Наутро до обеда, пока Ларри чистил с Дороти картошку, позвонила Эстелль. То был сигнал бедствия. Судя по голосу, она напилась, и, хотя говорила, похоже, о каких-то опасных типах, с которыми водится дочь ее Сандра, Дороти была уверена, что подлинная причина беды — Чарли и Стэн. Она сказала, что заглянет к Эстелль ближе к вечеру.
— Начинай полоскать рот «Листерином», — добавила она, — и постарайся не глотать, потому что, если будешь пьяной, когда я приеду, я разворачиваюсь и возвращаюсь домой. Может, даже позвоню Чарли и Стэну и расскажу им друг о друге.
Эстелль завизжала от хохота и повесила трубку.
Ларри помог ей с новыми посадками яблочных огурцов, приготовил салат на обед и смахивал пыль, пока Дороти пылесосила. Затем помог ей почистить столовое серебро — уж сколько б его там ни было, — о чем она вечно забывала, пока не ловила взглядом почерневший сливочник в углу верхней полки буфета или половник сбоку в среднем ящике.
Дороти посмотрела на другой край кухонного стола, где Ларри сидел в том свете, который она после его появления перекрывала занавесками из-за его чувствительных глаз. Он сосредоточился на чистке ложек серебряной тряпицей — шести чайных ложечек, доставшихся от двоюродной бабушки. Одна нога закинута на другую, что само по себе смотрелось странно, однако мало того — на поясе у него был еще повязан цветастый фартук, что ошеломляюще противоречило его крупному и мускулистому зеленому телу, его благородно массивной голове. Дороти считала, что выглядит он, как всегда, чудесно. И руки у него, несмотря на их размер и силу, действовали проворно и бережно, во всех движениях. Он сказал, что ему нравится работать по дому. Ему это удавалось, он считал, что это интересно. Большая разница с тем, что знал прежде: руки следует держать в постоянном движении, а все остальное тело пребывает более-менее в покое.
В тот день они лежали в постели и смотрели телевизор, когда Ларри резко произнес:
— Смотри!
— Что?
— Что это?
— Где?
— На экране.
— А, это реклама танцевальной труппы.
— Но что это? Смотри.
— Это кто-то по имени Мёрс Каннингем. Ты был прав — это реклама передачи о танце, которую покажут через неделю. Их будет несколько. А у него своя танцевальная труппа.
— Что он делает?
— Танцует.
— Нет, нет, нет, — сказал Ларри, выбираясь из постели, встал на полу и проделал те же странные движения, какие показывал ей уже не первый день. Вдруг Дороти сообразила, что он в точности подражает танцу.
— Так он танцует, — ответила она.
— Но что это? Что им делается?
— Мне кажется, ничего. Танец просто выражает какое-то чувство или мысль — или передает впечатление о событии. Он показывает вариации узоров. Тебе нравится?
— Я его не понимаю, — ответил он, вновь ложась в постель.
— Очень жалко, что я не могу водить тебя что-нибудь смотреть. Тебе стоило бы увидеть какой-нибудь классический балет, а там уж я б попробовала объяснить.
— Это я видел, — ответил Ларри. — Такое я могу понять.
— Правда? Понравилось?
— Да, очень славно. Много музыки.
— Тут тоже.
— Не так.
— Нет, — согласилась Дороти. Почти все время, если она не могла ему чего-то объяснить сразу, он не настаивал. В последний раз она застряла, когда Ларри сказал, что не понимает «радикального шика»[22].
Под вечер она поехала к Эстелль. Не успела позвонить в дверь, как у нее возникло чувство, что никого нет дома. Жала на звонок она трижды. Никакого ответа. Зашла за дом и глянула в кухонное окно. Эстелль сидела с одной стороны кухонного уголка напротив плиты, а Сандра стояла посреди кухни и орала. Дороти расслышала через стекло:
— …Старая дура… ни за что… сука… все время…
Дороти постучала в стекло ключами от машины. Сандра вскинула голову — лицо тяжелое, напряженное, как маска. И тут же исчезла. Рядом с Дороти распахнулась кухонная дверь.
Она вошла. Сандра как раз выходила в ту дверь, что вела в столовую. Эстелль не пошелохнулась. Дороти села по другую сторону стола.
— Худо?
— Что? — спросила Эстелль.
— Похмелье.
— Похмелье у меня что надо. У меня бодун от одного того, что я прожила сорок четыре долгих года.
— А Сандре вообще сколько? Постоянно забываю. Пятнадцать есть?
— Ей шестнадцать. Все это уже с двенадцати делают. Она два года на пилюле. Ну, я тебе рассказывала.
— Но у нее так быстро все меняется. Она, вероятно, множество неподобающих мужчин переберет, пока не утихомирится.
— Неподобающих, — повторила Эстелль.
— Не лучше ли, чтобы она поэкспериментировала, чем ясноглазо подалась замуж, чтоб семья у нее распалась через пару лет? И тогда она окажется там же, где и сейчас, вот только, наверное, тогда ей заодно и ребенка воспитывать придется.
— Если б она замуж пошла, хотя бы подтвердилось, что он ее любит.
— Ох, Эстелль. А ты Стэна любишь — или Чарли?
— Она пытается мне через это мстить.
— Возможно, — вздохнула Дороти. Подождала, пока Эстелль пустится объяснять что-то или оправдываться, но та просто вяло откинулась к стене.
После долгого молчания Эстелль произнесла:
— Ну и бардак. Прости, что я тебя сюда вытащила. Собеседник из меня сейчас не очень, и я не знаю вообще-то, что с этим сделать. Мне не хочется, чтоб ей было плохо, но если я сейчас отпущу поводья, плохо может стать другим людям.
— Кто этот мальчик?
— Мужчина. Наших лет.
— Господи.
— О да. Теперь понимаешь, а?
— Наверное, нам повезло, что это не Стэн или Чарли. Или кто-то из них?
— Не вполне. — Эстелль потерла лицо ладонями и выпрямилась. — Кофе? — спросила она.
— Самую малость. И если я не могу помочь, давай сменим тему. Расскажи про Джои.
— Это не очень другая тема. У него по всему этому поводу развился какой-то донкихотский комплекс. Типа как «Моя сестра должна быть чиста». Так-то я все и выяснила. Они из-за этого ссорились много дней, пока вчера вечером все наконец-то не вышло наружу.
После первой чашки Дороти захотелось уйти, но именно на этом рубеже Эстелль решила еще немного рассказать о Сандре.
— А ты видела этого человека? — спросила Дороти.
— Ох, я не хочу об этом разговаривать.
Дальше Эстелль сказала, что не знает, что предпринять, потому что любое ее движение дочь толкует превратно. У нее чувство, что девчонка так и ждет, чтоб она оступилась.
— Этот мужчина… — начала Дороти.
— Штука в том, что я всегда старалась их воспитывать так, чтоб как-то компенсировалось то, как воспитали меня.
— Ну, так все матери делают.
— А теперь настала расплата. Меня прямо убивает, что корни много чего тут лежат в разводе. Я за него наказана.
После второй чашки кофе Дороти сбежала. Теперь Эстелль ее тревожила меньше, чем когда она слушала подругу по телефону, но прогноз того, сколько она останется трезвой, был не очень радужным. Если только кризис не разразится за то время, пока Дороти будет отвозить Ларри в безопасное место, ей удастся со всем справиться.
Когда она приехала, дома Фреда еще не было. Дороти наведалась в кухню, быстро заглянула к Ларри, а как только услышала машину — вышла в гостиную.
— Что еще? — спросил он, снимая пиджак. Повесил его на спинку стула.
— Поговорить. Тот наш знаменитый разговор, который нам нужно провести. Про Сюзанн и отпуск, про все.
— Мне нужно уехать. Мы можем позже?
— У тебя всегда позже. А однажды будет слишком поздно.
Он глянул на нее через плечо, но ничего не ответил. Она подумала: вот скажет сейчас: «Уже и так поздно», — но он не стал.
— Ну и как ты считаешь? — произнес он. — Только давай побыстрей.
— Я решила, что нам можно еще раз попробовать раздельные отпуска, а Сюзанн пускай приезжает потом. Только в этом году мне с нею понадобится кое-какая помощь. Одна я больше не выдержу.
— Да. Хорошо.
Ничего, конечно, не произойдет. Про Сюзанн она говорила одно и то же из года в год.
— Так мне позвонить Сюзанн и сказать ей? — спросила Дороти.
— Да, ладно.
— Ты меня вообще слушаешь?
— Конечно, конечно. Просто я спешу. Мне нужно уехать.
Дороти сняла трубку и набрала номер Сюзанн. Фред ушел наверх. У Сюзанн, как и надеялась Дороти, в самом разгаре подготовка к ужину; на самом деле ужин она закатывала званый и по голосу казалась неорганизованной.
— Кто? Дороти? А давай я позвоню тебе, когда мы сможем поговорить?
— Нет-нет. Совсем не нужно. Я просто сказать, что нам придется перенести все на после двенадцатого.
— Но до него же еще целая вечность.
— Боюсь, иначе никак не выйдет.
— Но у меня тогда будет отпуск.
— Ну, а я боюсь, что до этого мы уедем в свой.
— Может, тогда я приеду до вашего отъезда.
— Нет, в том-то и дело. У нас тут люди гостят. — Дороти быстро сочинила имя. Сюзанн вечно хотелось знать все подробности жизней всех, и она их никогда не забывала.
— Дороти, нам нужно будет это обсудить. Теперь мне правда надо бежать.
— Все в порядке. Нам не нужно ничего обсуждать до после двенадцатого. Договорились?
— Да, но…
— Тогда я тебе и звякну. До свиданья.
— Я сама тебе позвоню, — ответила Сюзанн. — До свиданья.
Дороти записала в блокнотике у телефона, что Сюзанн до двенадцатого не приедет. Когда Фред бегом спустился по лестнице, завязывая на ходу галстук, Дороти сообщила об этом ему, и он ответил:
— Да-да.
— И я в блокноте записала на случай, если она позвонит. Если приедет раньше, я съезжаю из дому и забираю машину.
— Хорошо-хорошо, — сказал он.
— Куда это ты при галстуке?
— Надо бежать. Пока.
Он выскочил из дому и сел в прокатную машину, не успела она подумать о том, что собиралась сказать. А теперь и вовсе забыла. Вернулась к телефону, подчеркнула в блокноте два слова и двинулась дальше, в кухню.
Они с Ларри поужинали и только устраивались перед телевизором, когда ей показалось, что стукнула входная дверь. Ларри выключил телевизор и сказал, что вернулся ее муж. Она выбралась из постели, хоть и не поверила. Гораздо вероятнее, что это взломщик.