Джо не шелохнулась, чувствуя, как к щекам приливает кровь. Лица гостей за столом расплывались, словно смотришь на них со дна озера. Единственный звук, который она слышала, – стук собственного сердца.
– Ну ты и стерва, – наконец проговорила Джо.
Барбара Симоно задохнулась. Бэббе что-то резко выкрикнула на идише.
– Ну-ка хватит! – проревел Генри Шешевски. – Довольно!
Сара задрала подбородок.
– А знаешь, кто ты? Думаешь, я ничего не замечаю? – Сара понизила голос до шепота, тихого и зловещего. – Думаешь, я не знаю про тебя и твою подружку? Ты – ненормальная!
Джо словно бросили в ледяную реку. Сердце забилось так сильно, что она не слышала ничего, кроме пульсирующей крови в ушах. Мысли кружились вихрем. Что ее мать знает? Что она видела? Неужели братья Линетт наябедничали родителям, Боббеки позвонили Саре и все рассказали? Или мать просто бьет наугад, смешивая догадки и подозрения, и выдает худший вариант? Только вот, подумала Джо, худший вариант и есть правда. С ней действительно что-то не так. Она ущербная, изломанная, ненормальная, как выразилась мать. Ей уже никогда не исправиться!
Джо развернулась и побежала, только на этот раз бросилась не к окну, а к парадной двери. Ключи от машины лежали на комоде. Она схватила их, прыгнула за руль и с ревом вылетела на дорогу, дав задний ход, со скоростью пятьдесят миль в час пронеслась по аллее Эвергрин и свернула на Десятое шоссе. По нему можно было добраться до автомагистрали I-75, ведущей к Виндзорскому тоннелю под озером Эри. По этому тоннелю Джо ездила с отцом, и он поручал ей следить, когда появится линия, разделяющая США и Канаду. Она всегда задерживала дыхание, надеясь, что почувствует разницу, очутившись на другой стороне. Разумеется, никакой разницы не ощущалось.
Джо неслась сквозь темноту ноября, и дыхание вырывалось белыми облачками, нога давила на газ, руки крепко сжимали руль. Добравшись до Амбассадор-Бридж-стрит, она свернула на обочину прямо перед въездом в тоннель. И долго сидела под светом фонаря, облокотившись на руль и прижав к глазам кулаки. Можно уехать в Канаду, добраться до самых северных регионов, туда, где кончается земля, и это ничего не изменит. Линетт все равно ее бросит. Мать никогда ее не полюбит. Отца уже не вернуть.
Джо открыла дверцу и шагнула в темноту. Пальто она не надела, и прибрежный ветер вмиг пронзил холодом тонкую ткань платья. Мимо проносились машины, в которых ехали счастливые семьи: отцы за рулем, рядом матери с остатками праздничного ужина, завернутыми в пищевую пленку, на заднем сиденье – объевшиеся пирогов со взбитыми сливками младшие братья, рядом – их сестры-подростки, прикрывшие глаза и мечтающие о мальчиках, как и положено всем девочкам.
У Джо перехватило дыхание. Ей вспомнилось, как отец водил ее на матч «Тигров», как жестом фокусника достал из-за спины ее любимую бейсбольную перчатку. Он гладил Джо по голове, называл ее «приятель», и ей так хотелось уехать с ним вдвоем далеко-далеко – туда, где им обоим будет хорошо…
– Папа! – прошептала Джо. Никто не ответил. Ветер трепал волосы, обжигал холодом лицо, замораживая текущие слезы. Машины беззаботно неслись мимо, не останавливаясь и даже не замедляя ход.
Джо стояла, пока совсем не замерзла на ветру, пока лицо и пальцы не онемели от холода. Вернувшись в машину, она прижалась щекой к обивке сиденья, надеясь уловить запах отца, его накрахмаленных рубашек и одеколона Bay Rum, но пахло лишь Сариным лаком для волос и духами. Джо ревела до рези в глазах. «Я там не останусь, – думала она. – Я буду читать, и я буду писать. Я найду девушку, которой хватит смелости меня любить, и стану жить так, как хочу, и, Бог свидетель, я больше никогда даже не притронусь к желе!»
При мысли о желе она рассмеялась, потом стала хохотать и плакать одновременно, издавая странные икающие звуки, и боль утраты была столь же остра, как будто отец умер только вчера. Джо плакала, пока слезы не иссякли, пока не осталась лишь пустота, а когда слезы кончились, достала из бардачка упаковку салфеток, вытерла лицо и высморкалась. Наконец она отправилась домой, потому что больше деваться было некуда.
Казалось, с момента ссоры прошла целая ночь, однако Сара ударила ее по лицу всего час назад. Передняя дверь была не заперта, стол все еще накрыт, свечи горели, в доме витали ароматы Дня благодарения, но гости уже ушли. Сара сидела в гостиной на диване. Туфли она сняла, оставшись в нарядной блузке и юбке.
– Бетти, – окликнула она, – поставь пирог в духовку, пожалуйста, и подогрей подливку.
Джо сглотнула комок в горле.
– Привет, мам.
Мать подняла голову. Злость ушла, и теперь она выглядела маленькой, щуплой и бледной.
– Ты голодна? – спросила Сара, словно Джо только что вернулась из школы или с тренировки по баскетболу.
Джо не знала, что сказать. За всю жизнь Сара редко бывала с ней ласкова, и ей с избытком хватило бы пальцев на одной руке, чтобы пересчитать такие моменты. Сара не могла выдавить из себя слов любви, не могла найти время для баскетбольного матча дочери, избегала называть ее по имени. Мать считала ее ненормальной, причем довольно давно. Зато ей хватало духу спросить, голодна ли Джо, и положить ей что-нибудь на тарелку. Отец любил ее совсем иначе, чем мать, но лучше уж такие проявления материнских чувств, чем никаких. Многим повезло в жизни еще меньше, чем Джо.
Бетти поставила на стол корзинку с булочками.
– Хочешь взбитых сливок?
Джо взяла сестру за руку.
– Прости меня… – прошептала она. Горло сжалось, глаза снова наполнились слезами.
Бетти стиснула ее руку и ушла в кухню за сливками и пирогом. Сара вручила Джо тарелку с индейкой, начинкой и подливкой, затем положила на блюдце тыквенного пирога. Джо поняла, что ей дают шанс оправдаться, разъяснить недоразумение и сказать: «Линетт и я просто друзья», «Я – вполне нормальная» или «Не волнуйся, мне нравятся мальчики, просто я еще не встретила подходящего парня». Однако Джо ничего подобного не сказала. Вместо этого она выпрямилась, вытерла нос салфеткой и заявила:
– Наверное, я не такая, как все. По-моему, быть не такой, как все – еще не самое худшее! – Конечно, ей хотелось сказать более открыто, к примеру: «Мама, мне нравятся девочки, и я никогда не выйду замуж», однако и это было неплохо – раньше она о таком даже мечтать не отваживалась.
Стало очень тихо. Наконец Бетти откусила пирог. Сара плеснула себе вина и внимательно посмотрела на Джо. На ее лице не было гнева, только недоумение, словно Джо – удравшее из зверинца животное, нелепое, неуклюжее создание вроде страуса или жирафа, которое согнулось в три погибели, пролезло в парадную дверь и подсело к столу и Сара не знает, чем его накормить или как от него избавиться.
– Ты считаешь меня стервой, – наконец проговорила Сара. – А ведь я всего лишь хочу, чтобы ты была счастлива. Я хочу, чтобы ты нашла мужчину, который полюбит тебя так, как твой отец любил меня. Я хочу, чтобы у тебя были дети. И нормальная, обычная жизнь.
– Может, я и не хочу такой жизни, – сказала Джо.
– Ничего ты не понимаешь! Быть не такой, как все, тяжело… – Сара отвернулась к окну, выходившему на улицу.
Джо задумалась, не имеет ли Сара в виду своих родителей. Ее мать всегда стремилась не выделяться, иметь настоящую американскую семью, все члены которой выглядят, говорят и ведут себя как обычные люди.
– Ну, – проговорила Джо, – видимо, мне предстоит это выяснить.
– Похоже на то, – ответила Сара, пытаясь улыбнуться, и оглядела дочерей.
Мягкое освещение подчеркивало ладную фигурку Бетти, ее гладкую кожу и блестящие волосы. Сара выглядела задумчивой и печальной. Джо подозревала, что эта ссора – последняя. Они с матерью сказали друг другу правду, и теперь их отношения должны стать проще. В воздухе пахло уксусом, корицей и гвоздикой, свежими булочками и вином Генри Шешевски.
– Знай наших! – проговорила Джо. – Женщины семейства Кауфман нигде не пропадут!
– Все у нас будет хорошо, мама, – успокоила ее Бетти.
Джо кивнула и взяла сестру за руку, повторив за ней:
– Все у нас будет хорошо!
Часть вторая
1962. Бетти
– Хороших выходных, Бет! – крикнула миссис Миллер, когда Бетти шла по коридору школы Беллвуд.
– Вам тоже!
Учительница по прозвищу Киллер-Миллер вела у десятых классов углубленный английский.
– Пока, Бетти! – хором пропели три девятиклассницы из группы поддержки, сидевшие на невысокой каменной ограде перед школой.
Бетти помахала им и зашагала через парковку – волосы развеваются, юбка хлопает по коленям. Она собиралась провести выходные у сестры в Энн-Арборе. С собой у нее была клетчатая сумка, в которую она уложила пижаму, зубную щетку и крем для лица, бриджи и блузку, и, конечно, свое самое нарядное платье – из тафты, без рукавов, белое в синий цветочек, и повязку на голову в тон. Лиф плотно облегал тонкую талию, пышная юбка прикрывала бедра.
Джо предложила встретить ее на вокзале, но Бетти хотела пройтись по кампусу в одиночку. Пасмурным октябрьским днем она сошла с поезда и направилась в гору, влившись в поток студентов, наводнивший двор кампуса. Мичиганский университет был велик даже по сравнению с государственными школами – в нем училось более сорока тысяч студентов, поэтому заблудиться там ничего не стоило. Бетти шагала, глазея на громадные корпуса из красного кирпича и темно-коричневого песчаника, многие из которых заросли плющом, а иные простирались на целый квартал. По пути Бетти украдкой поглядывала на студентов. Большинство девушек одевались так же, как и она, носили юбки или брюки до колен, кардиганы и джемперы из одинаковой шерсти, платья из двухстороннего трикотажа и блузки Ship’n Shore, красили губы и делали начесы, укладывая волосы в пышные прически. Иногда Бетти попадались студентки в длинных платьях, напоминавшие о женщинах времен покорения Дикого Запада, которые пересекали прерии в крытых фургонах, или девушки в свободных джинсах и толстовках, без малейшего намека на макияж, носившие волосы распущенными. У нескольких темнокожих – и у юношей, и у девушек – прически напоминали пышные меховые короны, один из них прикрепил к пиджаку значок «США, вон из Вьетнама!». Проходя мимо студента с прямыми черными волосами, такими длинными, что они путались с его бородой, свисавшей на грудь, Бетти изумленно вытаращилась, а парень кивнул ей и показал два растопыренных пальца – латинскую букву