Дверь в гостиную она открыла без единого звука. Прямо у нее перед глазами, закрыв лицо руками, сидел Фред. Она молча подошла к стулу и встала рядом. Он вздохнул. Вымолвил:
— Ох, черт. — Она положила руку ему на плечо, и он подскочил. Она похлопала его по спине.
— Что случилось?
— Что я сказал?
— Когда?
— Только что.
— Ничего. Произнес «ох, черт». Где ты был? Что случилось?
— Трудно объяснить.
— Ну, ничего. — Она села с ним рядом.
Он сказал:
— В общем, это так глупо и убого. Я кое с кем встречался. Мне она даже не нравилась, но мне было скучно. Это она все начала. Сам бы я иначе не стал. А теперь она заявляет, что устроит сцену и все расскажет тебе. Вот так-то. Прости меня.
Дороти не убирала руки с его спины. Она сказала:
— Это ничего. Если она хочет со мной поговорить, пускай.
— Думаю, это просто чтобы сделать мне больно, но я не хочу, чтоб больно стало тебе. Потому-то… в смысле, лучше я б ничего не говорил.
Это уж точно, подумала Дороти. А он, вероятно, считает, будто я ничего не знала. И все равно лучше бы мне и не знать с такой точностью. Она сидела тихо, легонько двигая рукой по спине его рубашки, и ее подмывало спросить: а она ка- кая?
— Ты ее больше не любишь?
— Ох, да и никогда не любил. Поэтому-то все так и глупо.
— Ну, не переживай. Если что-то произойдет, я буду готова.
Все равно он выглядел жалко. Вероятно, хотел предупредить ее, чтобы не верила, если другая женщина станет говорить ей то-то и то-то. Ну, подумала Дороти, а у меня есть Ларри. Я могу себе позволить прощать.
— Ты сегодня опять уедешь?
— Нет.
— Можем поиграть в «Скрэббл» и прикинуть, что у нас будет с отпуском.
В итоге они сыграли четыре кона. Дороти принесла кофе и сделала Фреду сэндвичей. Он сказал:
— Это уже становится похожим на турнир.
А она ответила:
— Нет, просто «товарищеская встреча», но я выигрываю.
— Значит, у нас товарищ против гения этимологии.
Дороти записала счет и оглядела буквы на своей верстатке.
— Давно мы не играли.
— Это потому что ты все время побеждаешь.
Дороти чуть не ответила: «Или потому, что вечером тебя никогда нет дома». Где-то без четверти одиннадцать ей несколько мгновений казалось, что она улавливает в кухне какое-то движение: это бы значило, что Ларри крадется наружу угнать на ночь машину. И еще в некий миг она уверенно поняла, что муж ее решил — за один-единственный вечер и не посоветовавшись с нею — вернуть их брак туда, где тот был несколько лет назад, еще до односпальных кроватей.
Когда они поднимались, Дороти напомнила ему о Сюзанн и повторила, что уйдет из дому, если Сюзанн заявится до двенадцатого.
— Мы же можем и вместе в отпуск поехать, — сказал Фред. — Куда-нибудь в шикарное место для разнообразия.
— Мне кажется, неплохо все равно пока провести его порознь. Так у нас будет время обо всем подумать, а потом встретимся. Сам знаешь, как в отпусках. Они не очень связаны со всей остальной жизнью. Как медовые месяцы.
— По-моему, неплохо.
— Но тебе для этого не нужно никуда уезжать.
— А это еще лучше, — ответил он.
Наутро, едва Фред закрыл за собой дверь, а Дороти вернулась в кухню, перед нею возник Ларри. Сказал:
— Меня ищут, — и показал на радиоприемник. Дороти подкрутила ручку громкости и подвела его к табурету.
Голос диктора звучал возбужденно и довольно, словно что-то рекламировал. Он произносил:
Сегодня ночью после многонедельного затишья Чудовище Акварий нанес еще один удар. Жертвами жажды крови этой твари пали пять юных жизней. Еще вчера не ведали они забот, а нынче познали всю горечь утраты. И мы обязаны также спросить себя, правильно ли это, что общественность платит большую цену за возвращение чуждых форм жизни лишь ради того, чтобы те сводили под корень самый цвет нашего населения.
— Они накинулись на меня с битыми бутылками. Один сказал: «Эй, чуваки, гляньте, какой здоровенный. Ну, это мы для начала исправим». И они все меня окружили, поэтому бить пришлось как можно быстрей. Прости меня, Дороти. Тебе от этого станет труднее, правда?
Дороти мягко повела рукой, утишая его. Она слушала радио. В остальной передаче описывалось «кровожадное убийство» пяти мальчиков или мужчин в садах музея, где они сами побывали как-то вечером. Дороти дослушала до конца, потом выключила радио.
— Тебя не ранили?
— Только там, где они меня били и пинали, но бутылки пустить в ход они не успели. Или ножи — у двоих ножи были, — поэтому кожу мне не поранили.
Она провела рукой ему по лицу. Он отдернул голову, когда она погладила его по скуле. Если б не темно-зеленый оттенок кожи, здесь, возможно, красовался бы зрелищный синяк с шишкой в придачу — как в тот раз, когда Фред на автотрассе ввязался в драку с шофером из Канзаса.
— Я принесу тебе что-нибудь от этого.
— Я уже намазал кремом. Нашел в лекарствах. Там написано, что от ушибов.
Утро они провели тихо, пока не явился мистер Мендоса. На сей раз он зашел на чашечку кофе и поговорить о новостях: сказал, что в телевизионном варианте теперь утверждают, будто эти юноши — храбрецы и патриоты и тому подобное, но он видел в утренней газете их снимки и опознал в них подонков и хулиганье из приличных кварталов, у кого есть деньги и время, чтоб болтаться без толку, напиваться, принимать наркотики да избивать тех, кто беднее их и ходит в одиночку.
— Эти ваши знакомые, — сказал он. — Немного грустно будет, но так лучше, сами увидите.
Дороти не поняла, о чем он. Пришла в ужас — не Ларри ли он имеет в виду? Сумел ли он заметить Ларри в щелочку между кухонными занавесками? Мистер Мендоса попрощался и ушел, не успела она ничего сказать или даже подумать.
Возможно, он говорил о чем-то в газетном репортаже, а она не поняла. Но «ваши знакомые», если в виду имелся Ларри, означало бы, что полиция нагрянула бы к ней в дом много часов назад. Фред же опять забрал газету с собой, она и увидеть ее не успела.
Дороти включила телевизор в комнате у Ларри. Тот бродил по гостиной, разглядывал журналы и книги. Экран показал ей полицию и должностных лиц. Время от времени мелькал кто-нибудь из врачей или ученых, работавших в Институте. Брали какие-то интервью, записанные очень рано утром, проводились круглые столы о природе цивилизованного человека и агрессивном инстинкте. Доктор Форест подчеркивал разум животного. Профессор Декстер рассказывал о первоначальной поимке и говорил, почему к такому существу опасно приближаться без квалифицированной профессиональной помощи. Полиция и чиновники настаивали на быстрых действиях, упоминали места, где можно прятаться, особенности питания. Дикторы в передаче не называли вещи своими именами, но им удавалось внушить, что Ларри задержался в этих местах из-за возможности питаться человечиной. Никто из опрошенных не допускал, что Ларри так хорошо прячется здесь потому, что он попросту с кем-то подружился. Такой вопрос ни разу не возникал.
Но, возможно, им запретила об этом упоминать полиция. Вместе с тем, если бы власти в такую возможности верили, они бы наверняка попросили местных жителей пошпионить за окрестными домами. Теперь, когда она об этом задумалась, ее вообще удивило, что он выбрал именно ее. Одинокие люди в большинстве своем не живут в собственных отдельных домах, а большинство семейных заглядывает во все комнаты своих жилищ.
Пока она смотрела, вошел Ларри и сел на кровать.
— Как они могут такое говорить? Раньше я думал, что таковы лишь люди из Института, но они повсюду.
Дороти приглушила звук почти до неслышимости и подошла туда, где он сидел.
— Тебе не нравится, что я убил тех людей, — произнес он. — Ты считаешь, это скверно. Но они бы убили меня.
— Это я понимаю. Я совсем не считаю, что это было скверно. Меня огорчает только, что, если вдруг провалится наш мексиканский план, газеты задействовать мы уже не сможем. До вчерашнего вечера мы бы еще могли рассказать им правду о людях из Института — как они тебя мучили ради собственного удовольствия вдобавок к ужасным экспериментам, которыми, как они думали, можно доказать что-то полезное, — и у нас была б защита жертвы. А теперь все решат, будто эти громилы и уроды действовали объяснимо. Все, не считая меня и мистера Мендосы, который думает своим умом. Люди решат, что эти мальчишки так себя вели потому, что испугались. А если б они испугались — хоть они и не испугались, — виноваты, конечно, в этом оказались бы телевидение и газеты. Это же они нагнетали.
— Они всегда так делают. Про все. Я читал и смотрел. И я тебе еще кое-что скажу: теперь я понимаю.
— Что?
Он встал и исполнил танец, который они видели по телевидению. На взгляд Дороти, смотрелся он в точности так же, как Ларри подражал ему и раньше.
— Теперь я понимаю, — сказал он.
— Тут иначе?
— Да, — ответил он, — для меня. — Дороти намеревалась задать кое-какие вопросы о танце, но у него за спиной на экране возникли какие-то фотоснимки. Ей стало любопытно, что это за люди. Ларри снова подсел к ней на кровать.
— Это люди из парка. Похожи?
— Ничего никогда не похоже на свою картинку. Картинка это и значит.
— Но ты можешь их узнать?
Вгляделись они оба. Один снимок, другой. Имен не приводили. Третий; а затем на четвертом снимке Дороти произнесла:
— Этот похож на сына Эстелль Джои. Господи, так вот о чем говорил мистер Мендоса.
— О чем?
— Если это тот человек, я знаю его мать. Вообще-то она — моя лучшая подруга. Помнишь ведь — моя подруга Эстелль. Позвоню-ка я ей прямо сейчас.
Она вышла в кухню и позвонила оттуда. Ларри стоял за нею в дверях, глядя на нее. Занято. Конечно, правда, что картинки никогда не похожи на самого человека, а этот снимок к тому же и давно сделали, но сходства там наблюдалось достаточно, чтоб Дороти решила, будто узнала его, пусть даже и без имени.
— Ларри, — произнесла она, — я, наверное, лучше съезжу и попробую найти Эстелль. Прости, что оставляю тебя тут одного.