– Информатором я не стал; пришлось выбирать между армией и тюрьмой. Воевать я не хотел, угодить за решетку тоже не улыбалось. Я знал, что работы мне не видать, и подумал, что если завербуюсь, то хотя бы останусь на воле. Буду дышать свежим воздухом, читать книги. Понимаешь? К тому же мой старик сможет мною гордиться. – Гарольд поднял бокал и сделал большой глоток. – Начальную военную подготовку я прошел в Форт-Гордоне, Джорджия. Мне впервые удалось полетать на самолете. К январю семидесятого я уже был в заливе Камрань, на границе с Камбоджей. – Он побарабанил пальцами по столу, глядя в никуда. – Не знаю, видела ли ты фотографии этого места, там сплошь пальмы и песок. Мог бы выйти отличный курорт, богачи валили бы валом. – Он долил вина Бетти, потом себе. – Я начинал оружейным мастером в Четвертой пехотной дивизии. Мы чинили стрелковое оружие и патрулировали Девятнадцатую магистраль от Камбоджи до Куинена, искали тайники с провизией и боеприпасами. Поступали приказы: провести обыск одной деревни, потом другой.
– Тебе приходилось… – Бетти облизнула губы. Во рту пересохло, мысли перепутались. Ей столько всего хотелось спросить: за что Гарольда арестовывали перед беспорядками в Детройте, что происходило с ним в это время, не пострадал ли он. Как родители и братья отнеслись к тому, что он попал в Джорджию, потом во Вьетнам. Каково ему там пришлось, подвергались ли черные солдаты дискриминации, давали ли им самые опасные поручения и отправляли на передовую вместо белых – сама Бетти слышала всякое. Была ли у него подружка или даже жена – женщина, которая его любила и волновалась о нем. Бетти хотелось сказать, что она тоже сталкивается с несправедливостью и пытается с ней бороться. Она отпила вина и наконец собралась с мыслями. – И каково же это – быть солдатом во Вьетнаме?
– Хочешь знать, приходилось ли мне убивать? В упор я ни в кого не стрелял. – Гарольд фыркнул. – Такой ответ тебя устраивает? – Он поднял бокал, посмотрел в него и поставил. – Мне было страшно. До сих пор помню этот страх. Просыпаешься с ним, засыпаешь с ним же, и в промежутках он тоже с тобой. – Гарольд приложил ладони к лицу, провел ими от щек к ушам и обратно, словно умывался. – В последний месяц я вел амтрак – трактор-амфибию, на танк похож. Формально это не входило в мои обязанности, но людей не хватало. Мы подорвались на мине, взлетели в воздух. Это был… – Он помолчал, снова закрыв лицо руками. – Это был самый громкий звук в моей жизни. Нас с наводчиком отбросило в сторону, и на меня упали остатки амтрака – кусок металла, прямо на ногу. И он горел. – Голос Гарольда звучал ровно и безразлично. – Моя форма… моя нога тоже загорелась.
– О боже! – Сердце Бетти стучало, лицо похолодело. Ей хотелось прикоснуться к Гарольду, но она не решилась. Боялась, что на них будут смотреть, бросать косые взгляды. – Гарольд, мне так жаль!
Он кивнул, не поднимая глаз.
– Ты вовсе не обязан рассказывать все. Прости! Мне очень жаль, что это с тобой случилось. Война была ужасная, несправедливая…
– Да уж. – Он вздохнул, и Бетти поморщилась, осознав, насколько банально прозвучали ее слова. – Я пролежал десять месяцев в японском госпитале. Мало что помню – было много операций, пересадок кожи. Врачам пришлось отрезать три пальца, хотели даже ногу ампутировать, но мне повезло. Если бы я не был молод и крепок… – Гарольд покачал головой. – Все могло закончиться гораздо хуже. Другие солдаты в госпитале лишились кто руки, кто ноги. У одного обгорела до кости половина лица.
– Ах, Гарольд! – Желудок у Бетти сжался. Ее охватила огромная бессильная ярость к войне, к политикам, пославшим столько юношей на бойню.
– Я немного оклемался и вернулся в Джорджию, в Форт-Гордон.
– Почему не домой?
– Отец сказал, что армия сделает из меня человека. Я очень долго злился. Решил пожить от него подальше. У меня ведь диплом по экономике. Дождался увольнения и устроился в Первый национальный банк Юга. – Гарольд поднял взгляд и с трудом улыбнулся Бетти. – И вот я услышал про девушку, которая делает лучшие консервированные персики на фермерском рынке. Про девушку из Детройта! И когда я узнал, что ей нужен кредит, то устроил так, чтобы она попала ко мне.
Щеки Бетти порозовели. Ей снова захотелось к нему прикоснуться, но она сдержалась и тихо назвала его по имени.
После этого каждую субботу Гарольд приезжал вечером к ней домой – всегда в наглаженной рубашке, иногда в пиджаке и галстуке – и с маленьким подарком: с цветами, с коробкой конфет, с новым альбомом Ареты Франклин или Стиви Уандера, а на день рождения подарил ей набор инкрустированных перламутром расчесок. Он водил ее в кино, причем билеты покупал сам, и на концерты под открытым небом в Чембли. Они ели пиццу и пили пиво, играли в «Знаешь ли ты?» и «Помнишь ли ты?», и Бетти понимала, насколько мало общего между ее школьными знакомыми и друзьями Гарольда или между местами, где она ела, танцевала и ездила, и местами, где бывал он. Словно город под городом или два разных города бок о бок, невидимые друг для друга.
Их точкой пересечения стала музыка. Оба выросли под песни в стиле мотаун, под музыку чернокожих исполнителей. Гарольд помнил слова всех песен, и Бетти часто просила его что-нибудь спеть. Они болтали и смеялись, однако Гарольд никогда к ней не прикасался. Бетти смущалась, тревожилась, краснела и задыхалась, постоянно чувствуя, что упускает нечто важное – словно потеряла ключи или кошелек, роется в комнате или переворачивает сумочку вверх тормашками и не может найти. Гарольд ей нравился больше всех мужчин, кого она встречала после Девона Брейди. Ей нравилась его терпеливость, его твердость, его запах. Ей нравилась его гладкая кожа, его большие руки с аккуратно подстриженными квадратными ногтями. А как слаженно он подпевал почти любой песне по радио, отбивая ритм на руле!.. Увы, Бетти не могла понять, нравится ли ему она. Есть ли у них будущее? Хочет ли Гарольд быть с ней?
Через восемь недель совместных субботних вечеров и звонков по будням наступил День благодарения. Вместо того чтобы поехать домой в Детройт или в гости к сестре, Бетти пригласила Гарольда на ферму Блю-Хилл. Там собирались друзья, друзья друзей, родственники, дети и, как всегда, люди одинокие, которым некуда податься.
– А индейка будет? – спросил Гарольд. – Без индейки не поеду.
Бетти пообещала ему индейку, и Гарольд сказал, что приготовит макароны с сыром и испечет пирог с бататом по материному рецепту.
В назначенный четверг он заехал за ней домой в новеньких голубых джинсах и в синем свитере, удачно оттенявшем его темную кожу, и Бетти захотелось положить голову ему на грудь. Ронни, Джоди и Даниэль вынесли из гостиной всю лишнюю мебель, поставили в ряд складные столы и застелили их разномастными белыми скатертями. В четыре часа двадцать семь человек взялись за руки и поблагодарили Землю за ее дары, потом дружно приступили к индейке, которую Бетти предусмотрительно поставила на свой край стола, и к запеченным фаршированным кабачкам, картофельному пюре и батату, кукурузному хлебу со специями, булочкам с джемом, а также к подношениям Гарольда.
Когда обед закончился, было еще достаточно тепло, чтобы посидеть у костра на заднем дворе. Расстелили одеяла, пустили по кругу виски, раскурили несколько косяков. Гарольд с Бетти устроились рядом, и Гарольд рассказывал ей про своих сестер.
– Моя сестра Хэтти была замужем дважды, и обоих ее мужей звали Бернард.
– Правда?
– Правда. Мои родители называют ее нового мужа Бернард Второй.
– Хэтти наверняка в восторге, – пробормотала Бетти.
– Да она рада, что с ней вообще разговаривают! Старики вовсе не обрадовались, когда она рассталась с Бернардом Первым. «Джефферсоны не разводятся!», как говорит мой отец. – Гарольд отпил виски и передал бутылку Бетти. – На прошлое Рождество моя сестра Эрнестина привела в дом белого парня.
У Бетти перехватило дыхание. Она искоса посмотрела на Гарольда, но его лицо не выражало ровным счетом ничего.
– Я так понимаю, твои родители надеялись найти под елочкой нечто совсем другое?
Гарольд фыркнул и покачал головой.
– И как все прошло? – спросила она.
Огонь пылал вовсю, люди разговаривали, кто-то наигрывал на банджо, кто-то достал губную гармошку, однако Бетти слышала лишь стук своего сердца.
– Кхм, – кашлянул Гарольд.
Сердце у Бетти упало.
– Не очень, – наконец признал Гарольд. – Конечно, пока он был в гостях, мои предки вели себя вежливо. Зато когда он ушел, Эрнестине мало не показалось.
– Что они говорили?
Гарольд нахмурился:
– Наверное, то же самое, что сказали бы тебе твои родители.
Бетти поморщилась, представив реакцию своей матери.
– Ей объяснили, что она нарывается на неприятности. Люди станут бросать косые взгляды, говорить гадости или что похуже. Ее жизнь будет тяжелой. Если родятся дети, то их жизнь будет просто невыносимой, ведь метисов не любят ни там, ни там.
Сердце Бетти бешено колотилось. Не дает ли Гарольд ей понять, что они никогда не смогут быть вместе?
– А что думаешь ты? – поинтересовалась она.
Гарольд повернулся к ней и снова посмотрел на костер.
– Думаю, что чувствам не прикажешь, – заметил он и добавил прежде, чем Бетти успела обрадоваться или преисполниться надежд: – И все же проще любить того, кто похож на тебя.
Бетти уставилась на траву, слыша голос матери. «Одного полета птицы должны стаями водиться». И еще она помнила, что Сара говорит о евреях, которые сходятся с гоями. У матери были подруги, которые отказывались идти на свадьбу собственных детей, подруги, которые устраивали шиву, когда их дети связывали свою жизнь с неевреями, у них даже были внуки, которых они ни разу не видели. «А ты пропустила бы мою свадьбу?» Сара бросила на нее тяжелый взгляд. «Не испытывай меня!»
– Хотя в моем случае… – Гарольд сгорбился и вздохнул. – Может, я ставлю телегу впереди лошади, но я должен тебе сказать…
– Что?