[65]. Для Риччи подобные слова читались как прямое приглашение.
Риччи в первый и последний раз отплыл из Европы (из Лиссабона). В его рукописях с трудом можно обнаружить свидетельства того, что ему был^жаль покидать Европу и хотя бы намек о ностальгии. На протяжении всего дальнейшего жизненного пути он никогда не поверял бумаге своих чувств на этот счет. Вместе с Риччи плыл в Китай его друг и соратник иезуит Микеле Руджиери (Michele Ruggieri), еще 12 миссионеров и разношерстная компания в составе около пятисот авантюристов, торговцев и военных. Лихорадка меркантилизма, вектор которой был направлен на Восток, находилась на таком пике, а конкуренция за назначение в португальские торговые пункты, основанные в Индии, Малакке и где бы то ни было еще, была столь высока, что нечасто отправлявшиеся корабли заполнялись людьми, которые были готовы на любые нечеловеческие условия жизни ради привилегии поехать на Восток. О трудностях пути свидетельствует следующий факт: во время плавания вокруг Африки от болезней умерло столько пассажиров, что когда корабль огибал мыс Доброй Надежды и достиг Мозамбика, у капитана было уже достаточно места для того, чтобы взять на борт не только свежую воду и еду, но и изрядное количество рабов-негров для продажи на рынках в индийских владениях.
В Гоа Риччи со спутниками высадился, и молодой идеалист испытал первый шок, встретившись лицом к лицу с настоящим Востоком. Для юного Риччи с его неукротимым желанием положить начало обращению Востока в лоно истинной веры Гоа был моментом отрезвления. Подобно большинству европейских колоний, приобретенных как до того, так и после, португальские владения в Индии были завоеваны огнем и мечом. Идея о том, что борьба с иноверцами должна носить вооруженный характер, в то время Явно превалировала. По-видимому, одни только иезуиты (а именно Валиньяно (Valignano), который побывал в Гоа на год раньше Риччи) выдвинули доктрину обращения в христианство мирными средствами. Этот основополагающий тезис красной нитью проходил через работу иезуитов на Востоке.
Риччи не сразу дождался вызова в Китай. Лишь весной 1582 г., после года, проведенного за углубленным изучением теологии, преподавания на латыни и греческом не только в Гоа, но и в Кохине (другом португальском поселении в Индии), рукоположения в священники, болезни и долгого ожидания Валиньяно послал за ним. Риччи сел на борт корабля, направлявшегося в Макао — отдаленную португальскую колонию, где вблизи южного побережья Китая находилась миссия. Риччи было 30 лет, и он стоял на пороге главного дела своей жизни.
Пользуясь муссонными ветрами, португальские корабли раз в год отплывали из Гоа в сторону Малакки, в Макао и далее, в Японию, где уже существовала процветающая иезуитская миссия. Во все эти пункты назначения корабли привозили почту, персонал (священнослужителей и гражданских лиц), деньги, запасы. Уже давно остались позади времена начала династии Мин, когда китайские корабли осуществляли морские перевозки в южнокитайских морях, и португальские судна на Востоке были во многом ответственны за доставку китайских товаров в Японию, Юго-Восточную Азию и по всему региону. Эти плавания были во всех отношениях выгодными для португальцев, потому что они оказались единственными посредниками в подобной торговле и не замедлили воспользоваться своей монополией.
Все еще слабый от очередной лихорадки Риччи высадился в Макао в начале августа 1582 г. Его встретил старый друг Микеле Руджиери, который прибыл туда на некоторое время раньше. Там же он вновь повстречал человека, который несколько лет назад принимал его в Романский коллеж на другом конце земли, — это был Алессандро Валиньяно (Alessandro Valignanö). Практика вскоре показала, что та деятельность, которой Риччи пришлось отныне заниматься, сильно отличалась от обычной миссионерской работы, о которой он уже кое-что знал.
Во времена Риччи и Валиньяно в Макао жило около десяти тысяч поселенцев, и одну тысячу из них составляли европейцы. Хотя сам Риччи говорит об этом мало, создается впечатление, что Макао составлял благоприятную конкуренцию Гоа. Здесь он наконец-то оказался у порога огромной многонациональной китайской империи.
Достаточно скоро миссионер обнаружил, что Макао представлял собой не дверь, а, скорее, тюрьму, в которую китайцы с изрядной осторожностью допускали тех немногих «варваров», которые могли быть каким-либо образом полезны, а с другой стороны, достаточно упорны в своем стремлении попасть в Небесную Империю. Весьма характерен эпизод, приведенный в труде священника и историка Семедо (Semedo), который рассказывает историю о том, как Валиньяно однажды выглянул из окна иезуитского колледжа в Макао и направил свой взгляд в сторону континентального Китая, возвышенности которого виднелись на горизонте. Валиньяно показалось, что перспективы обращения этой земли в истинную веру были настолько мрачны, что он «воззвал громким голосом и вложил в эти слова самые сокровенные чувства своего сердца, обращаясь к Китаю: "О, Камень, Камень, когда ты откроешься, Камень?"»[66]
Маттео Риччи тоже задавался этим вопросом. В отличие от шоковой тактики Ксавье и нескольких партий, посланных доминиканцами и францисканцами, которые незадолго до него пытались проникнуть в Китай (по большей части с Филиппин), идеи Валиньяно об обращении китайцев были гораздо более деликатными. Он писал: «Единственный возможный способ проникновения будет полностью отличен от того, который был до сих пор принят для миссий /на Востоке/»[67]. То, что он предложил взамен, и было чем-то вроде «культурной аккомодации». Воплощая эту идею, Риччи сделал свой величайший вклад в отношения между Западом и Китаем, в дело их познания друг друга. Шанс Маттео Риччи наступил, когда осуществилась первая попытка иезуитов проникнуть в страну.
Незадолго до прибытия Риччи вверх по реке, в Кантон, был послан Микеле Руджиери вместе с торговцами. Его целью был подкуп китайских чиновников, с тем чтобы выманить у них разрешение на его пребывание на территории Китая. Руджиери не делал попыток наставлять в вере, однако он на всякий случай все же был выслан китайцами обратно, когда достиг города под названием Чжаоцин, на некотором удалении к западу от Кантона. Именно это путешествие летом 1583 г. принесло удивительные плоды в форме письма от губернатора Чжаоцина. Прослышав о математических талантах Руджиери, он пригласил его вернуться.
Губернатор даже намекал на то, что миссионеру может быть выделено некоторое количество земли для строительства дома. И письмо само по себе, и его содержание настолько нетипичны и не похожи на стандартный китайский документ того времени и с учетом того положения, которое автор занимал в китайском бюрократическом аппарате, что интересно было бы понять, как оно вообще могло быть написано. Можно лишь предположить, что интерес к знаниям, которые несли иезуиты, пересилил более трезвые рассуждения губернатора в духе времени и заставил его забыть или проигнорировать императорский указ, запрещающий въезд иностранцев в страну, изданный во времена ранней Мин.
Макаоские иезуиты были в затруднении. У них не было денег для финансирования Руджиери и Риччи, которому предстояло сопровождать Руджиери и стать опорой в дальнейшей долговременной работе миссии в Китае. Положение спас португальский купец в Макао, который пожертвовал необходимые деньги. Таким образом, в начале сентября 1583 г. Маттео Риччи с другом отправились вверх по реке в Китай, к Кантону. Перед отплытием из Макао священники обрили головы и подбородки, надев грубую одежду буддийских монахов. Примерно через неделю после отъезда из Макао Риччи и Руджиери прибыли в Чжаоцин и были представлены губернатору. Это было их первым настоящим контактом с официальным Китаем, проявившим себя на удивление лояльно по сравнению с более поздней практикой. Одетые в грубые монашеские рясы иезуиты распростерлись на полу перед губернатором, таким образом добившись разрешения на аудиенцию с ним. Невольно вспоминается отказ Ивана Петлина в 1618 г. (спустя 8 лет после смерти Риччи) исполнять «коутоу» перед императором Ваньли, что вкупе с отсутствием даров привело к провалу его миссии. Понятия русского посла и итальянского миссионера о целях и средствах, безусловно, резко отличались.
На тот момент иезуиты довольно-таки слабо владели китайским языком, тем более что они пытались овладеть южным кантонским диалектом, тогда как официальным языком общения с администрацией в Китае был северный столичный вариант китайского языка, часто называемый некитайцами «мандаринским». Риччи и Руджиери передали губернатору письменное прошение, что было единственным способом вступить с ним в официальные отношения, несмотря на то, что он сам пригласил их приехать. В прошении говорилось: «Мы принадлежим к ордену людей церкви, которые поклоняются Царю Небесному как единому истинному Богу. Мы прибыли из самых отдаленных земель Запада и нам потребовалось три года для того, чтобы достичь Китайского царства, к которому нас влекли его известность и слава его имени…»[68] Они просили разрешения построить дом и церковь для молитв и жить там на протяжении всей оставшейся жизни, обещая не нарушать законов. В петиции ни слова не было сказано ни об обращении китайцев в христианство, ни о Христе или Деве Марии. Когда в Макао составлялся проект прошения, Риччи был против подобных умолчаний, однако Руджиери объяснил коллеге, что по состоянию дел в Китае, когда все иностранцы автоматически считались варварами, любое предложение о пропаганде иностранного культа могло быть воспринято как совершенно недопустимое и оскорбительное для Китая.
Губернатор Чжаоцина достаточно лояльно отнесся к двум иностранным священникам и предложил им воспользоваться участком земли, расположенным рядом с пагодой, которая строилась на общественные пожертвования недалеко от города. Иезуиты не могли удовлетвориться положением, в соответствии с которым они жили подобно буддийским монахам, так как существовал риск быть спутанными либо с буддистами, либо с даосами, о которых они в то время, впрочем, не слышали. Тем не менее