Алек Маккензи снова отправился в министерство иностранных дел. Он предложил организовать экспедицию за свой счет и просил лишь официального разрешения самостоятельно набрать отряд. Нерешительные министры и не догадывались, сколько трудностей может принести им этот решительный человек, однако если он отправится в поход как официальное лицо, не связанное при этом соответствующими обязанностями, итог может выйти совсем плачевный. Необходимо учитывать сферы влияния континентальных держав, а сейчас, в момент обострения национальных противоречий, следует действовать с особой осторожностью. Алеку объявили, что он может отправиться в Африку лишь в качестве частного лица. Он не получит никакой помощи, и британское правительство не будет участвовать в его предприятии даже косвенным образом. Алек ждал такого ответа и вовсе не был разочарован. Раз правительство само не хочет взяться за дело, он сделает его сам, не связывая себя ограничениями. И вот этот замкнутый человек решил в одиночку сокрушить работорговлю на территории, превышающей размером всю Англию, и объявить войну дюжине туземных вождей с двадцатью тысячами воинов. Замысел выглядел далеким от реальности, но Алек оценил риск и посчитал его приемлемым. На его стороне было отличное знание страны, природная власть повелевать дикарями и кое-какой опыт командования ими. Он уже привык при необходимости действовать как дипломат и хорошо разбирался в местной политике.
Алек полагал, что без труда соберет отряд на побережье, где всегда полно крепких и рисковых ребят, которые — при условии, что им хорошо заплатят — возьмутся командовать туземцами. Требовались наличные деньги. Алек пересек Атлантику, продал ферму в Техасе, а также договорился о дополнительной сумме, которую при необходимости можно будет получить в счет доходов от его ланкаширской шахты. Он взял с собой хирурга, на которого готов был положиться в минуту опасности, поскольку знал много лет, и отплыл в Занзибар, где рассчитывал укомплектовать отряд нужным числом белых. В Момбасе он собрал носильщиков, которые сопровождали его в прошлых экспедициях, причем благодаря своей широкой известности среди туземцев отобрал из них самых лучших. Всего набралось больше трех сотен человек.
Поначалу все шло хорошо. Алек искусно сеял распри среди врагов. Жалкие царьки завидовали друг другу и, если торговля рабами шла плохо, с радостью набрасывались друг на друга. Алек планировал объединить усилия двух-трех мелких вождей и сокрушить самое могущественное государство, а затем расправиться с бывшими союзниками поодиночке — если те не поклянутся больше не нападать на мирные племена. Имея колоссальное влияние на туземцев, он не сомневался, что сумеет поднять их на борьбу со смертельным врагом — арабами. Главное — заразить их уверенностью. Все вышло в точности, как он рассчитывал.
Пало самое крупное государство, претендовавшее на полновесную власть в этом районе Африки, и Алек стал привычным образом обустраивать жизнь на каждом клочке освобожденной от рабства земли. Он приструнил воинственных эмиров и преподал такой жестокий урок предавшему его вождю, что остальные совершенно перепугались. В страну возвращались мир и порядок. Алек рассчитывал, что через пять лет по ней можно будет беспрепятственно путешествовать из конца в конец — как в Англии. Однако внезапно все его достижения пошли прахом. Как часто случается в нецивилизованных странах, у арабов появился новый вождь. Никто не знал, откуда тот взялся, — поговаривали, что он был погонщиком верблюдов. Из-за плохо сросшейся после перелома ноги его прозвали Мохаммед Хромой. Это был человек проницательный, дальновидный, жестокий и амбициозный. С группкой столь же отчаянных товарищей он атаковал столицу самого северного государства, правитель которого как раз умер, захватил ее и провозгласил себя королем.
За год Мохаммед подчинил неспокойные земли у границы с Абиссинией и, одержимый страстью к завоеваниям и фанатичной ненавистью к христианам, двинулся с огромным войском на юг. Испуг охватил туземные племена, чьей надеждой на спасение был лишь Маккензи. Алек объяснял угодившим в сферу его влияния арабам, что для них (как и для него) единственный шанс на спасение — выступить против Хромого, однако воинственный клич Пророка оказался сильнее голоса разума, и все, как один, обернулись против англичанина. Лишь местные племена хранили ему отчаянную верность — их-то Алек и повел в бой. Исход яростной битвы остался неясен: обе стороны понесли большие потери, сам Алек был серьезно ранен.
К счастью, близился сезон дождей, и Мохаммед Хромой, проникшись определенным уважением к белому, который хотя бы на время сумел остановить его натиск, отошел на север, где его власть была прочной. Алек понимал, что тот вернется при первой возможности, и видел, что у него не хватит сил противостоять столь хитроумному врагу. Оставалось возвращаться на побережье, а оттуда — в Англию, в надежде все же убедить правительство снарядить войско. В случае отказа он вернется сам — с пулеметами «максим» и обученными людьми. Алек понимал, что его отъезд напоминает бегство, но поделать с этим ничего не мог. Отправляться было необходимо. Раненый, он отправился в путь на носилках и, подгоняя отряд неукротимой силой духа, форсированным маршем вышел к побережью.
Срок его недолгого пребывания в Англии подходил к концу — меньше чем через месяц Алеку предстояло очередное путешествие в Африку. Он собирался завершить начатое. Если ему удастся избежать смерти, то наступит конец жестокому ремеслу, обратившему райские земли в пустыню.
Возле собора Алек замолчал, и они на секунду замерли, разглядывая огромное здание. Аккуратные газоны добавляли постройке безмятежного величия. Они вошли внутрь, где царило торжественное спокойствие. Внутренний простор производил сильное впечатление: он ободрял, наполнял душу презрением ко всему суетному и низкому. Безыскусная простота парящих готических колонн придавала мыслям благородную направленность. И пусть здесь уже триста лет справлялся более сдержанный ритуал, в соборе сохранилась атмосфера древней, роскошной веры. Среди колонн витал легкий аромат фимиама — грустный и одновременно сладкий; призрачные фигуры служителей в расшитых золотом ризах длинной процессией шествовали через пустые приделы.
Люси была рада, что пришла. Тихое величие собора оказалось созвучно мыслям, обуревавшим ее по пути из Блэкстейбла. Девушка с воодушевлением ощутила, сколь ничтожны ее собственные беды. Она поняла, что ее собеседник творит историю, поразилась полноте его жизни и размаху его предприятий. Каждое слово Алека слепило ей глаза жгучим африканским солнцем, вселяло трепет перед девственными лесами и нескончаемыми болотами. Люси восхищалась ясностью его взглядов, смелостью обязательств и широтой планов. Она обернулась к Алеку — тот стоял рядом и смотрел ей прямо в глаза. Щеки девушки отчего-то залились румянцем, и она стыдливо опустила взгляд.
Каким-то образом они разминулись с Диком и миссис Кроули — и совершенно об этом не жалели. На обратном пути они сначала беседовали о пустяках. Алек понемногу разговорился, чему и сам был рад. Люси чувствовала себя польщенной, инстинктивно понимая, что с остальными ее спутник беседует совершенно иначе.
Впрочем, они решили не возвращаться к серьезным темам, которые обсуждали по пути в Теркенбери, а вместо этого стали перебирать общих знакомых. Алек, человек прямой и пылкий, терпеть не мог дураков и изрядно повеселил Люси, едко высмеивая всех, кого презирал.
Свои беседы с государственными мужами он пересказывал в комическом духе, причем, рассказывая что-то забавное, начинал вдруг уморительно растягивать слова на шотландский манер.
Наконец зашла речь о литературе. Из-за жестких походных ограничений Алек вынужден был брать с собой лишь те книги, которые можно перечитывать бесконечно.
— Я как узник: знаю Шекспира наизусть, а Босвеллову «Жизнь Джонсона» читал столько раз, что назови оттуда любую строчку — и я без труда вспомню следующую.
Однако сильнее всего Люси поразило, что Алек обожал древнегреческих классиков. В ее представлении все признавали величие этих авторов, однако читали их лишь профессора со школьными учителями — как вдруг нашелся человек, серьезно ценящий античную литературу. Их труды воодушевляли Алека, укрепляли его решимость и учили смотреть на жизнь в героическом свете. Музыка с изобразительным искусством его не волновали — все эстетические устремления Маккензи сводились к древнегреческим историкам и поэтам. Особенно вдохновлял его Фукидид, и путешественник временами ощущал в себе частицу того огня, что горел в душе великого афинянина. Когда Алек говорил о Фукидиде, кровь его быстрее бежала по жилам и приливала к щекам. Он считал, что человек, погрузившийся в мир этой литературы, не способен на низменный поступок. Все, в чем Алек нуждался, он находил выраженным с почти божественной мощью в двух томиках Софокла. Он ликовал при одном лишь виде греческих букв: в них было все — сила, простота и величие жизни.
Забыв, что Люси не знает древнегреческого и не может разделить его восторгов, Алек вдруг принялся читать наизусть из «Антигоны». С его губ лились звонкие строки хора; Люси же, не понимая ни слова, но смутно ощущая красоту стиха, отметила, что никогда прежде голос Алека не звучал так пленительно. Теперь в нем слышалась странная, чарующая мягкость. Она и подумать не могла, что Маккензи способен говорить с такой нежностью.
Наконец они вернулись в Корт-Лейс и зашагали по аллее к дому. Увидев, что Дик спешит навстречу, они помахали ему. Тот не ответил — лицо его было белым как полотно.
— Слава богу! Я перепугался, что с вами что-то случилось.
— В чем дело?
Оставив свой вечно беззаботный тон, адвокат обратился к Люси:
— Приехал Бобби Боулджер и хочет с тобой поговорить. Прошу, идем скорее.
Люси окинула его быстрым взглядом и, немея от страха, последовала за Диком в гостиную.
Глава V
Миссис Кроули и Роберт Боулджер стояли у камина в необычайном возбуждении. Оба молчали, но Люси догадалась, что разговор шел о ней. Миссис Кроули порывисто обняла и поцеловала девушку. Сначала Люси подумала, что что-то случилось с братом. Благодаря щедрости леди Келси Джордж получил возможность охотиться, и в ее голове молнией мелькнула мысль о несчастном случае.