– Думаю, – сказал, подняв желтые бровки, мистер Бартлетт, – что желание «обращать внимание на общение душ» может быть признаком безумия.
Элиза воткнула иглу в шитье.
– Мистер По, не могли бы вы меня просветить? Боюсь, я не очень разбираюсь в таких материях. Мой день наполнен банальными вещами: разбитые коленки, режущиеся зубки, пчелиные укусы.
Мне эгоистично не хотелось, чтоб он отвечал. Я предпочла бы, чтобы лишь у меня была привилегия понимать его самые сокровенные идеи.
Мистер По словно бы прочел мои мысли.
– Банальные вещи, – сказал он Элизе, – заслуживают ничуть не меньше внимания, чем возвышенные материи. – Он полез в карман, извлек оттуда пачку писем и протянул мне: – Это вам.
– Мне?
– От ваших поклонниц. Вы были правы – дамы, мои читательницы, действительно оценили то, как вы высекли в своем стихотворении некоего высокомерного джентльмена. Мои поздравления.
Я развернула письма веером, чтобы пересчитать их.
– Их девять, а ведь стихотворение только что опубликовано. – Он нагнулся, протянул руку и вытащил из-под стула котенка, носящего его имя. – За то время, пока я работаю в «Джорнал», еще ни одно стихотворение не вызывало такого воодушевления.
Я задалась вопросом, почему он не отдал мне письма, когда мы ездили в дагеротипическую мастерскую. Не могли же все они прийти только после обеда? Быть может, он не хотел, чтоб его жена видела эти письма?
– Благодарю вас.
– Это я вас благодарю за то, что отдали стихи в «Джорнал». Надеюсь, вы станете и впредь так поступать. Особенно после моей просьбы придержать вашу статью для «Трибьюн».
Я увидела, как удивлена Элиза, и объяснила:
– Я не буду писать о мистере По и его супруге.
– О, нет, – запротестовала Элиза, – я так предвкушала эту статью.
– Талант миссис Осгуд лучше обратить в поэтическое русло, – сказал мистер По, поднимая котенка. – Кажется, эта кошка мне знакома.
– Вы же слышали, как дети ее зовут? – спросил мистер Бартлетт. – По.
Мистер По улыбнулся:
– Она несколько лучше оригинала.
Элиза по-прежнему хмурилась.
– Элиза, ты уже сказала мисс Фуллер? Не могу представить себе, чтобы она легко к этому отнеслась.
– Напишу ей на неделе, – сказала я.
Тон мистера По стал более официальным:
– Миссис Осгуд, я желал бы предложить вам аванс за последующие стихи, чтобы компенсировать потери за ненаписанную статью.
– Возможно, мистер По, – сказал мистер Бартлетт, – вам следует обсудить это с ее мужем.
Меня кольнула обида.
– Спрашивать Сэмюэля нет нужды. Ему все равно.
Мистер По отпустил котенка.
– У меня создалось впечатление, что миссис Осгуд принимает решения самостоятельно.
Золотистые брови мистера Бартлетта приподнялись, выражая несогласие.
– Полагаю, она обсуждает с супругом и деловые, и личные вопросы. Миссис Осгуд – замужняя женщина, знаете ли.
– А раз так, – сказала я напряженным голосом, – мои желания перестают учитываться?
– Это закон, миссис Осгуд, – сказал мистер Бартлетт.
– Я – не собственность Сэмюэля.
– Юридически, – сказал мистер Бартлетт, – собственность.
– О, Рассел, – вмешалась Элиза, – это так мрачно звучит.
– Таковы факты, – пожал плечами мистер Бартлетт.
– Так что же, в отсутствие «собственника» я не могу принимать никаких решений? – Не дожидаясь, пока мистер Бартлетт разозлит меня еще сильнее, я поднялась. – Прошу меня извинить, но мне нужно немного пройтись.
Я вышла, не озаботившись тем, чтобы надеть шляпу, и была уже почти у баптистской церкви, когда меня нагнал мистер По.
– Вам не следовало так убегать, – холодно сказал он, – создалось впечатление, что вы расстроены.
– Я действительно расстроена.
Свернув за угол, я пошла вдоль железной ограды кладбища. Смолистый запах растущих там сосен смешивался с вонью гниющих отбросов. Мимо прогрохотала карета, почти невидимая в слабом бледном свете полумесяца луны – ближайший фонарь стоял на Вашингтон-сквер в квартале отсюда.
– Если уж ваши лучшие друзья ждут от вас чего-то дурного и безнравственного, – раздался позади меня голос мистер По, – что же скажут ваши враги, получив ту же самую информацию?
В конюшне на противоположной стороне улицы залаял было пес, но после резкого окрика мистера По замолчал. Я шла и шла, пока не добралась до парка. Тут я резко обернулась, чтобы взглянуть мистеру По в лицо, и мои юбки издали сердитый свистящий звук.
– У меня нет врагов.
– Зато они есть у меня. А раз вы со мной, они становятся также и вашими.
– А я с вами? Или я всего лишь жалкая, оголодавшая без любви замужняя женщина, которая чересчур остро реагирует на поцелуи и страстные взгляды?
Он тихо сказал:
– Тебе известно, что ты для меня значишь.
Навстречу по тротуару шел человек, и я отвернулась, ожидая, пока он минует нас.
– Я не знаю, кто мы есть. Возможно, мы «дурные и безнравственные», как вы изволили выразиться.
– Я не должен был так говорить. – В свете фонаря я видела возбуждение в его оправленных темным глазах. Мы стояли довольно близко друг к другу, и я могла ощущать его мускусный запах. – Я не знал, что вас так сильно волнуют условности.
– Я должна беспокоиться не только о себе. Как насчет моих дочерей? И вашей жены?
Из университетского здания ниже по улице появились еще два господина, и нам пришлось замолчать, пока они не уйдут достаточно далеко, чтобы не слышать нашего разговора.
– Если бы только я не был женат! – воскликнул мистер По.
– Но вы женаты.
– Я женился на Виргинии, когда ей было тринадцать.
– Я знаю. Но вам-то было не тринадцать.
– Нет. Мне было двадцать шесть. Вы правы, в этом возрасте пора уже что-то соображать. Но в ту пору Виргиния была куда взрослее меня. – Он замолчал. Ветер что-то шептал в ветвях парковых деревьев. Когда мистер По продолжил, его голос звучал низко и настойчиво: – В то время в моей жизни царило отчаяние. Я был слишком беден, чтоб оставаться в армии, а человек, который был мне вместо отца, отказал мне от дома. Я мнил себя писателем, но не мог подтвердить это ничем, кроме ребяческой эпической поэмы, опубликованной, когда мне было четырнадцать. «Аль-Аарааф» – даже название у нее было глупым. Виргиния и тетя Мадди дали мне стабильность. Лишь они уважали меня, больше никто. Я был одинок и уязвим.
– Но вы женились на ней.
– Этот брак был не столько союзом ответственных взрослых людей, сколько скоропалительной попыткой двух перепуганных детей обрести уверенность в будущем. Виргиния была так же бедна, как и я… нет, даже беднее. Источником средств для Мадди было шитье да пенсия военной вдовы ее парализованной матери, но этих денег не хватало. Семья отчаянно нуждалась. Мне очень понравилось выглядеть героем в глазах тех, кто еще беднее и слабее. Проблема заключается в том, что я вырос, а Виргиния – нет.
– Она еще молода.
– Ей почти двадцать три.
– Она больна.
Он устремил на меня взор.
– Ее кашель, – пояснила я. – Она поправляется?
Мне было слышно его дыхание. Наконец он сказал:
– Клянусь, она не хочет, чтоб ей стало лучше. Каждый ее приступ – это обвинение: я не отвез ее на Барбадос дышать воздухом, я не нашел ей хорошего врача, я не купил для нее дом, где не холодно зимой.
– Я думала, она очень гордится вами.
Он издал невеселый смешок:
– Она – как костюм, который перестал на мне сидеть. Жмет, стесняет и придает глупый вид.
– Но ее мать утверждает, что вы с женой очень похожи.
Он перестал дышать и в конце концов выпалил:
– Вот так много она знает.
– Мы должны это прекратить.
– Я – не собственность Виргинии, – злобно сказал он. – Разве ваш муж вами владеет?
– Если и так, он не слишком-то заботится о своей собственности.
– В таком случае он дурак.
Мы двинулись вдоль парковой ограды. К холодному вечернему воздуху тут примешивался землистый аромат молодой поросли. Чего я ждала? Обещания, что он бросит жену? Такое развитие событий возможно лишь в фантазиях. Реальная жизнь не так проста.
Мы подошли ко входу в парк. Хотя было темно – слишком темно, чтобы мужчина мог прогуливаться с женщиной, не являющейся его женой, – мы молча прошли сквозь железные арочные ворота. Сознавая принятое нами безмолвное решение, я продолжала идти рядом с мистером По, и нас скрыли древние вязы, которые росли здесь, еще когда эта земля была частью бедняцкого захоронения. В наш личный темный Эдем вторгались лишь клацанье копыт по брусчатке где-то в окрестностях парка, долетающая издалека мелодия, которую выводила скрипка, да изредка непонятные крики.
Мы остановились под спящим деревом-великаном, и мистер По осторожно, кончиком пальца приподнял мой подбородок. Даже в темноте я чувствовала, как улыбаются его глаза. Он нежно поцеловал меня, и я ощутила, как отдается ему моя душа.
Неподалеку раздались голоса. Мы застыли, прислушиваясь. Когда мимо прошла компания молодых людей – ирландских хулиганов, судя по их произношению, – он развернул меня спиной, притянул к себе, и я почувствовала, что таю от прикосновения его тела.
– Видишь светящееся окно на третьем этаже? – спросил мистер По. Его теплое дыхание щекотало мне ухо.
Сквозь кроны деревьев мне были видны залитые лунным светом очертания готических башен Нью-Йоркского университета. Я едва могла думать об этом, пока тело поэта прижималось к моему. Я чувствовала исходящую от его рук упругую силу.
– Да.
– Это комнаты Сэмюэла Морзе.[54]
Я глубоко вздохнула. Разговаривать не хотелось, ведь каждый миг, проведенный нами вместе, был драгоценным, и опасным, и, возможно, последним.
– Ты, может быть, знаешь о нем благодаря телеграфу, но до этого он был художником.
Он говорил, прижавшись к моей спине, и я смаковала вибрацию его голоса.
– Несколько лет назад он работал в Нью-Йорке над уникальным заказом – писал портрет героя войны за независимость – маркиза де Лафайета.