Даже в таком огромном университете, как Мичиганский, вероятность того, что пути большинства студентов пересекутся, достаточно велика. С однокурсниками можно встретиться на лекциях, во дворе кампуса, в студенческом клубе или на стадионе во время футбольного матча. Поэтому Джо видела Шелли Финкельбайн трижды и точно знала, кто она такая, еще до того, как они впервые заговорили друг с другом.
Сначала Джо увидела ее на первом курсе – на «Введении в философию». Джо села в центре аудитории, профессор Гласс начал лекцию, и тут дверь распахнулась. Стройная темноволосая девушка с невероятно бледной кожей и светлыми глазами, обрамленными густыми ресницами, торопливо вошла и направилась к заднему ряду, оставляя за собой шлейф свежего цветочного аромата. «Простите, извините, прошу прощения», – бормотала она, пробираясь к свободному месту, сбрасывая с плеч дорогой плащ и небрежно опуская его на соседний стул. Длинные волосы студентки были собраны впереди в высокую прическу, сзади свисали свободно.
Профессор Гласс удивленно поднял кустистые брови.
– А вы у нас кто? – спросил профессор.
Раздались смешки.
– Шелли Финкельбайн, – ответила Шелли. Голос у нее был низкий и уверенный, и если профессор ожидал, что она смутится или начнет извиняться, то его ждало разочарование.
После короткой заминки он вернулся к рассказу о мыслителях античности. Темноволосая голова Шелли склонилась над блокнотом. Джо заставила себя отвернуться и сосредоточилась на записях. Два дня спустя на том же предмете Шелли не показалась, на следующей неделе тоже, и Джо предположила, что та решила больше не ходить.
Во второй раз она увидела Шелли на сцене – на вершине фанерной башни в роли Джульетты в спектакле «Ромео и Джульетта» в постановке «МУШКЕТа», университетской театральной труппы. Как объяснила Рейчел Бернбах, аббревиатура расшифровывалась как Мичиганская университетская школа музыки, театра и танца, которая до пятьдесят шестого года была исключительно мужским коллективом и называлась просто Школа оперной музыки. Сперва Джо не узнала Шелли в длинном белокуром парике, потом заметила знакомый изгиб скул и контраст между бледной кожей и темными бровями.
– Отринь отца да имя измени, а если нет, меня женою сделай, чтоб Капулетти больше мне не быть, – продекламировала она тем же притягательно низким голосом, которым ответила профессору.
Джо не понимала, то ли Шелли действительно хорошая актриса, то ли просто в ее вкусе, но оторвать глаз от сцены не могла долго.
– Она – богачка, – сообщила Рейчел, подруга-активистка из организации «Студенты за демократическое общество», с которой Джо пошла смотреть пьесу. Когда Джо описала появление Шелли на единственной лекции по философии, Рейчел кивнула и заметила: – Вполне в ее духе. Я слышала, что она меняла специальность раза четыре. – Рейчел знала про нее много историй: как Шелли заявилась в колледж Энн-Арбор на красном кабриолете Volkswagen Karmann Ghia с золотой именной табличкой на водительской дверце, как сожгла мотор, не зная, что в нем надо менять масло. Джо, отец которой буквально пылинки сдувал со своих машин, поморщилась, и Рейчел кивнула. – Я слышала, предки просто взяли и купили ей новое авто. – Джо узнала, что Шелли была единственной девушкой, участвующей в еженедельной игре в покер в Sigma Alpha Mu, студенческом братстве, и чаще выигрывала, чем проигрывала, а еще встречалась с президентом братства и бросила его ради тридцатидвухлетнего синоптика, ведущего прогноз погоды на местном канале.
– Она по-прежнему с ним? – разочарованно спросила Джо.
Рейчел невольно поморщилась.
– Всякое говорят, – неопределенно заметила она, не желая вдаваться в подробности.
В третий раз Джо увидела Шелли Финкельбайн месяц спустя на первой полосе университетской газеты Michigan Daily. Ничем не примечательный заголовок гласил: «Декан по студенческим вопросам разъясняет правила внутреннего распорядка», зато фотография бросалась в глаза сразу. Декан в очках «кошачьи глазки» и с нелепой челкой а-ля мамаша Эйзенхауэр сидит за столом с мрачным видом. Перед ней стоит Шелли Финкельбайн – рот перекошен, рука с указательным пальцем вытянута. «Мисс Финкельбайн, второкурсница, проживает в женском пансионе за пределами кампуса». «Когда комендант отказалась впустить возлюбленного мисс Финкельбайн, негра, в ее комнату, мисс Финкельбайн обратилась за разъяснениями к декану». Та объяснила Шелли, что хозяева пансионов вправе устанавливать собственные правила. Шелли заявила, что они обязаны придерживаться единых для всех общежитий правил.
Джо дочитала статью до конца, затем внимательно рассмотрела черно-белую фотографию. Несмотря на открытый рот и искаженное в крике лицо, Шелли Финкельбайн выглядела восхитительно. Прелестная и политически грамотная девушка. Не то что Линетт – хорошенькая, недалекая, прячущая голову в песок глупышка, которой и дела нет до происходящего за пределами ее тесного мирка.
В пятницу в конце ноября Джо сидела на лекции по антропологии, вполуха слушая лектора и размышляя о планах на выходные. Профессор Фляйс стоял перед классом, ожидая ответа на вопрос о трех принципах естественного отбора, и вдруг в аудиторию вбежал студент с воплем: «Президента застрелили!»
Студенты переглянулись. Джо подумала, что речь идет о Харлане Хэтчере, президенте Мичиганского университета, но юноша, имя которого Джо так и не узнала, быстро прояснил недоразумение.
– Кеннеди! – воскликнул он. – В кортеж стрелял снайпер. Президент мертв!
«Нет, – подумала Джо. – Этого не может быть».
Только в июне, когда Джо ездила домой на выходные, она сидела в гостиной рядом с сестрой на затянутом целлофаном диване и смотрела по телевизору, как президент произносит свою речь о гражданских правах, говоря с сильным бостонским акцентом, и объявляет: «Мы выступаем за свободу во всем мире, и мы действительно верим в то, что говорим… Но можем ли мы сказать миру и, что более важно, друг другу, что эта земля свободна, если не считать негров; что у нас нет граждан второго сорта, кроме негров, что у нас нет классовой системы, нет гетто, нет господствующей расы, нет дискриминации, кроме как по отношению к неграм?»
– Как по мне, так с неграми все нормально, – заявила Сара из кухни, где гладила постельное белье.
– Нет, мама, у негров все далеко не нормально, – возразила Джо.
– Ну вот, начинается, – пробормотала Бетти.
– Я всего лишь имела в виду, что никто не станет принимать специальных законов, чтобы помочь евреям, – пояснила Сара.
– По-моему, евреям живется проще. Нас вроде никто не ввозил в эту страну в качестве личной собственности.
– Ну, может, рабами мы и не были, но с распростертыми объятиями нас тоже не встречали. Помнишь про лайнер St. Louis?
Джо кивнула. В еврейской школе им чуть ли не каждую неделю рассказывали про шесть миллионов жертв холокоста и про «Плавание обреченных» – в тысяча девятьсот тридцать девятом году США не приняли лайнер с девятьюстами еврейскими беженцами на борту, потому что правительство сочло пассажиров шпионами.
– Я ведь говорила вам, как тяжело мне пришлось в детстве. И никто не издавал никаких законов для того, чтобы помочь евреям с работой и жильем.
– Вот именно, – кивнула Джо. – Ты знаешь, каково подвергаться дискриминации. Неужели ты хочешь, чтобы от нее страдали другие?
– Я вовсе не хочу, чтобы они страдали. Я хочу, чтобы у всех были равные шансы.
– Для этого и нужны законы – дать неграм равные шансы.
– Нет, – заявила Сара, со стуком опуская утюг. – Эти законы дают им больше шансов. – Она задрала подбородок. – Негры могли бы работать до седьмого пота и тоже всего добиться! Они просто не хотят.
– Это все равно что бежать марафон, если тебя заставят стартовать на пять миль позади остальных! А если не выиграешь, значит, плохо старался. Неужели ты не видишь: все устроено так, чтобы негры не смогли вырваться вперед?
Сара встряхнула последний пододеяльник и начала его аккуратно складывать.
– Я вижу, что Штейны продали свой дом Джонсонам. И теперь наш дом стоит на десять тысяч долларов меньше, чем прежде. Вот что я вижу! – Сара ушла в свою комнату, хлопнув дверью.
– Мертв?! – повторила Джо.
Девушка за задней партой, Норма Тестер, заплакала.
– Все свободны. – Голос профессора Фляйса, обычно вещавшего громким басом, стал едва слышен.
Джо вышла во двор кампуса, где царило мрачное молчание, пробралась свозь толпу всхлипывающих однокурсников, разыскивая телевизор. В клубе студенты плотно обступили все экраны, и за их спинами было ничего не разглядеть.
– Неужели правда? – спросила Джо, и кудрявый парень перед ней кивнул:
– Кронкайт[8] только что подтвердил…
– Бедная его жена! – воскликнул кто-то, а другой голос добавил:
– Она ведь только что потеряла ребенка…
– Наверное, я сплю, – вполголоса проговорила Джо. На нее накатывало оцепенение, сдавившее грудь, как во время худших ссор с матерью. Девушки вокруг рыдали, юноши пожимали друг другу руки, восклицая: «Поверить не могу!», переглядывались и спрашивали с тревогой: «И что теперь будет?» Внезапно на Джо навалилась тоска, очередной приступ одиночества. «Не хочу быть одна», – подумала она, гадая, слышала ли новости Линни.
И вдруг стоявшая перед ней студентка обернулась, посмотрела на Джо и спросила знакомым низким голосом:
– Прогуляешься со мной? Мне нужно пройтись, не то взорвусь!
Джо кивнула. Она чувствовала то же самое. Девушки вместе вышли на свежий воздух.
– Я – Шелли Финкельбайн, – сообщила та, и Джо изумленно охнула. – Разве мы знакомы?
Джо покачала головой:
– Видела тебя на первом занятии в моем классе по философии.
Шелли махнула рукой, не желая вспоминать философию.
– Еще я видела тебя в «Ромео и Джульетте».
– Ой! – Шелли покраснела. – Ну ладно, хорошо, хоть не в