Пошли они, взявшись за руки. В какой-то миг Ларри встал неподвижно, глубоко дыша. Сказал, что там — цветок и он его чует. Снял сандалии и прокрался по обширной лужайке к цветочной клумбе. Дороти двинулась за ним, надеясь, что хозяева этих домов собак держат внутри, а не снаружи. Когда она его догнала, он уткнулся лицом в какие-то белые цветы, которые она определила как душистый табак. Минут двадцать они гуляли по садам, а потом решили ехать домой.
На следующие несколько дней у них установился распорядок. Вечером они уезжали. Купались, но не так долго, как в первый вечер, а потом она учила его водить машину. Схватывал все он быстро. Дороти купила ему шляпу, расставила ее, очки от солнца, которые тоже сама ему подогнала, и кое-какой макияж, с каким они экспериментировали, пока он не сказал, что ему, кажется, нравятся разные краски. Дороти накрасила его бежевым. Но когда он добрался до коробки с гримом сам, то размалевал себя тремя разными оттенками: желто-коричневым, красно-коричневым и темно-коричневым.
— Руки, — сказала Дороти.
— Перчатки. Какие, по-твоему, лучше?
— Индейские лучше смотрятся, но они слишком необычны. Может, лучше китайские.
— Я думал, они скорее японские. Тебе черные не нравятся?
— Смотрятся неестественно. Не знаю почему.
— Они все смотрятся неестественно, но при таком освещении на шоссе естественно никто не смотрится.
— И все же обратят внимание на человека с зеленой головой. Наверное, тебе лучше раздобыть парик.
— Хорошо. Наверное, каждый вечер буду пробовать другой цвет.
Когда Дороти выходила за покупками, Ларри преимущественно слушал музыку или смотрел телевизор. Это из криминального телесериала он почерпнул мысль о том, как завести машину без ключа — выдернуть провода и замкнуть их. Дороти впервые узнала об этом, когда вошла к нему в комнату сообщить, что будет готова через десять минут, а его там не оказалось.
Весь вечер она прождала в кухне. Машину он не взял, но шляпы на месте не было — как и сандалий, костюма, носков и перчаток. Дороти так волновалась, что, когда он наконец вернулся, готова была стукнуть его от облегчения и ярости.
— Куда ты девался? — прошипела она, подталкивая его по коридорчику к нему в комнату. — Расхаживаешь повсюду как твоей душе угодно. Я же говорила, нужно быть осторожнее.
— Я ездил.
— Машина весь вечер простояла в гараже, я проверяла.
— Я взял другую. Вдруг поймают и через меня выйдут на тебя. У тебя могут быть неприятности, знаешь, из-за того, что укрываешь опасного преступника. Умышленное пособничество — так называется, да?
Она усадила его на кровать. Он рассказал, куда ездил и что видел. Убедив ее, что его никто не узнал и за ним никто не следил, он признался, что выходил из машины и гулял пешком. Ходил в толпе, где многие мужчины были пьяны, да и в любом случае никому не хотелось нарываться на драку с кем-то его габаритов.
— И еще я понял про грим. Секрет в том, чтобы носить цвет, который отличается от тех людей, кто живет в этом районе.
— Я все равно не понимаю, как ты завел машину.
— Завтра покажу. Это легко, но я поначалу немного нервничал. Сама знаешь, я не люблю электричество.
— Тебе лучше по вечерам гулять одному? — спросила Дороти. — В смысле, я буду волноваться, но меня тебе слишком много днем — не легче ли тебе так будет чувствовать собственную независимость?
Ларри снял перчатки и взял ее руку в свои.
— Ты понимаешь, — сказал он.
— Мне бы на самом деле вот чего хотелось — чтоб мы могли свободно гулять где угодно, вместе ходить в рестораны и так далее.
— Я считал, что людям полагается наслаждаться тем, что они зовут своим «тайным пороком», — произнес он, и она расхохоталась так сильно, что чуть не порвала парик, который как раз укладывала в его картонку. Сшила и подровняла она его сама — соединив вместе два купленных, потому что один был бы ему мал.
— А я твой тайный порок? — спросила она.
— Нет, мой тайный порок — авокадо.
Дороти расхохоталась еще пуще. Чтобы слишком не шуметь, пришлось уткнуться лицом в постельное белье.
Через двое суток после того, как Ларри начал свои независимые ночные поездки, Дороти отправилась днем повидать Эстелль.
— Ты иначе выглядишь, — сказала та. — Сюзанн с плеч скинула.
Дороти ответила, что нет, Сюзанн выдала им четыре разных комплекта инструкций касаемо ее планов на ближайшие три месяцы. Дороти села.
— И могу спорить, скоро в почте окажется еще один. Раньше она звонила, пока я не начала делать вид, что у нас телефон барахлит.
Ей очень трудно было держать себя в руках. Эстелль бы ее поняла; но к тому же она как пить дать разболтает. Просто не сможет устоять. И странно ли это будет, когда и самой Дороти с таким трудом удается сдерживаться? Лучше и не думать об этом. Мысль манила. Как у людей, глядящих вниз с высоты.
— Кофе? — спросила Эстелль, уже разливая. В кухню порознь забрели Сандра и Джои, поглядели мрачно, обоим пришлось напомнить, чтобы поздоровались, они открыли холодильник, вытащили какую-то снедь, поели стоя и снова убрели вон. Когда оба оказались за дверью и вне пределов слышимости, Эстелль пробормотала: — Иногда они и людьми почти не кажутся. Я все говорю себе, что это период такой. До того они грубые и угрюмые, просто страх божий. Только и говорят, что «нууу» да «неее». Сперва я думала, они обдолбаны.
— Может, и так.
— Нет-нет, я уверена.
— У них гормоны по организму прут со скоростью миля в минуту — а это и есть наркотик. Но я понимаю, о чем ты. Я в их возрасте вся была сплошь канифас, женственность и грезы, стихи читала и тому подобное.
— Неужто? А я барахталась на заднем сиденье с Джимми Макгро из бандитского района. Лучшие ночи в моей жизни. После развода хотела было найти всех тех людей, но потом подумала: а проку-то? Тут же вся штука в том, что это было тогда, не сейчас.
— Само собой.
— Я про то, что… ты права, смысла никакого. Сама ведь понимаешь.
— Это как-то может относиться еще и к тому, чтобы не выделяться.
— Как те ирландские детишки. Это… нет, я уже выбросила. Статья в журнале была: провели социологическое исследование детей из нескольких разных семей, чьи родители желали, чтоб хотя бы один ребенок стал церковником. И выяснили, что детей этих выбирают довольно рано. Сразу видно — красивенькие, послушные и аккуратные, а вот их сестры и братья стали неприметными с виду, раздражительными и неопрятными. В исследовании этом интересно было то, что после того, как детей для церкви выбрали и опасность миновала, другие дети внезапно расцветали и переставали быть некрасивыми и неряшливыми. В том смысле, что и физически они, казалось, менялись.
— Подсознательная защита. А другие старались соответствовать ожиданиям. Такими и останутся.
— Но господи, Дороти, я совсем не стараюсь отдать своих детей церкви.
— Глупостей не говори. Они — как любые другие подростки. Вообще-то тебе еще повезло, что им не промыла мозги какая-нибудь уродская секта, не велела им уйти из дома и так далее. После тех дел с Джоунзом что угодно может быть[17]. А у подростков возраст для религии опасный. Я и сама так чувствовала.
— Шутишь, — ответила Эстелль. — Ты? Я думала, ты у меня единственная разумная подруга.
— Ох, ну знаешь же. Все эти чувства — святость, красота и любовь. Что еще пытается их объяснить? А как посмотришь на большинство мужчин и женщин вокруг — так сразу и понятно, что этого уж точно недостаточно, это просто рутина. Скажем, дело в романтике. Когда ты подросток, инстинктивная тяга к романтике очень сильна.
— Романтика, ну. Тут другое. Романтика и трагедия. Вот только сейчас я стала старше, и меня больше тянет к комедии. Взять то же международное положение. Господи, ну и цирк.
— А кстати, — произнесла Дороти, — как там Чарли и Стэн? Друг о друге еще не знают?
— Ох-хо. Вопрос на шестьдесят четыре доллара. Думаю, Чарли знает, что у меня еще кто-то, но понятия не имеет, кто это может быть. Он вообще считал, что у меня кто-то есть, когда никого еще и не было.
— А Стэн?
— Этот так самодоволен, что ему и в голову не придет.
— Симпатичный?
— Я тебе разве снимок не показывала?
— Я решила, ничего особенного.
— Во плоти он лучше, как говорится.
— А Чарли лучше в постели?
— Такое не полагается угадывать так легко. Давай лучше поговорим о тебе. Давай обсудим твоего нового любовника.
— Ой, ладно. У меня? Поговорила б лучше о том, что мне поможет — как мне Сюзанн с горба сбросить.
— Она с детьми приезжает или одна? Или с этим, как его там?
— Брюс. В этот раз — нет. Только Сюзанн сама по себе. Хотя я, наверное, предпочла бы, чтоб они явились вместе. Они так сильно друг с дружкой ссорятся, что и разговаривать с ними не очень нужно — просто сиди да слушай. А мне в радость наблюдать, как у Фреда истерики начинаются, но он старается держать себя в руках. Они ему тоже не очень нравятся, даже Сюзанн. Почему он этого не призна́ет, зачем постоянно ее на меня сгружает… но если честно, мне показалось, что Робин в последний раз была не так уж и плоха. Пусть и потешная она с виду.
— С этой ее материной головой, как проволочная мочалка?
— Совсем наоборот. Помнишь эти карикатуры Чарлза Эддамза про худую жену с длинными жидкими волосами?[18] У Робин такие же, только она не длинное платье носит, которое клином сходится книзу, пока она совсем с ковром не сольется, а обычно джинсы и ковбойские сапоги. Говорит, что хочет стать хореографом. Утверждает, будто у нее есть замысел целой серии балетов по мотивам комбинаций молекул, взаимодействующих друг с дружкой, — ну, или что-то вроде того. Мне картинку нарисовала. Смотрелось здорово. Правда. Но она не приедет. Одна Сюзанн.
— Есть только один способ избавиться от нее — это самой уехать из дому, когда она явится. Знаешь, все вещи сложить, а как только увидишь, что она идет по дорожке, — выметаешься из дверей с чемоданами.