Одна мысль засела у меня в голове. Уж слишком все гладко сходилось, чтобы быть правдой. Все-таки тогда, в комиссариате, старый прохвост немного колебался, прежде чем опознал Пат. А потом ему захотелось попасть в газеты… И его жена, наверно, точно такая же.
«Но потом, еще раз все вспомнив, пришли к выводу, что это была совершенно точно она. Родинку у нее на щеке ни с какой другой не спутаешь…»
И еще они угощали кофе и пирожными полицейского, дежурившего возле квартиры Кери. Они делали все, чтобы быть в курсе дела. Зачем?
Я почувствовал, что начинаю догадываться.
Когда я спросил у Пат, что она делала с зеленым домашним платьем, она мне ответила:
«Я его отдала. Да, теперь я вспомнила — пришла женщина и сказала, что собирает вещи для бедных. Я отдала ей это платье и некоторые другие вещи. Они мне были не нужны.
— Это была мисс Велл?
— Нет, не она. Очень приятная, совсем седая старушка…»
У миссис Свенсон седые волосы и очень приятный вид.
Я обернул вокруг бедер полотенце и, шлепая босыми ногами, отправился в ту кабинку, где стоял телефон. Я набрал номер Абе Фитцеля.
Трубку подняли почти сразу же:
— Миссис Фитцель слушает.
— Это Герман, Ширли.
— Просто великолепно, что ты позвонил! — воскликнула она. — Я так рада, что ты позвонил! Герман, здорово, что ты пытаешься спасти Пат. Тот пройдоха, к которому она ходила на квартиру, лучшего не заслужил. Он, конечно же, вколол ей наркотики. Я не верю, что Пат могла сделать что-то подобное!
Я спросил, откуда она все это знает.
— Она просто молилась на тебя, Герман. Ты был для нее всем. И она была очень счастлива! Поверь, я знаю, поскольку мы подруги, а женщины многое рассказывают друг другу. У нее никогда не было и не могло быть другого мужчины, кроме тебя, Герман!
Я проглотил застрявший в горле комок.
— Ширли, я тебя просто обожаю, и, если мне удастся выкарабкаться из этого дерьма, пришлю тебе букет орхидей. Кстати, твой муж дома? — Я почувствовал, что настроение мое улучшилось.
— Нет, его нет. Он, кажется, поехал что-то узнать насчет Peгa Хенсона.
— Это хорошо. Если Абе позвонит, скажи ему, чтобы он хорошенько разузнал о Свенсонах. Они живут этажом ниже Кери. У меня появилась очень забавная мысль… Скажи Абе, пусть узнает в полиции нравов, не числится ли за ними что-нибудь…
— Да, я передам ему это, как только он мне позвонит.
Положив трубку, я вернулся в свою кабинку.
Теперь мне предстояло вспомнить все что можно о прошлом Пат.
К сожалению, помнил я не так уж много.
Ее прадед, Дэниэль Еган, поселился в Бруклине через несколько лет после того, как кончилась война Севера и Юга. Он был крупным землевладельцем. Около тысяча девятисотого года стал заметной фигурой в Нью-Йорке, но вскоре спился и спустил девять десятых своего состояния.
Пат мне часто говорила; «Если бы прадед занимался делом, а не валял дурака, у Еганов и сейчас было бы полно денег».
Но все получилось по-другому.
Отцу Пат осталось небольшое наследство. Ее мать окончила колледж и приехала в Бруклин из Денвера. Было это во время первой мировой войны. Из родственников со стороны матери у Пат была лишь кузина, которую она никогда не видела.
Они обменивались открытками на Рождество.
Я обнаружил, что вспотел, и вытер лицо полотенцем.
Получается, что я знал о прошлом Пат не так уж мало.
Пат часто говорила, что очень похожа на мать, за исключением цвета волос, который унаследовала от отца. Мать ее была блондинкой.
Кузина, теперь я вспомнил, что ее звали Ирис, была примерно одного возраста с Пат. А Гордоно, где она проживала, не так уж далеко от Денвера.
Я хлебнул еще бурбона.
Отец Пат обанкротился во время великой депрессии, в двадцать девятом. Тогда ей было всего четыре года. В этом же году ее отец и мать погибли в авиационной катастрофе, а ее поместили в пансион для сирот.
Пансион содержался на пожертвования, но его директор, скотина по кличке Плешивый Парк — так его прозвали воспитанники, — заставлял своих подопечных работать не меньше негров на плантациях. Когда Пат исполнилось шестнадцать лет, этот старый козел начал делать ей намеки определенного характера. Тогда она убежала.
Одна из бывших подруг по пансиону приютила ее на время и помогла устроиться на работу. Именно в этот момент на сцене появился я, собственной персоной.
Я встал и оделся.
Нет, проводить здесь всю оставшуюся жизнь я не собирался. Меня искала целая куча очень умных полицейских. Они сейчас стучат во множество дверей, нажимают кнопки звонков и опрашивают всех, кто меня хоть немного знает. Через некоторое время они обязательно появятся у Хаима.
Пока меня не поймали, надо во что бы то ни стало повидать Плешивого Парка и просмотреть все сохранившиеся у него документы о Пат и ее родственниках.
Я сунул револьвер в кобуру, раздвинул зеленые занавески и сразу же увидел спешащего к моей кабинке Хаима. Бросив взгляд на его лицо, я все понял. Те, кто за мной гнался, похоже, были близки.
Испуганно оглядываясь, Хаим прошептал:
— Уходите через черный ход. Быстрее. Двое уже вошли в заведение, и мне кажется, они здесь не для того, чтобы помыться.
XV
Пансион для сирот помещался в большом кирпичном доме. Пат показывала его, когда мы проезжали мимо на машине.
— Только взгляну на него, и у меня по коже пробегают мурашки, — однажды сказала она мне. — А что касается Плешивого… о нем лучше не говорить. Честно сказать, мне просто жутко повезло, что я вовремя удрала из этого пансиона.
В розовом свете зари он выглядел не так уж и неприятно.
Я стоял и смотрел на него, а потом послышался приглушенный звон будильника, и в одном из окон первого этажа загорелся свет. Я вышел из-за дерева, за которым прятался, и, миновав чахлый газон, пошел вокруг дома.
Дверь в котельную была закрыта, но окно оказалось не заперто. Проскользнув через него, я спрыгнул на цементный пол. Пахло здесь не очень хорошо, а пол был грязным.
Это был самый настоящий сиротский приют. Сиротам, как правило, суют что подешевле да похуже и не забывают предупредить, чтобы не смели жаловаться.
Пат рассказывала мне, как это делается. А также о том, что Плешивый Парк получал огромное удовольствие, подсматривая за старшими девочками, когда они мылись в бане.
Я нашел лестницу и стал подниматься.
Вот уже слышны детские голоса, только в них мало радости. Еще бы, если учесть, как им живется.
Вскоре я оказался в длинном, тускло освещенном коридоре. Закрывая дверь на лестницу, я увидел девочку лет пятнадцати. Она шла по коридору, заплетая косу. Возможно, это была еще одна Пат, мечтающая убежать. Я спросил у девочки, где можно видеть мистера Парка. В голосе ее совсем не чувствовалось детской непосредственности и живости.
— Не знаю, мистер. Возможно, старый козел уже в часовне, а может, еще спит.
Она пошла дальше по коридору, а я посмотрел ей вслед.
В этот момент послышался звон колокола, и детские голоса стихли.
Я понял, что чувствовала Пат. Мне даже стало несколько жутко. Господи, да быть в этом заведении все равно что отбывать заключение в тюрьме!
Они все делают по колоколу. Встают, едят, молятся — и так все дни напролет. Кроме того, если им уже достаточно лет и к тому же они хороши собой, нужно терпеть приставания плешивого старика.
Я пошел по коридору и вскоре увидел дверь с табличкой: «Мистер Ивар Парк, директор».
Я открыл дверь и неторопливо вошел.
В комнате стоял большой, покрытый зеленым сукном стол и с дюжину жестких кресел. В комнате никого не было, из нее вели две двери. Я открыл одну и обнаружил что-то вроде зала заседаний, посредине которого стоял длинный стол. Закрыв дверь, я посмотрел на стоявшие у стены полки с ящиками, помеченными буквами алфавита.
Документы на Патрицию должны находиться в ящике с буквой «Е», если они вообще есть. Я хотел открыть ящик, но он оказался заперт.
Я подошел к одной из дверей и прислушался. Из-за нее доносился характерный звук скользящей по подбородку бритвы. Я открыл дверь и вошел в комнату. В дальнем ее конце, возле раковины, брился плешивый мужчина лет шестидесяти.
С первого взгляда этот Парк не вызвал у меня никакой симпатии. Я у него, похоже, тоже. Может, это произошло потому, что, увидев меня, он от неожиданности порезался.
Опустив бритву, Парк сказал:
— Не знаю, кто вы и что вам нужно, но прошу немедленно покинуть помещение.
Я закрыл дверь и привалился к ней спиной:
— Вы мистер Ивар Парк?
Он приложил губку к порезу:
— Да, а вы, собственно, кто такой?
— Герман Стон, муж Патриции Еган.
Похоже, это имя ему ничего не сказало:
— Кто, говорите?
— Я муж Патриции Стон.
Парк снова стал бриться:
— Ах, да! Патриция Еган!
Растительности на лице было так мало, что мне захотелось выхватить бритву и слегка помочь ему с бритьем.
— Эта девица не ценила добра, которое для нее делали. Она убежала, кажется, в сороковом году? Стоп, это та, о которой пишут во всех газетах? Она еще убила своего любовника. — Он бросил на меня заинтересованный взгляд: — И вы сказали, что вас зовут…
— Совершенно верно. Герман Стон.
Парк быстро сложил бритву и сунул ее в карман.
— Боже мой, тот самый! Вы убили человека. Надо сказать, Патриция Еган выбрала себе достойную пару. — Прополоскав губку, он вытер с лица остатки мыла. — Ну, так что вам от меня нужно?
Он был не только плешив. Он обладал розовыми щечками и чрезвычайно глупым лицом и, как мне показалось, немного смахивал на Санта Клауса.
Вздохнув, я вынул револьвер.
— Мне нужны сведения.
— О чем?
— Для начала о Реге Хенсоне. Мне кажется, именно он подставил и Пат, и меня. Наверняка он приходил к вам, чтобы узнать о Пат все, что возможно. А поскольку вы грязный негодяй и к тому же невероятно жадны, то за соответствующее вознаграждение предоставили ему все, что он хотел.