хотела бы она стать этой его женой и делить с ним эту спокойную жизнь, и сама родить ему этих детишек!..
Оркестр заиграл заводную «Ча-ча-ча». На столике между ними слегка дымилась открытая бутылка шампанского. Они ждали, когда принесут новое блюдо (а именно, если вам интересно, – потрясающий шатобриан[20]). Вокруг не смолкал гул голосов – а они сидели в молчании.
Миссис Харрис стряхнула с себя тень печали, ощутила восхитительную радость жизни и красоты, бурливших вокруг, и вдруг заметила состояние своих спутников. Надо было что-то делать.
– Вы что, танцевать не собираетесь? – поинтересовалась она.
Мсье Фовель покраснел и пробормотал, что он-де давно не танцевал. Разумеется, он только о том и мечтал – но не хотел принуждать Наташу терпеть объятия, которые, возможно, были ей неприятны.
– И мне что-то не хочется танцевать, – прошептала мадемуазель Птипьер.
Она все отдала бы за то, чтобы оказаться с ним на танцплощадке, – но не могла ставить его в неловкое положение, после того, как он так явно выразил нежелание общаться с ней ближе, чем требовали долг и вежливость.
Но чуткие ушки миссис Харрис, конечно, уловили и пустоту их голосов, и явную для нее несчастливую нотку – и ее внимательные глазки оценивающе переходили с одного на другого.
– Послушайте-ка, – сказала она, – что это такое с вами?
– С нами?.. Ничего.
– Конечно, ничего.
Пытаясь доказать ей, что все в порядке, мсье Фовель и мадемуазель Птипьер принялись весело болтать, в основном с миссис Харрис, старательно избегая глядеть друг другу в глаза. Им удалось продержаться целую минуту, а затем беседа увяла. Повисло молчание еще более тяжелое, чем прежде.
– Фу ты, – сказала миссис Харрис. – Ну и дура же я. Я-то считала, что вы уже обо всем поговорили давным-давно!
Она повернулась к мсье Фовелю и спросила:
– У вас что, языка нет? Чего ждете-то?
Мсье Фовель покраснел, как красный фонарик в листве над ним.
– Но… но… я… то есть я… – запинаясь, пробормотал он. – Она же никогда…
Тогда миссис Харрис обернулась к Наташе.
– Ну а вы? Вам что, трудно немножко ему помочь? В мое время, если молодая леди, бывало, полюбит парня, так она даст ему знать достаточно скоро. Как, по-вашему, я своего благоверного заполучила, а?
Фонарик над черной головой Наташи был белый, и она побледнела, тоже приняв цвет фонарика.
– Но Андре ведь не хочет…
– Тьфу ты, – сказала в сердцах миссис Харрис. – Он как раз хочет. И вы тоже. Глаза-то у меня есть! Вы оба любите друг дружку. Так что вам мешает?
Мсье Фовель и Наташа начали отвечать ей одновременно.
– Он не станет…
– Она не сможет…
Миссис Харрис захихикала самым ехидным образом.
– Ну что, влюблены вы или нет? Так кто чего не сможет?
Молодые люди в первый раз взглянули друг другу в глаза – и увидели все. Они глядели, не в силах отвести взгляды, и впервые на их лицах открыто проступили надежда и любовь. В уголках прекрасных глаз Наташи блеснули слезы.
– А сейчас прошу прощения, – объявила миссис Харрис многозначительно, – я должна навестить свою тетушку.
Она встала и направилась к ресторанному павильону.
Вернулась она через добрых пятнадцать минут. Наташа была в объятиях мсье Фовеля на танцплощадке – она прижалась к его груди, и ее лицо было мокро от слез. Но как только они увидели, что миссис Харрис вернулась к столику, они бросились к англичанке и обняли ее. Мсье Фовель поцеловал миссис Харрис в одну щечку, похожую на чуточку увядшее румяное яблочко, Наташа в другую. Потом девушка обхватила шею миссис Харрис и заплакала, выговорив сквозь слезы:
– Дорогая, дорогая миссис Харрис! Я так счастлива! Вы знаете, мы с Андре собираемся…
– Надо же, – ответила миссис Харрис. – Скажите, какая неожиданность! Как насчет капельки шипучки – отпраздновать это дело?
И они подняли бокалы с искрящимся шампанским; и это была самая веселая, чудесная, счастливая ночь в жизни миссис Харрис.