Долгие месяцы Шелли отказывалась принять окончательное решение. Настроение у нее менялось как погода в Энн-Арборе. Иногда она исчезала на день или на все выходные, сообщая Джо, что нужна дома – подписать бумаги, связанные с ее целевым фондом, посетить семейное мероприятие вроде свадьбы или обрезания. Иногда она молча сидела на диванчике и смотрела в окно, курила, поставив пепельницу на колено, не желая ни разговаривать, ни покидать комнату. «Прекрати на меня давить!» – резко оборвала она Джо, когда та заглянула к подруге в библиотеку. Трое или четверо студентов посмотрели на них удивленно, забыв про свои записи. Испуганная и обиженная, Джо вспыхнула и ушла к себе в общежитие, где через пару часов появилась Шелли с букетом роз, рассыпалась в извинениях и поцелуях. «Не злись, – умоляла она о прощении, – просто сейчас у меня те самые дни».
Джо знала, что у Шелли бывают ужасные менструальные боли, от которых она спасалась, прикладывая бутылку с горячей водой, пила таблетки, прописанные домашним доктором, и отлеживалась в постели, пока не пройдут спазмы. Еще у Шелли случались мигрени, и она часами лежала в темной комнате с мокрым полотенцем на глазах.
Джо любила играть в университетской команде по баскетболу и волейболу, могла часами бродить по кампусу без всякой цели. Шелли терпеть не могла ходить пешком даже по парковке, и единственные упражнения, которые она признавала, – подняться с пакетами, полными новой одежды, вверх по лестнице. Шелли звонила родителям каждую субботу по утрам и потом целый день пребывала в ужасном раздрае, металась по комнате и сквозь зубы бормотала ругательства. «Почему ты меня любишь? – спросила она у Джо после того, как всю субботу дулась и нервно курила, переживая из-за разговора с матерью. – Я тебя не стою». Джо обнимала ее и говорила, что она удивительная, забавная и невероятно сексуальная и что хочет провести с ней всю жизнь. Она расчесывала подруге слипшиеся от лака волосы, массировала плечи и шею. И наконец – наконец-то! – после многих недель обсуждений, изучения карт и путеводителей Шелли согласилась на путешествие.
В спальне Шелли свернулась калачиком, не открывая глаз.
– Еще десять минут! – пробормотала она.
Джо сдернула с нее одеяло.
– Вставай, лентяйка!
Три дня назад она попрощалась с сестрой перед тем, как та села в Vanagon Марджори Бронфман и уехала на фолк-фестиваль в Ньюпорт. В школе Бетти одевалась в клетчатые юбочки, носки с кружавчиками, кардиганы с джемперами из одинаковой шерсти и выглядела как все прочие миленькие, популярные девочки. В Мичигане она отрастила волосы ниже плеч, приоделась в длинное платье и кожаные сандалии, нацепила серьги из бисера и снова прекрасно вписалась в окружение, вплоть до остекленевшего взгляда и мундштука-защепки для сигарет с марихуаной.
Иногда Джо думала, что Бетти нравится изображать бунтарку, хотя по своей сути сестра была истинным гением конформизма и умудрялась сделать из себя самый лучший, самый стильный образчик любой версии женственности, которая в моде в текущий момент. И это, наряду с покладистым характером, позволяло надеяться, что жизнь у Бетти сложится легко. Джо испытывала одновременно и восхищение, и зависть, целуя сестру в щеку и обнимая на прощание, вдыхая исходящий от нее аромат благовоний с пачулями и марихуаны.
– Ладно, – проворчала Шелли и выбралась из кровати.
Джо расправила сбившееся белье, набросила покрывало и взбила подушки. Они покидали свою солнечную пещерку среди зеленой листвы, собираясь провести весь день дома у Шелли. Ее родители и братья уехали на север, в семейный загородный дом в Шарлевуа, слуг отпустили на обе недели отсутствия хозяев, и дом в Блумфилд-Хиллз оказался в полном распоряжении Шелли с Джо. Они решили позагорать на солнышке у бассейна (голые, надеялась Джо, чувствуя приятный озноб при мысли о том, как обнаженная Шелли выйдет из воды с мокрыми волосами) и собрать вещи для путешествия (Джо знала наверняка: Шелли захочет взять все, что у нее есть).
Джо побывала дома у Шелли на прошлом празднике Песах. Перед встречей с ее родителями она немного нервничала, боясь совершить какое-нибудь вопиющее нарушение этикета за столом, надеть не ту одежду, случайно ляпнуть про алкоголизм матери Шелли и про их с подругой отношения. Ситуацию не улучшило и то, что по мере приближения дня визита Шелли становилась все более капризной, ударяясь то в гнев, то в чрезмерную заботу. «Увидев, где я выросла, ты не станешь меня ненавидеть?» – спросила она, свернув на нужную улицу.
Интересно, чего же Шелли стыдится? Что хочет утаить? В колледже все были равны – носили одинаковые толстовки, покупали книги в университетском книжном, посещали одни и те же занятия, читали одни и те же учебники, ели одни и те же бургеры в Union, но иногда Джо приходилось признать, что их с Шелли воспитание и досуг несколько разнятся. К примеру, на шестнадцатилетие Шелли родители закатили вечеринку на триста гостей («Двести восемьдесят пять – их близкие друзья, пятнадцать – мои», – шутила Шелли) и повезли ее в Европу вместо озера Эри. Шелли буквально выросла в седле, Джо хорошо если издалека видела лошадь. Братья Шелли учились в школах-интернатах на Восточном побережье, где занимались греблей и играли в лакросс. Мать Шелли отправлялась за покупками в Париж или Нью-Йорк, а мать Джо – в универмаг Kresge’s или к мяснику.
Джо пообещала себе, что не станет глазеть на дом Шелли и не совершит ошибку, назвав его особняком («Просто дом», – резко поправила Шелли, стоило Джо оговориться), но, когда они свернули на гравийную дорожку, ничего не смогла с собой поделать. Дом в полумиле от дороги среди тщательно ухоженной рощи напоминал солидное учреждение. То ли музей, то ли общежитие в старинном английском колледже: крупное деревянно-кирпичное строение с черепичной крышей и мощеной дорожкой, ведущей к огромной парадной двери – дубовой плите с гигантским железным кольцом по центру вместо ручки.
Джо изумленно уставилась на серые, коричневые и кремовые плитки на крыше, на массивное дверное кольцо.
– А мой дом больше твоего, – протянула она, как ребенок, радуясь, что голос звучит ровно.
Дверь распахнулась, и братья Шелли, Том и Пит, бросились вниз по лестнице, запрыгали вокруг девушек, как щенки, споря, кому нести сумки Джо. Перебивая друг друга, они принялись рассказывать старшей сестре о своих успехах в лакроссе и о новой черепашке, которую Питу подарили на день рождения. Джо познакомилась с матерью Шелли, хрупкой блондинкой в настоящем костюме от Шанель, как у Жаклин Онассис. Глория выглядела почти ровесницей дочери, однако при ближайшем рассмотрении становились видны морщины вокруг глаз. Пожав ее руку, Джо заметила, что она дрожит, и макияж нанесен слегка неровно – помада выходит за контур губ, один глаз накрашен гуще, чем другой. Со слов Шелли, Джо знала, что Глория Финкельбайн лечилась в дюжине дорогих частных клиник, но нигде ей помочь не смогли. Уже в самом начале семейной жизни мать прятала бутылки с вином и водкой в своих ботинках, в карманах пальто, в лодочном сарае и в туалетных бачках, а дети отыскивали их и выливали, словно играли в популярную игру «Поход старьевщика».
– В прошлой клинике она вбила себе в голову, что если не пьет днем, то с ней все в порядке, – тихо сказала Шелли, поднимаясь на второй этаж по лестнице. – Теперь сидит, ждет и смотрит на часы. Готова поспорить, что иногда она тайком подливает себе выпивку в чай.
– Мне очень жаль.
Джо понимала, насколько неуместны ее слова. В колледже Шелли редко рассказывала о своей семье. Благодаря этому визиту Джо восполнила некоторые пробелы и теперь задавалась вопросом, не приходилось ли Шелли с братьями возвращаться со школы или с тренировки по бейсболу и находить свою мать в отключке. Интересно, насколько вечно пьющая мать хуже, чем вечно злющая мать?
– Только не надо меня жалеть! – Шелли пожала плечами. – Я давно привыкла. Здесь есть кому обо всем позаботиться. На самом деле у Глории одна обязанность – красиво выглядеть. Я убедила папу отправить Тома с Питом в интернат, чтобы держать их подальше от всего этого.
Шелли плюхнулась на кровать. Ее детская спальня на самом деле оказалась анфиладой комнат, включая личную ванную, гардеробную и диван у окна, выходящего на лужайку и озеро. Джо отчаянно жалела, что она не юноша, ведь тогда она могла бы не тревожиться из-за незапертой двери. Джо обняла бы Шелли, поцеловала и сказала, что она храбрая, находчивая, сильная и просто отличная старшая сестра.
Отец Шелли опоздал к седеру[14] и торопливо вошел в столовую уже после того, как все сели к столу. В отличие от своей безучастной и элегантной жены, Лео был низкорослый и растрепанный, с пятнами на галстуке и в лопающейся на животе рубашке. Лысый, нос похож на птичий клюв, вокруг розовой макушки развеваются седые волосы. Говорил он с сильным еврейским акцентом, напомнив Джо ее отца. Дочь он просто обожал и твердил: «Моя Шелли – девушка ученая», а Шелли улыбалась ему ласково, отмахиваясь от комплиментов. Лео энергично отодвинул стул для Джо, помог ей сесть и представил друзьям семьи, Морри и Бэв Адамс, их дочери Лие, красневшей от взглядов четырнадцатилетнего Питера, и их младшему сыну Ричарду, носившему шорты, гольфы и рубашку с крошечным галстуком-бабочкой. «Конечно же, с моей прелестной женой вы уже знакомы». Глория холодно кивнула Джо, словно видела ее впервые.
Во время застолья Глория морщилась, стоило мужу открыть рот. Из объяснений подруги Джо узнала, что Глория родилась в семье немецких евреев, прибывших в США в восьмидесятые годы прошлого века, можно сказать, евреев-аристократов, насколько это слово применимо к евреям в Америке. Лео приехал из Польши в двадцать первом году, еще подростком, после смерти родителей. Он ни слова не знал по-английски и поселился у каких-то дальних родственников. Когда ему было четырнадцать, он продавал остатки тканей и тесьмы, развозя их на тележке, к двадцати годам накопил денег на собственный магазинчик и к двадцати восьми уже открыл бизнес по франшизе. В тридцать он достаточно разбогател, чтобы жениться на самой юной и красивой дочери одной из старейших еврейских семей Детройта. Теперь он владел семью предприятиями