У нас очень славная квартирка в Латинском квартале, вдали от богачей и многочисленных экскурсантов. Даже не знаю, что пошлее — типичные туристы или тот район Парижа, который они наводняют; по-моему, и то, и другое одинаково отвратительно. Должна сказать, мне глубоко неприятны все эти убогие, но претенциозные бульвары с их безвкусными, раззолоченными вывесками и витринами, дешевыми кафе и толпами скверно одетых иностранцев. Однако, если ты приедешь, я покажу тебе другой Париж, тихий и старомодный, покажу театры, куда не ходят туристы; сады, в которых гуляют прелестные дети и их няньки в чепцах с длинными лентами. Мы пройдемся по узким серым улочкам, где полно милых лавчонок, заглянем в церкви, где молящиеся преклоняют колена и на душе становится очень покойно. Я отведу тебя в Лувр в те часы, когда там почти нет посетителей, и ты увидишь прекрасные картины и статуи, привезенные из Италии и Греции, где и в наше время обитают боги. Жду тебя, Эдди.
С любовью,
Берта».
41, рю де Экольерс
Париж
«Мой драгоценный Эдди!
Я разочарована, что ты не приедешь. Мне казалось, если ты захочешь меня увидеть, то найдешь для этого время и оставишь свои фермы на несколько дней. С другой стороны, возможно, это и в самом деле к лучшему, что мы не встретимся. Не буду скрывать: порой я ужасно по тебе скучаю. Я забываю обо всем, что между нами произошло, и всей душой мечтаю опять быть рядом с тобой. Как же я глупа! Я знаю, что нам более не суждено увидеться, но мысли о тебе не оставляют меня. Я схожу с ума, ожидая твоих писем, а когда гляжу на твой почерк, сердце мое начинает биться быстрее, точно у девчонки-школьницы. Ты не представляешь, как сильно ранят меня твои холодные письма, ведь ты никогда не говоришь того, что я хотела бы услышать. Для нас было бы чистым безумием сойтись вновь. Я смогу сохранить любовь к тебе только на расстоянии. Звучит ужасно, правда? И все-таки я готова отдать что угодно, лишь бы увидеть тебя еще раз. Вопреки всему прошу тебя приехать ко мне. Я ведь не так часто обращаюсь к тебе с просьбами. Пожалуйста, приезжай. Я встречу тебя на вокзале, ты не испытаешь каких-либо неудобств. Здесь невозможно заблудиться, к тому же кругом полно переводчиков из агентства Кука. Не сомневаюсь, тебе очень понравится.
Если любишь меня, приезжай.
Берта».
Корт-Лейз
Блэкстебл, Кент
30 мая
«Дорогая Берта!
Прости, что не ответил на твое письмо от двадцать пятого сего месяца, работы было невпроворот. Ты не поверишь, сколько всего нужно сделать по хозяйству в это время года, пока не увидишь дом и фермы собственными глазами. Я никак не смогу приехать в Париж и к тому же на дух не переношу французов. Смотреть столицу у меня нет охоты, а если я решу отдохнуть, мне вполне сойдет Лондон. Лучше уж ты возвращайся назад. Люди постоянно спрашивают о тебе, да и дома без тебя все как-то не так. Передавай привет тете П.
Извини, спешу.
Любящий тебя супруг,
Э. Крэддок».
41, рю де Экольерс
Париж
1 июня
«Милый, милый Эдди!
Если бы ты только знал, как меня расстроило твое письмо и как сильно я его ждала. Хоть ты и занят, прошу, не заставляй меня мучиться ожиданием. Я уже вообразила самое худшее — что ты болен или при смерти — и даже собиралась посылать телеграмму. Пожалуйста, пообещай мне, что если ты когда-нибудь почувствуешь себя плохо, то обязательно сообщишь мне об этом. Если тебе срочно необходимо видеть меня — я с радостью приеду, только не думай, что насовсем. Иногда я чувствую себя больной и слабой и тоскую по тебе, но понимаю, что не должна сдаваться. Ради нашего же обоюдного блага я не намерена повторять ошибку и возвращаться к тяготам прежней совместной жизни. Это было слишком унизительно. В трезвом уме и с полной решимостью я даю слово, что никогда — никогда! — не вернусь в Корт-Лейз.
Твоя преданная и любящая жена,
Берта».
Телеграмма
Северный вокзал, 2 июня, 9.50 утра.
Крэддоку в Корт-Лейз, Блэкстебл.
«БУДУ СЕГОДНЯ 19.25 ТЧК БЕРТА»
41, рю де Экольерс
Париж
«Мой дорогой юный друг!
Я обеспокоена. Как вам известно, последние полтора месяца Берта живет со мной по причинам, правдоподобность которых вызвала у меня самые сильные подозрения. На мой взгляд, вовсе незачем приводить так много убедительных доводов, чтобы совершить простую, обычную вещь. Я устояла перед искушением написать Эдварду (это муж Берты, хороший человек, но глупый!) и попросить разъяснений, побоявшись оказаться в дурацком положении, если Берта сказала мне все как есть (хотя я в это не верю).
В Лондоне моя племянница делала вид, что посещает доктора, однако совсем не принимала лекарств, тогда как я убеждена, что ни один приличный специалист не позволит себе взять две гинеи за прием malade imaginaire[32], не прописав при этом дюжину снадобий.
Берта отправилась со мной в Париж под предлогом заказа нарядов, однако, судя по поведению, новые платья волновали ее не больше, чем смена кабинета министров. Она прилагала все старания, чтобы скрыть свои чувства, и тем самым делала их еще заметнее. Не передать словами, сколько раз бедняжка на моих глазах испытывала всю гамму эмоций, начиная почти истерическим воодушевлением и заканчивая столь же глубоким унынием. Берта то предавалась томным размышлениям, как это считалось модным у молодых леди полвека назад (тогда мы все были «молодыми леди», а не «девушками»); то играла на фортепиано отрывки из «Тристана и Изольды», чтобы развлечь меня; то насмешничала над влюбленным художником, чтобы позлить его жену; затем ударялась в слезы, а выплакавшись, чересчур сильно пудрила нос и глаза, что для хорошенькой женщины служит безошибочным признаком крайне подавленного состояния духа.
Сегодня утром я нашла под дверью записку: «Не считайте меня законченной дурочкой, но я больше ни дня не могу прожить без Эдварда. Уезжаю десятичасовым поездом. Б.». И это притом, что в 10.30 ее ждали у мадам Пакен на примерку самого прелестного вечернего платья, какое только можно вообразить.
Не стану обижать вас, излагая мои выводы из всего вышеупомянутого, вы охотно сделаете их сами. Достаточно ценя вас, я не сомневаюсь, что ваши заключения совпадут с моими.
Искренне ваша,
Мэри Лей».
Глава XXIII
Ступив на английскую землю, Берта испытала явное облегчение: во‐первых, она наконец-то оказалась рядом с Эдвардом, а во‐вторых, намучилась морской болезнью. Хотя Дувр и Блэкстебл разделяло не больше тридцати миль, сообщение было таким скверным, что ей пришлось выбирать: либо ждать несколько часов в порту, либо садиться на поезд до Лондона, согласованный с расписанием пароходов, а потом ехать шестьдесят миль в обратном направлении. Берта досадовала на задержку, забывая, что теперь она (слава богу!) в свободной стране, где поезда ходят не для удобства пассажиров, а пассажиры считаются неизбежным злом в процессе получения дохода железнодорожной компанией, управление которой оставляет желать лучшего.
Нетерпение Берты было так велико, что она, не в силах находиться в Дувре, решилась ехать в Лондон, а оттуда — южнее, в Блэкстебл. Таким образом она выигрывала всего десять минут, зато была избавлена от необходимости весь день сидеть в мрачном зале ожидания или слоняться по городу.
Ей казалось, что поезд еле тащится. Беспокойство Берты стало почти болезненным, когда она узнала пейзажи Кента — сочные луга с аккуратными полосами живой изгороди, высокие, раскидистые деревья и общее впечатление достатка и процветания.
Отлично зная Эдварда, Берта тем не менее надеялась, что он встретит ее в Дувре, и была разочарована, не увидев его на пристани. Потом она решила, что муж приедет за ней в Лондон (хотя не потрудилась объяснить самой себе, каким же это чудесным образом он узнает ее маршрут), и вся затрепетала от волнения, увидев похожую спину. Позднее она принялась утешать себя мыслью о том, что Эдвард непременно будет ждать ее в Фаверсли — эта станция была перед Блэкстеблом, и когда поезд подъехал к вокзалу, высунулась из окна, окидывая взглядом платформу, но Крэддока там не было.
«Уж сюда мог бы и приехать», — подумала она.
Паровоз несся на всех парах. Берта лучше и лучше узнавала местность — пустынные прибрежные болота и море. Рельсы пролегали почти у самой воды. Наступивший отлив обнажил широкую полосу блестящей грязи, над которой с пронзительными криками летали чайки. Далее стали попадаться знакомые домики, обветшавшие от ветров и непогод; таверна «Веселый моряк», где в прежние времена осело немало бочек с контрабандным бренди, который везли в главный город епархии — Теркенбери. Миновали пост береговой охраны — несколько низеньких зданий, выкрашенных в темно-розовый цвет, затем с грохотом проехали через мост над центральной улицей, после чего проводники с протяжными кентскими интонациями стали выкрикивать: «Блэкстебл! Блэкстебл!»
Эмоции Берты всегда плохо поддавались контролю и порой накатывали на нее столь мощной волной, что лишали способности к действию. Она с большим трудом открыла вагонную дверь.
— Наконец-то! — облегченно воскликнула Берта.
Никогда она не любила мужа так сильно, как сейчас; ее любовь была физическим ощущением, от которого она едва не теряла сознания. Долгожданное мгновение наступило, и Берте вдруг стало страшно. Она относилась к тем людям, которые энергично добиваются благоприятной возможности, но в решительный момент ее упускают. Душу Берты переполняли чувства, она боялась разрыдаться при виде идущего навстречу Эдварда. Сколько раз она представляла себе эту встречу: Эдвард приближается к ней широким, ровным шагом, помахивая тростью, а впереди с оглушительным лаем несутся его собаки.
Двое носильщиков по-моряцки вразвалочку подошли к багажному отделению, чтобы снять кофры и чемоданы. Пассажиры один за другим покидали вагоны. Рядом с Бертой оказался одутловатый клерк в поношенном черном костюме с маленьким ребенком на руках. Следом за ним появилась его бледная жена с другим младенцем и бесчисленными свертками, за ней еще двое или трое детей. По платформе прошел рабочий, три-четыре моряка и двое подтянутых солдат-пехотинцев. Все они стекались к турникету, где стоял билетный контролер. Носильщики выгрузили багаж, и поезд, шипя, пополз дальше. Какой-то сердитый столичный житель цветисто ругался, потому что его вещи уехали в Маргейт. Начальник станции в богато отделанной форменной фуражке с напыщенным видом направился к недовольному пассажиру узнать, в чем дело. Берта крутила головой, оглядывая платформу. Эдварда не было.