Ночью Люси охватило негодование. Она прочла отчеты о процессе в нескольких газетах и уже не сомневалась в виновности отца — девушку поразила низость совершенного преступления. В суде зачитывались его письма к несчастной жертве, при одной мысли о которых Люси заливалась краской. Сплошная ложь — лицемерная и бесстыдная. Девушка вспомнила ответ Алека…
Впрочем, в виновности отца ее убедили не газеты и не слова Маккензи. В глубине души Люси, как ни попрекала себя, сама была в ней убеждена. Девушка ни за что не призналась бы себе, что не верит отцу; на словах и даже в мыслях она твердо стояла за его невиновность, однако где-то в потаенных уголках ее сознания таился суеверный ужас. Он преследовал ее словно призрак, лишенный телесной формы и потому необъяснимый. Страх охватил ее — физически, осязаемо, — когда Роберт Боулджер впервые привез в Корт-Лейс весть об аресте отца, и потом снова — в его квартире на Шафтсбери-авеню, когда она различила за добродушной улыбкой потаенный стыд. Несмотря на все обаяние отца и его нежную любовь к детям, Люси поняла, что Фред Аллертон — лжец и мошенник. Она презирала его.
Однако при виде отца — затравленного, так сильно переменившегося с последней встречи (что отмечал еще Дик в ходе процесса) — гнев отступил, осталась одна жалость. Люси горько укоряла себя. Как могла она быть столь бесчувственной к его мучениям? Сначала отец не мог вымолвить ни слова. Он молча смотрел то на сына, то на дочь умоляющим взглядом и прочел крайнюю степень отчаяния на лице Джорджа. Тот стыдился смотреть на отца и отводил взгляд. Фред Аллертон внезапно постарел и как-то усох, его лицо осунулось, а кожа была пепельного оттенка, словно у умирающего. Держался он смущенно, словно стеснялся своих посетителей. Люси страшно переживала, что не может обнять отца. Совершенно сломленный, тот расплакался.
— Доченька, ты теперь меня ненавидишь? — прошептал он.
— Что ты, папа, я люблю тебя еще сильнее, чем прежде.
Люси говорила от всего сердца. Девушку терзала совесть, она мучительно перебирала в уме, могла ли еще что-то сделать, чтобы предотвратить катастрофу.
— Я не хотел, — сокрушенно выдавил он.
Люси смотрела в эти несчастные глаза. Как жестоко, что ей не позволено их поцеловать.
— Я бы все заплатил, дай только она мне чуточку времени. Удача совершенно от меня отвернулась. Я был вам плохим отцом.
Люси сообщила, что леди Келси вернет бедняжке восемь тысяч фунтов. Милая тетушка заявила об этом сама, еще прежде чем Люси подумала намекнуть. Им совершенно незачем отягчать совесть страданиями несчастной вдовы.
— Элис — добрая душа. — Он обращался к дочери, словно та — его последняя надежда. — Люси, ты ведь не бросишь меня?
— Я буду приходить к тебе, как только позволят.
— Недолго. Надеюсь, я скоро умру.
— Не смей. Держись, будь сильным ради нас. Мы всегда будем любить тебя, папа.
— Что же теперь будет с Джорджем?
— Не беспокойся, мы что-нибудь придумаем.
Джордж покраснел, не находя слов. Ему было горько и стыдно. Он мечтал поскорее выбраться из этого ужасного места и с облегчением вздохнул, когда надзиратель объявил, что время вышло.
— Прощай, Джордж, — сказал отец.
— Прощай.
Джордж продолжал угрюмо смотреть под ноги. Отчаянье совершенно охватило Фреда Аллертона: он понял, что сын его ненавидит. Ведь именно к Джорджу он всегда испытывал особую привязанность и очень гордился этим прелестным юношей — а тот теперь мечтает поскорее забыть об отце. Однако на душе у несчастного было так тяжело, что вместо горьких упреков с его губ сорвался лишь всхлип.
— Прости меня за все, Люси.
— Держись, отец. Мы тебя по-прежнему любим.
Он выдавил печальную улыбку. Люси сказала «мы», но говорила только о себе. Дети ушли. Фред Аллертон исчез во тьме.
Слезы немного успокоили Люси. Лишившись сил, она легче переносила страдания. Теперь предстояло позаботиться о будущем. Скоро придет Алек Маккензи. Люси не понимала, зачем тот прислал записку и что важного собирался сказать. Все мысли девушки были об отце и, главное, о Джордже. Она вытерла глаза и, глубоко вздохнув, погрузилась в методическое обдумывание сложной проблемы.
Вошел Алек, и Люси торжественно поднялась ему навстречу. На мгновение он замер, пораженный ее миловидностью. Люси была из тех, чья красота расцветает в трагических обстоятельствах; душевные страдания придавали ей особую прелесть, а неподвижный взгляд наполнял усталое лицо печальным величием. Она бесстрашно несла свою скорбь, и Алек, понимавший толк в героизме, видел в этом истинное величие души. Последнее время он нередко останавливался у «Дианы» Фёрса и тоже видел в этом портрете цветущую красоту Люси Аллертон. Однако теперь девушка походила на грустную королеву, англичанку до мозга костей, несущую свою нестерпимую печаль с царственным достоинством, и все равно прекрасную благодаря особому величию духа.
— Простите, что навязываюсь вам в такой день, — медленно произнес Алек. — Просто у меня мало времени и нужно срочно с вами поговорить.
— Как хорошо, что вы пришли, — смутясь, она не находила подходящих слов. — Я всегда вам рада.
Маккензи смотрел на девушку ровным взглядом, словно повторяя в уме только что прозвучавшие любезности. Она улыбнулась:
— Я так благодарна вам за заботу. Ваша доброта помогла мне вынести все… что случилось.
— Ради вас я готов и не на такое, — ответил Алек, и ее внезапно осенило. Люси поняла, зачем он пришел. Сердце застучало в груди как безумное. Она и помыслить не могла…
Люси села, ожидая, что Алек заговорит, но тот даже не шелохнулся. В минуты серьезных раздумий он погружался в странное оцепенение.
— Я просил вас о встрече наедине, потому что хотел кое-что сказать. Хотел сказать еще после встречи в Корт-Лейс, но тогда я собирался в путешествие, из которого одному богу известно, когда вернусь — и вернусь ли, — поэтому счел за лучшее промолчать.
Он замер и посмотрел на нее в упор. Девушка молча ждала.
— Я прошу вас стать моей женой.
Люси глубоко вдохнула, сохраняя все то же торжественное выражение лица.
— Вы поступаете как настоящий рыцарь, но не сочтите меня неблагодарной, если я откажусь.
— Почему же? — спокойно спросил он.
— Я должна заботиться об отце. Если понадобится, буду жить возле самой тюрьмы.
— Вы сможете жить там и будучи моей супругой.
Она покачала головой:
— Нет, я должна оставаться одна. Когда отца выпустят, я стану жить с ним. И я не приму имени честного человека, словно бегу от своего собственного.
Она чуть помедлила в нерешительности, а потом заговорила низким, дрожащим голосом:
— Вы не представляете, как я гордилась нашим добрым именем. Столетиями Аллертоны были почтенной семьей, внесшей, верила я, свою лепту в величие Англии. А теперь мне ужасно стыдно. Дик Ломас посмеивался над моим преклонением перед предками. Признаю, я вела себя глупо. Я никогда не придавала большого значения положению в обществе и прочему, но семья — совсем другое дело. А мой отец — он так и не понял, что поступил низко, недостойно. В Аллертонах какой-то изъян. Я не могу стать вашей супругой, опасаясь, что испорченная кровь перейдет к детям.
Он слушал, потом подошел и положил руки ей на плечи. Ровный, спокойный голос Алека как-то сразу успокоил девушку.
— Мне кажется, вам будет проще помочь отцу с Джорджем, став моей женой. Будет нелегко. Почему вы лишаете меня радости помочь вам?
— Мы должны справиться сами. Благодарю вас, но вы ничем нам не поможете.
— Я чувствую себя так неловко… Не знаю даже, как и сказать. Кажется, я полюбил вас еще в первый день в Корт-Лейс. Тогда я сразу не понял, что случилось, — просто ощутил, что в мою жизнь вошло что-то новое и странное. С каждым днем я любил вас все сильнее, пока наконец это чувство не захватило меня полностью. Я никогда не любил никого, кроме вас, и уже никогда не полюблю. Именно вас я искал всю свою жизнь.
Не в силах вынести взгляд Алека, Люси опустила глаза, и по щеке девушки протянулась тень ее изящных ресниц.
— Тогда я не осмелился признаться. Даже если я был вам небезразличен, нечестно связывать вас обещанием, отправляясь в экспедицию. Теперь время пришло. Я уезжаю через неделю, и знай я, что вы тоже меня любите, — это придаст мне сил и смелости. Я же люблю вас от всего сердца.
Только теперь Люси подняла глаза. В них сверкали слезы, но не те, прежние слезы невыносимой боли.
— Я не могу сейчас за вас выйти. Это будет нечестно. Я целиком принадлежу отцу.
Он отпустил ее плечи и шагнул назад.
— Подчиняюсь вашей воле.
— Прошу, не считайте меня неблагодарной. Я горжусь вашей любовью — она словно вытащила меня из бездны. Вы даже не представляете, как помогли мне.
— Нет, я хотел помочь, но вы не позволили.
Внезапно у нее мелькнула удачная мысль, и девушка радостно вскрикнула — вот оно, решение!
— Нет-нет, вы можете мне помочь. Возьмите с собой Джорджа.
— Джорджа?
Алек молча обдумывал неожиданное предложение.
— Я доверяю вам собственного брата. Вы сделаете из него сильного, благородного мужчину. Прошу вас, дайте ему возможность смыть с семьи позорное пятно.
— Вы понимаете, что ему придется терпеть голод, жажду и всяческие лишения? Мы отправляемся не на пикник.
— Пусть Джордж пройдет через все. Это идеальная возможность. Сейчас он лишился веры в себя, а взявшись за благородное дело, почувствует себя мужчиной.
— Нам предстоит немало сражаться. Было бы глупо перечислять все опасности, но сейчас они серьезнее, чем когда-либо. В этот раз нас ждет победа или смерть.
— Его предки смело смотрели в лицо любой опасности.
— Его могут ранить или убить.
На мгновение Люси засомневалась, а потом, едва шевеля губами, произнесла:
— Если он погибнет как смельчак — мне не о чем сожалеть.
Алек улыбнулся неисчерпаемой храбрости Люси. Он гордился ею.
— Тогда сообщите Джорджу, что я с радостью возьму его с собой.