специалисты, он обладает невероятной силой и его следует считать крайне опасным, особенно если распалить в нем ярость. Предупреждение это нынче оказалось трагически обоснованным, как о том может быть известно лишь близким этих двоих — тех, кто погиб, преданно и храбро выполняя строгий долг искателей знания. Мы настаиваем на этом предупреждении, адресованном всем, кто находится в окру́ге: животное свирепо, и к нему не следует приближаться ни при каких условиях. Если вы увидите его, звоните в полицию немедленно. Повторяем: чудовище опасно.
На миг Дороти решила, что известие об Акварии — одно из ее особенных объявлений. Но так быть не могло. Особые голоса никогда не звучали подолгу, и было в них что-то тихое, близкое, как во сне, — их было слышно в ухе так, словно порождал их сам орган слуха, а не что-то извне его. Эту же тираду произнесли обычным эмоционально подогретым бубнежом торговца-рекламщика.
Если бы Скотти выжил, она б сейчас звонила в школу и ставила их в известность, что из-за этого предупреждения сама заберет его днем. Пусть даже теперь он был бы взрослый мальчик; сколько ему? Умер он от обычного наркоза, какой дают перед простым удалением аппендикса, и после объяснить ей это могли только «индивидуальной реакцией», «непредвиденной аллергией» и «лекарственной непереносимостью». А несколько месяцев спустя она потеряла ребенка. Тут-то все с Фредом и начало меняться. Первый удар оглушил обоих, а вот второй отвратил их друг от дружки. Каждый подспудно винил другого, в то же время ощущая обиду, ярость и вину при мысли о том, что подобное же несправедливое порицание излучается и противоположной стороной. Затем легче стало все замести под ковер; они слишком уж выдохлись, чтобы предпринимать что-то еще. Так оно и длилось: молчания, отдельность, отчаянное придумывание разговоров, которые, как оба знали, будут безнадежны. Задолго до того, как стал ей неверен, Фред предложил спать в разных постелях. У обоих бывали неполадки со сном, и они просыпались в разное время. Да и, в конце концов, не то чтоб они теперь как-то извлекали прок из того, что спят вместе. Она поняла, что это конец, когда он так сказал, но в ней не было силы что-то с этим поделать. В нем тоже немного сил, похоже, было, иначе они б уже развелись. Заметай все под коврик достаточно долго — и хоть из дому съезжай.
В десять минут двенадцатого зазвонил телефон, и Фред сообщил ей, что машина — его знаменитая любовно холеная старая машина — сломалась опять и он задержится, а к ужину, возможно, приведет кого-то с собой. Просто закусить, потому что им нужно кое о чем переговорить.
— Тогда выясни, вегетарианец он или еще какой маньяк здоровой пищи, будь добр! — попросила Дороти. — Не намерена я подавать стейк тому, кто станет орать мне свои волшебные мантры.
— Нет, он не из этих. Что угодно. Пиво и сэндвичи.
— Ох нет, я вам что-нибудь горячее приготовлю. Но если ты мне прямо сейчас не скажешь, чего от меня хочешь, это будет спагетти-болоньезе и салат. И мороженое.
— Годится. До встречи, — сказал он и повесил трубку — задолго до того, как она рассчитывала на это. Такое слегка расстроило ее и раздосадовало — сперва из-за него, затем из-за самой себя.
Она переоделась в трико и занялась упражнениями в свободной спальне. Делала настоящие танцевальные упражнения, а не те, какие нужно лишь для того, чтобы поддерживать себя в форме. Начала без музыки, а потом внесла радио и включила его.
Ей нравилось в гостевой комнате, где никогда не бывало гостей. Вообще-то предназначалась она для сундуков или мебели. Та, куда они селили гостей, была намного больше. Эту же комнату она выкрасила сама, повесила занавески. Там уже стояла кровать, а ванная располагалась по соседству. Первоначально они считали, что это станет игровой для детей, что было бы удобно — комната на первом этаже. В нижнем ящике одного комода все еще лежали две-три игрушки Скотти. Фред сюда и близко не подходил. Вероятно, считал, что здесь по-прежнему полно садовой мебели, крокетных комплектов и прочего, что Дороти успела перенести, когда мистер Мендоса выстроил им сарай во дворе.
Она как раз выполняла движение, как сама считала, из «Лебединого озера», когда музыка замедлилась, и тихий голос из радиоприемника очень слабо произнес — так, что ей едва удалось разобрать слова: «Все в порядке, Дороти. Все будет хорошо».
Она выпрямилась и поняла, что вся в поту. Музыка звучала дальше как ни в чем не бывало. Дороти зашла в ванную и разделась, постояла под коротким выплеском воды из душа, переоблачилась, прополоскала трико, чтобы смыть пот, и развесила их на штанге душевой занавески.
Съездила в городок и купила грибов, мяса и сыра. В супермаркете кто-то с разбегу кинулся к ее продуктовой тележке и врезался в нее. Оказалось, ее подруга Эстелль, которая сказала:
— Так, дамочка, ваша страховая компания должна мой страховой компании четыре миллиона дубов. И в этом супермаркете вы больше никогда за руль не сядете.
— Лихач на дороге, лихач на дороге, — нараспев произнесла Дороти и рассмеялась. В ответ тоже толкнула ее. Девушка за кассой у выхода глянула на них так, точно они портят товар.
Всякий раз оказываясь с Эстелль, Дороти становилась громогласнее, по-детски дурашливей и счастливее, чем с кем бы то ни было еще. Эстелль вытягивала у людей на поверхность их хулиганские инстинкты. Когда они только еще познакомились, все закончилось тем, что в кухне у Эстелль они выпили целую бутылку хереса в два часа дня и пересказали друг дружке свои печальные жизни, на слух показавшиеся такими безнадежными, что обе наконец расхохотались и не могли остановиться несколько минут. С тех пор они и дружили.
— Зайдешь, кофе выпьешь? — спросила Эстелль.
— Я бы за, только ненадолго. Фред приведет кого-то из конторы на ужин.
— И ты спешишь выполнять свои супружеские обязанности. Господи, вот по чему я не скучаю.
— Да ты шутишь. Они получат спагетти, и уж лучше пусть им понравится.
Они сравнивали рецепты мясной подливы, когда по одному проходу к ним рысью прискакала фигура вроде громадной куклы. Фигура была женской, одета в нечто вроде наряда тамбурмажоретки и несла поднос на ленте, которая охватывала ей загривок. Из-под некой разновидности военного кивера, сочиненного из картона, выкрашенного в металлический цвет, красной блескучей пыли и боковых розеток, кустились длинные локоны. Весь поднос покрывали крошечные квадратики сыра, из середки каждого кусочка перпендикулярно вверх торчала зубочистка.
— Дамы, можем ли мы вас заинтересовать сегодняшним особым предложением? — начала девушка и тут же разразилась шквалом рекламного трепа, почти что целиком лишенного выразительных интонаций. Чтобы прервать ее, Эстелль потянулась к одной зубочистке и, помедлив с минутку, пока Дороти боялась, что она заткнет кусочком сыра девушке рот, все же сунула его в свой. Но голос, очевидно, никак не связанный с опущенным долу взглядом девушки и едва шевелящимися губами, не умолкал. Глаза ее вообще-то смотрели так, словно девушка временно удалилась с Земли: глядели издали, с другой планеты. Лицо она поворачивала то к одной из них, то к другой, а голос перечислял швейцарские, американские и французские сыры.
— Ну и как? — прошептала Дороти.
— Скажу, когда дожую, — ответила Эстелль, делая вид, будто ей трудно зубами размалывать сыр.
Девушка сунула поднос Дороти.
— Э-э, нет, спасибо.
— Покупать не обязательно.
— Ну, боюсь, я только что купила тот сыр, что был мне нужен.
— Этот — особое предложение. — Прозвучало обвинением. Она предложила поднос с большею силой. Дороти отступила на шажок. Девушка надвинулась.
— Пармезан, — торопливо произнесла Дороти. — Только такой сочетается с тем, что я готовлю на ужин. Ну и как, Эстелль?
— Сами попробуйте, — встряла продавщица.
— Тусклый и скучный, с оттенком пластмассы, как у плавленого сыра.
— Это не плавленый сыр, — заговорила девушка своим ясно-отчетливым машиноподобным голосом. — Этот сыр изготавливается из лучших…
— Ладно, ладно.
Дороти спросила:
— А вы много его сегодня продали? В смысле — больше, чем если бы просто табличку на прилавок с сыром поставили?
— Об этом вам придется спросить у координатора рекламной акции. У меня нет данных об объеме продаж.
Девушка совершила поворот кругом и вновь загарцевала по проходу. Эстелль произнесла:
— Поневоле себя спросишь, что с ними делают. Не хихикнет, никак не отреагирует, ни признака жизни в ней. А ведь совсем молоденькая.
— Плавленые, как сыр. Мне однажды довелось таким вот заниматься в предрождественской давке. Знаешь, некоторые останавливались и слушали, как ты повторяешь одно и то же по пять раз.
— А чем ты торговала?
— Ой, какой-то особой косынкой, которая, по сути, ничем не отличалась от любых других. Показывала все способы, какими ее можно повязать. Глупо, конечно. Есть всего два способа, как завязать косынку при ветре, чтобы не слетала.
— Гляди, вот она опять.
Дороти повернулась и увидела, как на них надвигается тамбурмажоретка, продающая сыр.
— Не, это другая, но в точности, как та.
— Доброго вам дня, дамы. Не могли бы мы заинтересовать вас нашим специальным предложением сыра дня? Этот сыр, созданный из лучших ингредиентов…
— Ох, большое спасибо. Но…
— Прости, детка. Твоя подруга только что тебя опередила, — сообщила ей Эстелль. — Надеюсь, вы не за комиссионные работаете или как-то.
— Все равно спасибо, — сказала Дороти. Девушка развернулась и отправилась на поиски других покупателей.
Эстелль произнесла:
— Если у нее мозги есть, она нырнет за угол и слопает половину своих образцов, чтоб они решили, что она замечательно торгует.
— В таком месте их, вероятно, рентгеном просвечивают на зубочистки, прежде чем разрешат уйти домой. Ты где-нибудь видела столько наклонных зеркал и скрытых камер?
— Жуть берет. Вот правда. Это осуществившаяся пресвитерианская мечта — ну, знаешь, Бог все видит, Он следит за тобой, где б ты ни была и что бы ни делала.